Надо сказать, что за время моих хроноприключений отношение к двадцать первому веку поменялось уже в третий раз.
Сначала, после первых посещений Хендерсона, я возвращался в Москву как домой. Но потом место, считаемое домом, переместилось на остров, а в Москве меня стало раздражать буквально все. И запахи, которые ранее совсем не замечались, а теперь вдруг стали назойливо бить в нос, и суета на улицах, и некомпетентность начальства на работе, а уж если заглянуть в интернет… короче, тьфу и еще раз тьфу.
Недавно же все как-то незаметно изменилось еще раз – я стал воспринимать свои появления в Москве как экскурсии. Сначала она больше напоминала мне зоопарк, потом цирк, а последнее время я смотрел на нее просто как на экзотику. Да, временами тут интересно. Девушки вон довольно красивые попадаются, некоторые так и вовсе ничего, почти как наши на островах. Правда, таких мало, в основном какие-то мымры. И в телевизоре тоже изредка мелькают вполне приличные мордашки – например, эта новая звезда, как ее, то ли Маня, то ли Соня. В общем, которая из Иваново. Смыть с нее косметику и немного подучить говорить по-русски – получится вылитая тасманийка Зина. То есть все не так уж плохо и временами довольно привлекательно, но жить тут? Нет уж, увольте, у меня есть место куда лучше.
Ближе к вечеру, напилив сучьев казурианы и засунув их в сушилку, я зашел в оружейную мастерскую. Она встретила меня монотонным «вж-ж-ж», и оно было неплохо, ибо намекало, что пока все идет нормально. А вот если бы станок молчал, а шумели два работающих на нем переселенца с Чатема, то это означало бы еще один ствол, отложенный в кучу брака.
Мой способ изготовления нарезных стволов, окочательно принятый в производство после долгих экспериментов, с первого взгляда мог показаться гибридом классической нарезки при помощи копира и однозубого резца, используемого аж с пятнадцатого века, и дорнирования. Главное требование, которое я предъявлял самому себе при разработке – это чтобы в конце концов все операции могли производиться рабочими очень низкой квалификации, потому как других у нас пока не было, а как появятся, им сразу найдется чем заняться и без возни с кучей одинаковых стволов.
В качестве заготовки брался полуметровый отрезок бесшовной холоднокатаной трубы из стали 40Х размерностью 16х4,5, то есть внешним диаметром шестнадцать и внутренним семь миллиметров. Сначала внутренняя поверхность трубы развертывалась до семи с половиной миллиметров, а затем хонинговалось – все это делалось на обычном токарном станке «Корвет-402». Затем будущий ствол зажимался в нарезном станке, и начиналась тягомотина, сопровождаемая монотонным жужжанием редуктора электромотора.
Устроено же нарезное приспособление было довольно просто, хоть и немного посложнее, чем подобное для пушечных стволов. Там рабочая головка была объединена с копиром, ходившим по завернутому шестигранному прутку, просунутому прямо внутри ствола, и имела сразу четыре резца, способных за один проход снимать по пять соток. С ружейными стволами так не получалось, и копир был сделан отдельно. Он представлял собой сантиметровой толщины латунный диск с шестигранным отверстием в центре, закрепленный в поворотном держателе. Сквозь этот копир проходил скрученный шестигранный прут, только заметно меньше, чем предназначенный для пушки. В его дальнем торце был закреплен пруток серебрянки с выступающим зубом победитового резца ближе к противоположному концу. И вот, значит, мотор через редуктор начинал двигать шестигранник, который, проходя через копир, потихоньку поворачивался в процессе поступательного движения. И тащил за собой пруток с резцом, за один проход делающим канавку глубиной в одну сотку. Мало? Но больше нельзя – ствол может не выдержать и покоробиться, да и с удалением стружки возникнут проблемы.
После прохода рабочий переключал полярность включения мотора, и резец начинал пятиться обратно. При этом он заглаживал небольшие неровности, оставшиеся после первого прохода. Наконец он высовывался со стороны казенника, мотор останавливался, и рабочий подкручивал на один оборот выступающий с торца прута винт, что вызывало выдвижение кончика резца еще на сотку, и начинался следующий проход, коих надо было сделать пятнадцать. Затем повернуть копир в держателе на шестьдесят градусов, затянуть болты и начинать потихоньку выгрызать следующий нарез, коих всего должно быть шесть.
Последней операций было протягивание через ствол дорна из вольфрама, который должен был всего лишь самую малость скруглить края нарезов и замять неизбежные задиры. На столь сильное ограничение его функций я пошел ради уменьшения усилий, воздействующих на станину и ствол. В моем варианте они не превышали ста килограмм, а при попытке дорнировать нарезы за один проход трех тонн оказалось недостаточным для протягивания, но вполне хватило для деформации и станины, и ствола. В общем, тише едешь – дальше будешь, это люди подметили еще задолго до меня. Отработав технологию, я за четыре часа получал довольно приличный ствол, от аборигенов же в идеале требовалось одно изделие в сутки. Но пока с этим наблюдались небольшие трудности. То есть люди действительно каждый вечер выдавали по стволу, но два из трех отправлялись в ящик для брака, которому еще предстояло найти применение. Однако, кажется, процесс все же пошел. Вчера мне был выдан вполне приличный ствол, а сейчас уже подходил к концу последний, шестой нарез, а заготовка все еще не запорота!
Но все-таки в финале трудяги чуть не отправили ее в ящик, забыв перед протяжкой дорна смазать ствол дисульфидом молибдена, однако я был на стреме и не допустил этого. Смена закончилось, и радостным рабочим были вручены два зеленых талона, по которым они могли отовариться на складе со всякими дешевыми тряпками и галантереей. Если бы ствол ушел в брак, талоны были бы желтыми, на которые давали в три раза меньше. Подсобным рабочим и уборщикам выдавались красные, стоившие вдвое меньше желтых.
Впрочем, люди работали в мастерских не только за бумажки из-под принтера. Им очень нравился тот факт, что вся эта хитрая механика жужжит, гремит и что-то сама делает, а они, такие умные, ей управляют, причем иногда даже правильно. Ну и уважение, конечно – рабочие механической мастерской пользовались почти таким же почетом, как химики, гнавшие спирт и дизтопливо для моторов нашей колонии.
Глава 19
Все-таки жалко, что Поль у нас только один. Потому как среди аборигенов Хендерсона начало что-то происходить, а последнее время вокруг них начали чаще и больших, чем обычно, количествах, кучковаться прибывшие с Чатема, а я не знал, в чем тут дело. Правда, вполне возможно, просто потому, что не спрашивал. Привык, что Поль расскажет обо всем интересном без наводящих вопросов, а зря.
Вообще-то ситуация мне немного напоминала ту, что сложилась в России на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков. Тогда правящий класс настолько отдалился от народа, что они и говорить-то начали на разных языках! А социальный лифт если и работал, то только внутри классов, а случаи перехода из одного в другой стали единичными. Правда, имелось одно существенное отличие. В России элита старалась всеми силами укрепить имеющееся положение дел и даже усилить его, а мы вроде бы пытались делать наоборот. То есть всячески поощряли успехи туземцев в изучении русского языка, а путь в руководящие выси был теоретически открыт для каждого. Да, но прошел-то по нему пока всего один человек…
Спросить, что ли, у Хани, что происходит?
Однако я этого сделать не успел – она явилась ко мне сама. И, изредка заглядывая в бумажку (вот он, прогресс, а я еще жаловался!), произнесла небольшую речь. Из коей следовало, что все племена под моим руководством достигли больших успехов на пути к светлому будущему. Хендерсонцы начисто забыли, что такое жажда и голод. Женщины с Питкэрна перестали смотреть на мужчин, как на недосягаемую роскошь и тоже в среднем пополнели, а переселенцы с Чатема уже почти привыкли к тому, что перед каждым актом любви не нужно бежать к шаману и спрашивать разрешения. Более того, тасманийцы начали носить юбки, а наиболее продвинутые – даже штаны. Поголовье интеллигенции перевалило за десяток и продолжает увеличиваться, причем интеллигентов первого ранга уже целых трое, и это не считая ее, Хани. Поэтому весь народ новых земель очень интересует вопрос – когда же к нему придет новый священный зверь, приносящий счастье?
Я чуть не ляпнул сдуру что-то вроде «тоже мне, нашла проблему», но вовремя прикусил язык. Вам вдруг снова захотелось погладить кошку? Тогда вперед, к преодолению трудностей, которые этому мешают! Так что девушке было сказано:
– А ты уже начала читать четвертый том энциклопедии?
Ханя смущенно потупилась – она начала с десятого, про литературу и искусство, и пока не очень далеко продвинулась даже в этом.
– Но я же смотрела картинки – там совсем ничего нет про священных зверей!
– Во-первых, ты смотрела невнимательно, немножко все-таки есть. А во-вторых, я вам про кошек и сам все расскажу, когда понадобится. Но вот про весь животный мир мне просто не хватит времени (про то, что и знаний тоже, я уточнять не стал). В общем, выбери человек десять самых достойных и начинай им читать по вечерам.
– И когда мы все прочитаем, ты приведешь к нам приносящего счастье?
– Ну… – задумался я, – сначала, пожалуй, его младших родственников.
Дело было в том, что пока аборигены еще не поняли, что одно и то же животное может выглядеть очень по-разному, потому как ничего четвероногого на их островах вообще не водилось. И вряд ли они посчитают беспородных разноцветных котят полноценными священными зверями, но вот младшими родственниками – запросто. Завести же их действительно пора – по Форпосту уже начали шмыгать какие-то мелкие зверюшки, которые лично мне очень напоминали крыс. Да и в доме, пожалуй, кроме двух жен для красоты не помешает еще и кошка.
Ну и появится время придумать, каких сияющих высот должна достигнуть колония, чтобы в ней появился самый настоящий, неподдельный священный зверь, то есть мэйн-кун.
В этот заход параллельно со мной двадцать первый век собирался посетить и Попаданец.
– Решил уволиться, – сообщил он мне. – Пока ты там ждешь ответа на письма, я подам заявление об уходе и подпишу бегунок. Не думаю, что меня будут уговаривать отработать положенные две недели – смысла нет. Тем более что мое место нужно директрисе для будущего мужа дочери.
Охренеть, подумал я. Даже в таком, казалось бы, совершенно глухом в смысле денег месте, как школа, и то плетутся какие-то интриги с подсиживанием! Почти как в космической промышленности, но там-то хоть понятно, из-за чего.
– Насчет денег ты не совсем прав, – уточнил Саша. – Последнее время учителя получают сравнительно немало – у меня, например, чистыми выходило порядка тридцати пяти тысяч в месяц. Для Волжского это очень неплохие деньги.
Мне захотелось плюнуть, причем не на пол, а в рожу тому, кто установил такие порядки. Учитель считает тридцать пять тысяч приемлемыми деньгами. Блин! Кто должен в нормальном обществе получать больше всех? Врач, учитель, инженер и тот, чья профессия по определению сопряжена с постоянным риском! Плюс руководитель, но только если он головой отвечает за порученное ему дело. Вот как-то так – перед назначением, например, на место главы нашей отрасли кандидат подписывает бумагу, что в случае продолжения падения спутников и взрывов ракет, которые потом приходится стыдливо объявлять «нештатным режимом работы двигателей», он сядет не меньше чем на десять лет. Как при Сталине, только сейчас, в силу сложившихся реалий, в приговор нужно обязательно добавлять конфискацию. Вот тогда такой руководитель начнет вместо устроения пьяных драк с последующим лечением в лучших клиниках на цыпочках прыгать вокруг тех конструкторов и рабочих, которые действительно что-то могут. Периодически вежливо вопрошая «чего изволите». Эх, мечты, мечты… А на самом деле – министр здравоохранения лечится за границей. Дети министра образования учатся там же. Директорам же оставшихся от Советского Союза автозаводов и в голову не приходит ездить на своей продукции хотя бы на работу.