— А, ну это совсем другое дело, — сказал барон, поглядывая на каменного витязя с некоторым уважением. — Наш человек. Вот только что это за растяпа сидел там на троне, если закованному заключенному позволили иметь при себе меч? Откуда у него меч в темнице-то взялся? Что-то в этой истории концы с концами не сходятся…
— Действительно, — сказал Пушкин. — Мне как-то не приходило в голову… Меч в темнице — это, пожалуй, чересчур даже для патриархальных старинных времен… О, вот и граф!
Тарловски приближался к ним быстрой, решительной походкой человека, у которого впереди множество неотложных дел — и лицо у него было если не веселое, то, по крайней мере, напрочь лишенное грусти.
— Ну что же, господа, — сказал он, останавливаясь спиной к каменному рыцарю Брунсвику и улыбаясь во весь рот. — Это еще не победа, конечно, но все же мы сделали шаг вперед. Руджиери сбежал с прежней квартиры, но наши люди напали на след. И это не главное. У меня появилась великолепная догадка, которая подтвердилась после того, как в библиотеке…
Заметив некое шевеление над его головой, Пушкин поднял глаза… и обомлел на миг. Он понимал, что нужно крикнуть, предупредить, но не мог пошевелиться.
Каменный рыцарь Брунсвик высотой в полтора человеческих роста двигался — с нереальной быстротой, какой никак нельзя было ожидать от статуи из твердого камня, совершенно свободно, сноровисто, неудержимо. В закатных лучах мелькнул широкий клинок…
Острие меча на аршин показалось из груди графа Тарловски, дымясь кровью. На лице графа отразилось величайшее изумление и словно бы обида перед тем, с чем он ни за что не хотел смириться, — а в следующий миг лезвие исчезло, выдернутое изваянием, граф глянул беспомощно, бледнея на глазах, подогнулся в коленках и осел на булыжник Карлова моста.
Пушкин с бароном стояли, не в силах шевельнуться. Все продолжалось считанные секунды, статуя застыла в прежнем положении, как будто и не напала только что.
Изо рта графа поползла струйка крови. Только тогда, опомнившись, они опустились рядом с ним на камни. Рана зияла прямо против сердца, глаза тускнели, гасли.
— Тоскана, — внятно прошептал он, прилагая величайшее усилие. — Тоскана…
И его голова бессильно откинулась на тесаный камень.
— Вот они! Вот они! — раздался совсем рядом чей-то неприятный голос, исполненный злого торжества. — Скорее сюда, скорее! Пока не убежали, убийцы проклятые!
Они подняли головы. В нескольких шагах от них приплясывал на месте от нетерпения невысокий худенький человек, по виду не отличимый от небогатого горожанина. Его узкая физиономия таила в себе что-то определенно крысиное, гнусненькое, он тыкал пальцем в сторону Пушкина с бароном и орал, как резаный:
— Скорее, скорее! Убегают!
С другой стороны уже торопились трое полицейских в высоких киверах с петушиными перьями, придерживая тесаки. Лица у них были серьезные, озабоченные, исполненные охотничьего азарта, и перед ним уже кричал, запыхавшись:
— Именем императора…
…Господин судья, восседавший за массивным столом из темного дерева, словно доставленным сюда из замка сказочного великана, больше всего походил на филина — крючкообразный нос, круглые немигающие глаза, в которых невозможно было прочесть ничего, кроме холодной злости. Справа от стола, приняв почтительную позу, располагался полицейский комиссар, высокий, широколицый мужчина, напоминавший бульдога. Опираясь на толстую трость с массивным набалдашником в виде шара, он разглядывал Пушкина и барона, сидевших на тяжелой скамье без спинки, хотя и не зло, но с безусловным осуждением. По обеим сторонам скамьи стояли полицейские в мундирах и киверах, и еще четверо помещались за спинами сидящих. Пушкин постоянно слышал над ухом бдительное сопение, вмиг придвигавшееся при его малейшей попытке пошевелиться.
— Итак… — произнес судья сухим, лишенным всяких эмоций голосом. — Для начала следует назваться. С людьми, ведущими себя в нашем мирном городе подобным образом, я просто обязан свести самое короткое знакомство, хе-хе… и то же самое, могу вас заверить, думает в данный момент городской палач… Ваше имя?
Барон выпрямился на скамье и с достоинством ответил:
— Барон Алоизиус фон Шталенгессе унд цу Штральбах фон Кольбиц.
— Просто поразительно, как вы все на скамейке поместиться ухитрились, — произнес без тени улыбки судья.
Полицейский за спиной едва слышно хихикнул. Бросив в его сторону ледяной взгляд, судья продолжал:
— Род занятий?
— Лейтенант гусарского полка фон Циттена его величества короля прусского.
Совиные глаза обратились в сторону Пушкина:
— Ваше имя?
— Александр Сергеевич Пушкин.
— Род занятий?
— Поэт.
— Очень мило, — сказал судья. — Стишки пишете?
— Именно.
— А это, надо полагать, необходимые для творчества принадлежности? Без которых вас не посещает муза? — Судья, двумя пальцами держа за рукоятку, приподнял один из пистолетов Пушкина. — Я не большой знаток изящной словесности, но, по-моему, насколько подсказывает житейский опыт, эти предметы именуются пистолетами и к поэзии отношения не имеют. Зачем они вам?
Пушкин пожал плечами:
— Насколько мне известно, во владениях Австрийского дома Габсбургов не запрещено иметь при себе пистолеты…
— Ну, а все-таки?
— Мало ли что может случиться? Разбойники на дорогах…
— Молодой человек, вас это, возможно, и удивит, но в Праге на улицах не бывает разбойников. В старые времена действительно водились, но с тех пор много воды утекло…
— Случаются еще и дуэли…
— Ах, вот оно что! Вы сюда прибыли драться на дуэли?
— Нет…
— Между прочим, Уголовным уложением данной страны дуэли решительно запрещены… Подданным какой державы имеете честь состоять?
— Российской империи.
— Хотите меня уверить, что там дуэли разрешены?
— Нет…
— Уж не являются ли они и там уголовно преследуемым деянием?
— Являются, — кротко сказал Пушкин.
— По-моему, пора подвести некоторые итоги? Поэт с двумя пистолетами под сюртуком… что, думается мне, все же представляет собой весьма странное сочетание… Что вас привело в Прагу?
— Путешествую ради собственного удовольствия.
— А вы?
— Тоже, — сказал барон, глядя исподлобья. — Исключительно ради собственного удовольствия.
— А стихов, часом, не пишете?
Барон выпрямился на скамейке:
— Увы. Мои предки обладали массой разнообразнейших достоинств, но таланта стихотворцев за ними не замечено…
— Странно, — сказал судья без улыбки, поднял извлеченный из трости барона клинок и на ладонях приподнял горизонтально над столом, демонстрируя всем присутствующим. — Поскольку этот господин, поэт, вдохновения ради носит с собой пистолеты, я решил, что и вам эта шпага нужна для каких-либо упражнений в поэзии или драматургии…
За спиной вновь послышалось тихое фырканье полицейских.
— Тоже боитесь разбойников? — с мнимым участием, почти не скрывавшим откровенной издевки, поинтересовался судья.
— Мало ли что… — буркнул барон.
— Господин судья, — сказал Пушкин, стараясь изъясняться кратко, убедительно и по возможности спокойным тоном. — Документы, удостоверяющие нашу личность, находятся в отеле «У золотой русалки». Владелец, господин Фалькенгаузен, может должным образом нас рекомендовать…
— Всему свое время, — сказал судья. — И с документами вашими ознакомимся самым пристальным образом, и с господином Фалькенгаузеном непременно побеседуем. Собственно говоря, к вам, господин поэт, у меня пока что нет вопросов. Все вопросы в данный момент обращены к вашему спутнику, обладателю потрясающе длинной фамилии… она действительно ваша собственная? В последнее время развелась масса народа, непринужденно именующая себя не данным при крещении добрым именем родителей, а так, как им больше нравится…
— Тысяча чертей! — взревел барон. — Вы на что намекаете, крыса юридическая?
Он вскочил, но двое полицейских, навалившись ему на плечи, моментально вернули в прежнее положение — да так и остались стоять над ним, положив руки на плечи.
— Советовал бы вам воздержаться от оскорблений официальных лиц, особенно при исполнении ими своих служебных обязанностей, — прежним бесцветным голосом произнес судья. — Речь идет не о моих личных обидах, а о престиже государственного чиновника, каковой не должен терпеть ущерба со стороны лиц, подозреваемых в нешуточном преступлении…
— Это в каком еще? — осведомился барон сварливо.
Судья вкрадчиво пояснил:
— Есть веские основания подозревать, что полчаса назад на Карловом мосту именно вы самым беззастенчивым образом убили некоего человека, остающегося пока что неизвестным… Несчастный был поражен в сердце чем-то вроде длинного острого клинка… прекрасный образец коего по странному совпадению находился при вас в тот момент, когда появилась полиция. Кроме того, имеется добропорядочный, не внушающий ни малейших сомнений в своей искренности свидетель, своими глазами видевший, как вы пронзили беднягу шпагой…