Голос Вилена Догаева не изменило предчувствие трагических и великих событий. Он звучал внушительно и ровно, как всегда.
– Я сейчас это сделаю. А ты? Ты готов?..
– Да, я сделаю все, что должен, – сказал в трубку смертник.
– Да поможет тебе Аллах, – откликнулся Догаев.
Смертник вздохнул. Его мать, несчастная русская женщина, при рождении назвала его Федором, но согласно новому, правильному имени, он звался Мухаммед. Как жаль, что Мухаммед не может говорить с братом Догаевым и другими братьями по новой вере на языке бога, что он не знает языка гор, и ему приходится использовать этот проклятый язык, к которому он приговорен своим рождением – русский.
В этот момент в задраенную дверь изо всех сил ударили: раз, другой. А еще через секунду раздались звуки болгарки: гяуры взялись вырезать в переборке отверстие. Смертник понял, что не может терять ни минуты.
– Я сейчас сделаю это, – повторил он в трубку спутникового телефона. – Прощай, брат. Аллах акбар!
Пригороды Кострова. Хутор Брюховицкий
– Прощай, – повторил в трубку Вилен Догаев. Связь со смертником, находившимся на борту «Нахичевани» в Черном море, оборвалась.
Догаев взял лежавшие рядом с креслом нож и пистолет. Сейчас он прирежет эту жирную свинью, этого борова-комитетчика. Обидно, что тот, наверное, не очнется и даже не почувствует боли, и не поймет, что происходит. А русские все-таки, несмотря на заложников, не выдержали, начали штурм «Нахичевани». Русские, как всегда, не жалеют своих, подумал Догаев. У них людей много. Людей им надолго хватит, так всегда считали русские. И по-прежнему считают. Но скоро, после того что совершит смертник, брат Мухаммед, им будет очень недоставать людей.
Догаев сделал два шага по направлению к лестнице, ведущей на первый этаж дома, где находился жирный полковник. И в этот момент раздался звон разбитого стекла, и не успел Догаев повернуться в сторону окна и понять, что происходит, как раздался страшный грохот, и ярчайшая вспышка ослепила его. Догаев инстинктивно зажмурился, а потом почувствовал, что, одновременно со вздохом, в голове его начинает мутиться. Потом услышал, как где-то далеко-далеко, словно за сотней ватных подушек, затрещали выстрелы. Но он не успел осознать, что происходит, как голова закружилась сильнее, и он потерял сознание.
Черное море
Ничто уже не держало смертника на этой земле. Его ждал рай, тихая прохлада, благоухание садов и обнаженные девы. Он теперь шахид, и ему будут списаны все его грехи. А его несчастная русская мать, проработавшая на гяуров всю жизнь и даже своего угла не заимевшая, получит от новых братьев – подлинных мусульман, столько долларов, сколько и представить не могла и во всю свою оставшуюся жизнь не сможет потратить.
От переборки раздавался скрежет болгарки, отверстие все удлинялось – медлить действительно было нельзя.
Он нажал на кнопку, замыкающую цепь.
Одновременно в трюме раздалось семь взрывов. Последней мыслью смертника было: я счастлив, потому что ухожу в рай и одновременно уношу с собой в могилу миллионы неверных.
Москва
Сигнал со спутника добрался до кабинета на Лубянке с запозданием едва ли не в полсекунды: слишком длинный путь пришлось ему пройти. На экране монитора – уже в обычном изображении, потому что на Черном море рассвело – подполковник и генерал увидели, как содрогнулся корпус «Нахичевани», вспенилась вода у обоих бортов судна, а кусок верхней палубы словно вспучился.
– Боже мой, – пробормотал генерал и схватился руками за голову. Жилин подумал, что он впервые в жизни видит его настолько растерянным.
И тут зазвонил телефон.
Пригороды Кострова
Операция на хуторе Брюховицкий прошла успешно. Террористы, удерживавшие в заложниках полковника Ходасевича, не успели сделать ни единого выстрела. Двое молодых бандитов, находившихся на первом этаже рядом с Валерием Петровичем, были убиты на месте. Организатор похищения, Вилен Догаев, захвачен. Ходасевич во время штурма не пострадал.
Обо всем этом полковник Ибрагимов хотел доложить по телефону в Москву генералу. Но трубку в его кабинете взял не генерал, а подполковник Жилин. Ибрагимов рассказал ему о происшедшем, услышал «Слава богу», но в тоне подполковника не прозвучало ни облегчения, ни малейшей радости. Голос его казался настолько убитым и безжизненным, что Ибрагимов спросил:
– Что-нибудь еще случилось?
– Случилось, – мрачно ответствовал коллега.
– С «Нахичеванью»?
– Да, с ней.
Черное море
Кавторанг Пушков, находящийся на головном торпедном катере, видел, пока беззвучно, взрыв на «Нахичевани». Посреди корпуса вздыбилась палуба, и оттуда вырвался сноп огня и повалил дым. Одновременно взрыв произошел и под водой, потому что у самого корпуса вдруг набух белый бурун. Спустя почти десяток секунд до кавторанга донесся звук взрыва.
Пушков хотел связаться по рации с командиром «черных беретов» на «Нахичевани», но в этот момент раздался звонок телефона прямой связи с Москвой. Кавторанг первым делом хотел доложить о взрыве, но генерал прервал его.
– Слушай меня, кавторанг, – сказал он, – слушай внимательно, сынок.
Голос зампреда ФСБ звучал на удивление мягко, даже просительно.
– Ты сейчас сделаешь вот что, – продолжал генерал с Лубянки. – Во-первых, мобилизуешь всех своих людей, находящихся на «Нахичевани», на то, чтобы заделать пробоины в корпусе судна. Задача одна: как можно быстрее залатать дыры. Это не борьба за живучесть судна. Главное – чтобы как можно меньше воды проникло в трюм и вытекло затем наружу, в море. Каждая капля, Пушков, в буквальном смысле каждая – это вопрос жизни и смерти. Причем для сотен и тысяч людей. Прошу тебя, – еще раз искательно повторил он, – делай все как можно быстрее. И второе. Пусть один из твоих катеров подойдет прямо к «Нахичевани» и возьмет пробу забортной воды. А потом летит мухой на базу в Головинку. Я туда вызову экспертов, пробу надо передать им, а весь экипаж катера – немедленно отправить в карантин. Ни с кем чтоб они не контактировали!.. Ни с кем! А самое главное, – в третий раз повторил он, – пробоины в судне. Надо заделать их как можно скорее. Тебе ясно?
– Так точно, товарищ генерал. Разрешите вопрос?
– Давай.
– Мои люди… Насколько для них все это опасно?
– Кривить душой не буду, кавторанг, – вздохнул генерал. – Смертельно опасно.
Москва
Что еще мог сделать генерал? Карьера его кончена, он прекрасно понимал это. Но существуют вещи и поважнее карьеры. Жизнь миллионов людей, например.
Генерал набрал по ВЧ-1 номер, по которому он еще не звонил ни разу в жизни: прямой президентский. Теперь что делать, решать ему, президенту. Вероятно, надо организовывать эвакуацию миллионов людей из прибрежных районов. Информировать о случившемся сопредельные страны. Сообщать – или не сообщать – о происходящем народу. Объявлять об эпидемии. Организовывать карантин и профилактическое лечение…
Странно, но когда генерал набирал четыре цифры номера Верховного главнокомандующего, он почувствовал что-то вроде облегчения. Теперь ответственность за происходящее возьмет на себя другой, гораздо более властный человек.
Костров. Час спустя
Ни Глеб Захарович, ни Татьяна не ведали о том, какого масштаба события происходили в последние часы в Москве, на Черном море, на хуторе Брюховицкий. Таня думала о своем. Она вся извелась от ожидания, от беспокойства за судьбу своего Валерочки.
ГЗ ровно в шесть отправился в тренажерный зал делать зарядку. Вышел на веранду без четверти семь: в спортивных шортах и рубашке поло, разрумянившийся, с мокрыми после душа волосами. На левой руке из-под короткого рукава рубашки «лакоста» выглядывал бинт.
Истомившаяся Татьяна за время отсутствия миллионера три сигареты выкурила. Она думала об одном: как там Валера? – и не замечала ни ласкового солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев в саду, ни бешеных воробьев, ни горничной, которая к моменту выхода господина сервировала на веранде на белейшей скатерти завтрак на две персоны.
Вероятно, даже в те минуты, когда Земля будет гибнуть от последствий эпидемии, или от ядерной катастрофы, или от падения гигантского метеорита, многие ни о чем не подозревающие люди будут, как всегда, мучиться от беспокойства за близких, думать об эфемерной карьере, мериться тщеславием или объясняться в любви…
– В семь пятнадцать я выезжаю на фабрику, – деловито сказал Тане ГЗ, усаживаясь за стол и придвигая к себе дымящийся омлет. – Каково ваше решение?
– Вы совсем не поспали, – отвечала Татьяна, пытаясь оттянуть неизбежный разговор.
– Не первый раз и не последний. Если бы я спал по восемь часов в сутки, я бы и рубля не заработал, не то что миллионов, – отмахнулся Глеб Захарович. – Итак, ваше слово?
– А выглядите бодро, – позавидовала Таня. – Как будто спокойно дрыхли всю ночь. У меня так не получается.
За разговором ГЗ деловито уминал омлет, запивал его попеременно кофе со сливками и апельсиновым соком. Ничто его не брало. У Татьяны аппетита хватило только на то, чтобы отщипнуть кусочек круассана и запить доброй чашкой эспрессо.
– Не тяните резину, – бросил Глеб Захарович. – Ваш ответ?
…Татьяну замуж звали не раз и не два, но чтобы предложение делали в такой форме, как господин Пастухов, она не слышала ни разу. В устах Глеба Захаровича матримониальный вопрос прозвучал, словно они смету рекламной кампании обсуждали. Да что говорить: слово «деньги» в его предложении встретилось раз десять, а вот слово «любовь» – ни полразика. Скажи ГЗ очевидное вранье, что он любит ее до беспамятства, Таня бы еще, может, и подумала. А так – возникало полное ощущение, что ее покупают. Или, говоря эвфемизмами, заключают с ней договор на пожизненное оказание эскорт-услуг. Тем более что время от времени разговор выруливал именно на заключение брачного контракта. И вот это все и убило. Разбило в прах и симпатию, и смутное беспокойство, охватывавшее Таню, едва она видела ГЗ.
Полтора часа назад на террасе своего особняка Глеб Захарович вдруг заявил потрясенной Тане буквально следующее:
– Я внимательно наблюдал за вами, Татьяна, и, не скрою, наводил о вас справки. Вы чрезвычайно привлекательны, умны, образованны, самостоятельны, независимы. Вы будете украшением моей жизни и достойной спутницей. Предлагаю вам выйти за меня замуж.
– Вы шутите?!
– Ничуть.
Затем ГЗ огласил условия сделки: брачный контракт, согласно которому Татьяна будет получать двести пятьдесят тысяч у. е. ежегодно, не считая полного пансиона; в обмен от нее требуется выполнять супружеские обязанности, ни в коем случае не заводить связей на стороне и сопровождать мужа везде, где он посчитает нужным. Ей не возбраняется работать, однако же безо всяких сверхурочных. Ей можно даже путешествовать в одиночестве, но не долее чем одну неделю. А в случае развода по обоюдному согласию она станет получать пожизненное содержание в размере шестидесяти тысяч у. е.
Звучало все настолько неожиданно и необычно, что на миг в голову Тане закралось подозрение: может, Глеб Захарович просто с ума сошел? Или прикалывается, чтобы поднять ей настроение? Но он, однако, выглядел и говорил ужасно серьезно – поразительно, до чего мужики, даже самые умные, выглядят дебилами, когда пытаются объясняться в любви!..
Будь у Татьяны хоть чуть более игривое настроение, она бы вдоволь повысмеивала ГЗ (тем более что интуиция подсказывала ей, что вряд ли она будет в дальнейшем работать с концерном «Юлиана» в частности и в Кострове вообще). Она бы поторговалась с миллионером и по поводу ежегодной ставки, и круга обязанностей, и того, в какой конкретно валюте исчислять пресловутые у. е. – в долларах США или евро. Но вышучивать бедного, эмоционально глухого бизнесмена сил не было, и она тогда, час назад, лишь выпросила себе отсрочку: подумать. И вот теперь неумолимый Глеб Захарович призывает ее к ответу.