Можно работать. Никто ничего не заметит.
Пистолет лежал в ладони легко и удобно. Кожа чувствовала привычные шероховатости металла, и это было как бы знаком того, что работа будет сделана хорошо.
Еще секунд сорок. Пусть с крыльца спустятся все, кто там застрял. Чем больше народу, тем лучше, удобнее.
У ворот много машин. Это тоже неплохо. Декорации должны быть как можно более значительными, тогда они отвлекают на себя внимание, и само действие уже мало кого интересует.
Водитель “Мерседеса”, который был припаркован ближе всех, запустил двигатель, очевидно, заметив хозяина.
Значит, осталось совсем немного.
Раз. Два. Три…
— Ну что? Ты уезжаешь или остаешься?
— Как остаешься? А что, кто-нибудь остается?
— Ну конечно! Только что договаривались в бар пойти, посидеть еще немного. Время-то…
— Ребята, ну что мы решили?
— Дин, ты с нами или уезжаешь?
— Я даже не знаю, я домой собиралась…
— Вовка, а ты?
— А Димка Лазаренко где?.. Он тоже вроде собирался!
…шесть, семь, восемь…
До десяти.
Помешал резкий, неучтенный в плане операции звук.
За спиной затормозила машина, хлопнула дверь, и пришлось оглянуться, чтобы посмотреть, что происходит.
Широкозадая и кургузая “Тойота” остановилась прямо посреди проезжей части. Пассажирская дверь распахнулась, из нее деловито выбирался мальчишка. Кто-то руководил им с водительской стороны, из-за машины не было видно, кто именно.
— Федор, не беги через дорогу! Сначала посмотри! Не спеши, ты слышишь меня или нет?!
— Да я ее уже вижу!
— Где?
— Вон она! Мама! Ма-ам!
— Федор, я здесь!
Так. Этого не должно быть. Никаких детей тут быть не должно. Сейчас он побежит, и вся работа сорвется, а второго такого случая может не представиться.
Сейчас.
Пистолет как будто потяжелел в руке. И стал очень горячим.
— Так что, ребята? Кто куда идет?
— Да мы вот собираемся…
— Дмитрий Юрьевич, спасибо вам большое за то, что вы нашли время…
Выстрел был почти неслышен — резкий хлопок, и только. Расчет был правильный. Никто ничего не понял. И все-таки в последний момент помешал этот чертов мальчишка. Рука дрогнула, не подчиняясь.
— Ма-ам!
Толпа внезапно как-то странно шарахнулась, подалась куда-то, и в ее сердцевине начал закручиваться вопль. И в этот вопль, как в центр смерча, стало затягивать все — смех, говор, урчание двигателей, припадочные моргания фонаря на столбе… И от “Мерседеса” уже кто-то бежал, на ходу доставая пистолет, и вопль перерос в визг, и люди бросились врассыпную, как при бомбежке.
Только одна скрюченная фигура осталась на освещенном асфальтовом пятачке.
Вокруг нее растекалась черная лужа, и ей некуда и незачем было бежать.
Нужно дойти. Осталось совсем немного. Нет. Это вранье. Никто не знает, много ли еще осталось, но выхода нет, все равно нужно дойти.
А если уже некуда идти? А если стены надвинутся так, что придется ползти, задевая черепом за каменный потолок, а потом уже будет не выбраться? И кончится воздух, и жаркая темнота вползет в голову, в легкие и пожрет то прохладное и свободное, что там еще осталось?! А осталось там совсем немного. Возвращаться нельзя. И нельзя посмотреть назад.
Пот тек по лбу, скатывался за воротник и противно высыхал за ухом.
Нет. Не дойти. Стены все ближе, воздуха все меньше, труба все горячей, волосы скользят по близкому душному потолку.
Сейчас ударит развернувшаяся спираль паники, и тогда — все.
Зачем, зачем?! Как все бессмысленно, и как все глупо!
Плечи одновременно коснулись стен, трясущаяся рука внезапно нащупала что-то странное, явно не металлическое, высохшее, но бывшее когда-то живым, как скальп индейца, и паника наконец ударила.
Крик сгустился из черной духоты, а вовсе не был порождением измученных горящих легких. Крик толкнулся в уши, проткнул их насквозь, ворвался в мозг и затопил его до краев.
Какое-то время крик существовал как будто сам по себе, снаружи, а потом он оборвался.
И тогда стало еще страшнее.
— Ну что ты там будешь делать? Встреча одноклассников! За каким чертом они тебе сдались, эти одноклассники! Чего ты там не видала?!
Маруся укладывала волосы феном перед раздвижным трехстворчатым зеркалом и от нетерпения мотала головой, отцепляя от волос постоянно путавшуюся в них щетку. Из одежды на ней были только трусы, а все остальное еще предстояло найти, напялить, оценить, одобрить или отвергнуть.
Нелегкая задача. Особенно когда “до бала” осталось двадцать минут. Впрочем, все как всегда.
— Лучше дай мне лак, — Маруся накрутила на щетку очередную прядь и решила, что ее хорошо бы обильно полить лаком. По задумке прядь должна была изящно спадать, или, как это называла Алина, “струиться”, со лба на висок, и потому ей отводилась особая роль и, соответственно, требовалась особая форма.
Пошарив рукой и что-то, с грохотом свалив с утлого столика, Алина сунула в ладонь подруге холодный длинный баллон.
— На. Подавись своим лаком. Я бы ни за что не пошла.
— Ты и не идешь, — сообщила Маруся резонно.
— А ты зачем идешь?
Маруся зажала баллон между колен и проворно схватила с подставки фен.
Алина пилила ее всю неделю. Как только узнала, что она собирается на “встречу друзей”, так принялась ее пилить усердно и методично, день за днем. Маруся вздыхала и отмалчивалась, по опыту зная, что такая тактика единственно верная. Если начать Алине возражать — хлопот не оберешься. И главное, все равно все останутся при своем мнении.
— Алин, я сто лет нигде не была, а тут вполне законный повод. Встреча выпускников.
— Ну да, — согласилась та и с силой смяла в пепельнице остатки своей невиданной пахитоски, — повод. Не я ль тебя, душеньку, приглашала на прошлой неделе на презентацию этих… как они… ну, которые мебель продают… как же… Впрочем, хрен с ними. У них все как у людей было, в “Мариотте”, с хорошей едой, с певцами и певицами, с увеселениями, с развозом! Что ж ты не пошла?
— Алин, ну в какой еще “Мариотт” я пойду людей смешить! У меня один выходной костюм. Я его в девяносто шестом году купила на рынке в ЦСКА.
— Мы его вместе купили, — буркнула Алина и, соскочив со стола, подошла и взяла у Маруси фен, — стой, не вертись, я тебе чуть-чуть поправлю…
— Ма-ам! — прогудел из соседней комнаты Федор. — Мам, ты не знаешь, где мой английский?
— В кухне на подоконнике, — тут же отрапортовала Маруся. — Если ты будешь по всему дому разбрасывать свои веши, я…
— Знаю, знаю, — сообщил Федор уже из коридора, — ты все соберешь и выбросишь в мусорное ведро. Только я все равно и из ведра достану.
— А ты что, математику уже сделал?
— Да-а…
— Что-то я сомневаюсь. Алин…
— Ну конечно, — перебила подруга, накручивая на щетку следующую прядь, — первый раз, что ли!.. Математику проверим, английский согласуем, новые слова выпишем, старые повторим и только после этого станем в дурака играть!
— А может, сначала в дурака, а потом английский согласуем? — спросил Федор лукаво и сунул в дверь круглую башку.