В тот день, когда Лиза вертелась перед зеркалом, то так, то сяк подбирая длинные курчавые волосы, ее спугнули шаги отца. Девочка, дабы избегнуть лишних вопросов, сбежала из комнаты, забыв на трюмо свою косметичку. Сейчас она, конечно, поняла, что оставила «улику». Не страшно, конечно. Но забрать «сокровищницу» нужно.
Лиза вышла из детской, пересекла узкий коридор и скрылась за дверью комнаты напротив.
А вот и косметичка «Хэлло, Кити!» – лежит себе, забытая, там, где Лиза ее и оставила. Девочка радостно бросилась к ней, но, уже протянув руку для того, чтобы взять «сокровищницу», замерла. Рядом с розовой сумочкой лежали мужские часы. Папины, те, которые недавно сломались. Которые ему подарила Инга. Значит, папа был в этой комнате уже после того, как Лиза ее покинула, и, конечно, видел забытую дочерью косметичку, но ничего не сказал. И нарочно или случайно оставил здесь часы.
Лиза протянула руку уже не к косметичке, а к часам. Но в тот момент, когда она коснулась прохладного стекла циферблата, по ее телу будто прошел электрический разряд. Девочка вздрогнула и закричала, но руку от часов не отдернула, напротив, сгребла их в кулак – помимо своей воли, будто ведомая какой-то силой.
И только ее пальцы крепко сжали часы, как в голове вспышкой мелькнул образ незнакомого мужчины – на мгновение, и тут же поблек. Лиза не успела его ни «рассмотреть», ни запомнить, лишь «увидела», что мужчина носил гладко зачесанные назад волосы непонятного оттенка. Да еще зубы, которые он оскалил в неприятной улыбке, были желтые, прокуренные.
Еще одна вспышка – и Лиза уже увидела молодую женщину. С длинными белокурыми, как у Лизиной куклы Барби, локонами, с чуть вздернутой капризной верхней губой, приоткрывающей зубы, и тонким острым носиком. Девушка была моложе Инги, красивая и, наверное, хорошая, но Лизе она почему-то не понравилась. Более того, девочка вдруг почувствовала, как ее обдало жаром – она ощутила исходящую от этой красавицы опасность. Лучше «рассмотреть» незнакомку не удалось, это видение исчезло так же быстро, как и первое. Лиза наконец-то смогла разжать пальцы. Часы выпали из руки на пол, но не разбились, так как удар смягчил прикроватный коврик. Лиза присела на мамину кровать, прямо на аккуратно постеленное покрывало, и, обхватив ладошками голову, часто-часто задышала. Это происшествие лишило ее сил, девочку даже подташнивало. Створки трюмо раздваивались перед глазами, и Лиза, дабы не страдать от головокружения, прикрыла глаза. И в это мгновение услышала быстрые шаги. Отец, похоже, спешил на крики своей дочери.
– Лиза, Лиза, ты где?
– Я здесь, папочка, – слабо пробормотала она.
– Что ты здесь делаешь? Почему еще не в кровати? Что с тобой? – Ворох вопросов, который вызвал еще большее головокружение. Лиза помотала головой и, кивнув себе под ноги, сказала:
– Я забыла тут свою косметичку.
Незаметно от отца она сунула в розовую сумочку часы. На память – об отце и Инге, которых ей будет очень не хватать в Петербурге.
– Пойдем в кровать! Как ты себя чувствуешь? Может, вызвать доктора?
Лиза отрицательно покачала головой. Но отца послушала и дала увести себя в детскую.
* * *
«Ты не бог», – повторила она себе в который раз. Она не бог. Но слезы текли из глаз и текли, несмотря на эту повторяемую в тысячный, миллионный раз мантру. Не уберегла, не спасла, допустила, потеряла – набор слов, чудовищный смысл которых был тяжелее могильной плиты, навсегда скрывшей хрупкое тело маленькой талантливой девочки Лёки. На памятнике стояли даты, разница между которыми не достигла и двадцати шести лет, и значилось полное имя – чужое, непривычное, казавшееся громоздким из-за того, что Инга привыкла к короткому псевдониму. И оттого, что на памятнике указали не псевдоним, а имя и фамилию, создавалась иллюзия, что под этой плитой лежит не знакомая до всех интимных уголков Лёка, а какая-то другая, чужая девушка. Только с фотографии улыбалось личико Лёки.
На похороны Инга ездила одна, хоть брат с невесткой и вызвались ее сопроводить. Но нет, Инге хотелось попрощаться с подругой в одиночестве, без компании своих родственников. Как прошла церемония – она и не поняла. Не запомнила, не увидела. Стояла в сторонке и как заклятие повторяла слова с чудовищным смыслом: не уберегла, не спасла, допустила, потеряла.
Кто и почему убил Лёку, сейчас ей уже не было так важно, какой бы кощунственно равнодушной ни казалась эта мысль. «Ты не бог», – так гасила она свою жажду мщения. Не бог, не бог.
Остаток дня она провела дома, в темноте, не зажигая света, приспустив шторы. Лежала на диване и, впиваясь зубами в костяшки пальцев, глухо выла. Уснула она там же, на диване, закусив большой палец правой руки – словно младенец, у которого отобрали пустышку.
Когда она, проспав энное количество часов, открыла глаза, то не сразу поняла, какое сейчас время суток, из-за приспущенных штор. Жажда мщения за эти часы превратилась в огненный шар, который калил изнутри, толкал к безумию.
Инга бросилась в кабинет и, вытащив колоду карт, достала одну наугад. Найдут ли убийцу? Ответ можно трактовать как положительный. Покарают его? Ответ тот же.
– Убедилась? – сказала она себе и повторила вчерашнюю мантру: – Ты не бог.
До следующей ночи она слонялась по квартире со все так же опущенными шторами – неприбранная, неумытая, голодная, пассивная. Но уже не плакала – и это было первым достижением.
Вечером она включила телевизор, надеясь отвлечься от страшных мыслей, которые к ночи проснулись и, будто волки при виде жертвы, уже пощелкивали хищно зубами. Черта с два!
Но Инга сразу же наткнулась на передачу, которая вновь зацепила ее эмоции с жестокой беспощадностью. С экрана вещал молодой человек, который показался Инге знакомым. Но только после того, как ведущий назвал его имя – Степан, она вспомнила, что этот парень – бывший гитарист из Лёкиной группы, с которым она однажды, не так давно, встретилась в кафе. Гитарист скорбно вещал о великой утрате, постигшей их группу. И обнадеживал поклонников тем, что группа и дальше будет существовать – несмотря на то, что осталась вначале без директора, а потом – без солистки.
– Мы находимся в стадии переговоров… Будет подписан новый контракт… – долетали, не цепляя сознания, фразы из разговора. И Инга морщилась: не успели Лёку похоронить, а они, ее музыканты, уже о выгоде думают. Наверняка сыграют на гибели солистки и запустят дополнительный тираж дисков – ведь всем известно, что лучшего пиара, чем трагедия, пока еще не придумали.
– …Новый диск откроет песня, посвященная ее памяти…
Уже и песню новую успели сочинить! Инга вскочила с дивана с тем, чтобы выключить телевизор. Но остановилась, потому что услышанное шло вразрез с ее домыслами.
– …Она была первой вокалисткой. И тоже трагически погибла.
Позвольте? Какая еще первая вокалистка, вторая? Лёка была единственной!
– Диск будет носить ее имя – Анастасия…
Инга выключила телевизор и нервно зашагала по комнате. Ее распирало от негодования. Кощунственно, кощунственно! При чем здесь какая-то Анастасия?
Она закусила нижнюю губу и помотала головой, словно пытаясь прогнать нежелательные мысли.
«Поздно уже сожалеть об этом, – осадил ее внутренний голос, занявший позицию адвоката, тогда как сама Инга выступала прокурором. – Ты сделала все, что могла. Остальное уже не от тебя зависело». – «Да, но я ошиблась, ошиблась!» – «Ты не бог, – безжалостно напомнил внутренний голос. – И не сыщик», – строго добавил он вновь шевельнувшейся жажде мщения.
* * *
Алексей Чернов сидел за столом в своем домашнем кабинете и, рассеянно смоля уже третью по счету сигарету, неаккуратно стряхивал пепел мимо пепельницы. Пепельница не вписывалась в антураж кабинета с антикварным столом из темной древесины и из такого же материала шкафом, с дорогими письменными принадлежностями (Алексей питал слабость к канцелярии и покупал, как ребенок – игрушки, ручки, блокноты, ластики, линейки в больших количествах, но обязательно дорогие), явно дешевая – пластмассовая, выполненная в виде спасательного круга с написанным по его окружности названием городка. Но бесценная уже потому, что ее ему подарила дочь.
Обычно щепетильно относящийся к порядку в своем кабинете и следящий за тем, чтобы столешница была до блеска отполирована, сейчас Алексей, казалось, был абсолютно безразличен к тому, что пепел может повредить лак на поверхности стола. Перед ним лежал раскрытый журнал, и он, уже выучив заметку почти наизусть, все не мог найти в себе силы отвести взгляд от заголовка и фотографий.
Сейчас ему вспоминалось лето, завязывающиеся с Ингой отношения – тот момент, когда робкие ростки их любви только-только начинали проклевываться на неплодородной, как им казалось обоим, почве. Он хотел остановиться в воспоминаниях лишь на этом моменте, не идти дальше, но тот счастливый эпизод вытеснялся другим, неприятным, о котором они оба постарались забыть. Тогда Алексею подложили глянцевый журнал, в котором он увидел фотографию девушки, в которую успел влюбиться, в обществе… другой девушки. И ничего бы страшного в этом не было, если бы не провокационные пояснения к снимкам, намекающие на отнюдь не дружеские отношения между девушками. Как он тогда разозлился на Ингу! Посчитал, будто она его обманула, предала, посмеялась над ним.
К этим воспоминаниям его толкала заметка, прочитанная утром в журнале. Только в этот раз он, в отличие от прошлого, сам купил журнал, увидев заголовок на обложке.
С фотографии на него смотрело улыбающееся лицо молодой девушки – симпатичное, с нежными веснушками на тонком носу, которые не замаскировал даже грим, с большими, как у инопланетянки, зелеными глазами и высокими скулами. Узнаваемое лицо, растиражированное СМИ. А заголовок заметки, которую и сопровождали фотографии, гласил, что знаменитую певицу нашли два дня назад после концерта задушенной в гримерке.
Но и не это было главным, что заставило Алексея рассеянно курить сигарету за сигаретой и большими глотками пить из стремительно пустевшего бокала коньяк. А то, что в заметке упоминалось также имя Инги, выставленной причем не в лучшем свете.
В частности, вновь вытащили на свет историю о былой связи между девушками. Отыгрались здесь на полную катушку, и больше всех досталось Инге. Потом ясно намекали на то, что в загадочном убийстве певицы может быть замешана она: нашлись свидетели того, как Инга ушла за кулисы после концерта вместе с Лёкой, пробыла там какое-то время, а потом певицу и нашли задушенной.
Алексей со стуком поставил пустой стакан на стол и, решившись, сгреб журнал и швырнул его себе за спину.
– Сволочи! Дряни! – процедил он в адрес журналистов и сжал кулаки.
Ему надо позвонить Инге. Но он почему-то медлил, без особых на то причин. Понимал, что она сейчас находится в плачевном состоянии – и из-за гибели бывшей подруги (в этом месте Алексей брезгливо поморщился: все еще никак не мог примириться с тем, что у его любимой был опыт однополых отношений), и из-за ушата грязи, выплеснутой на нее в прессе (это он еще в Интернет не выходил!), и из-за выдвинутых в ее адрес обвинений. Но не мог заставить себя взять мобильный и набрать знакомый номер. Будто что-то не давало ему сделать это.