Ради этих знаний выученица Майрико готова была терпеть и разлуку с домом, и суровость своего креффа, и строгое послушание. Все готова была терпеть! Лишь бы раскрыть тайны земли и трав, лишь бы постичь глубину своего Дара. Лишь бы лечить людей.
Давно — три зимы назад — у Айлиши был брат. Старшой. Единственный. Девятнадцать было Люту, когда он вернулся со своей последней охоты с безобразной рваной раной на руке. Волк, который его разодрал, так и скрылся в чаще, унося в боку сломанный нож.
Лют умирал долго — несколько седмиц. Орсана говорила — не волк парня укусил, а оборотень, но то было глупостью — днем Ходящие В Ночи спят и не ищут поживы. Но против страшной раны не помогали ни отвары, ни настои, ни заговоры. Сестра сидела возле ложа брата, гладила того по горячему потному лбу. Лишь в эти мгновенья становилось ему, будто бы легче и взгляд яснел. Но впусте. В жилу парень не пошел.
Отец, отчаявшись, заколол единственного теленка. Чистой кровью безгрешного животного кропили парня и тын поселения, прося светлых богов отвести злые чары. Но, то ли боги не услышали мольбы, то ли теленок показался им слишком тощим… Лют умер. Лицом он был черен, а изувеченная рука смердела так, как не смердят и трое суток пролежавшие на жаре мертвецы.
Упокаивал брата старый колдун — вкладывал в искусанные посиневшие уста ясеневый оберег, подвязывал подбородок тряпицей, творил заклинания. Айлиша смотрела на это и об одном только думала — если бы она умела лечить, знала, что нужно делать, Лют был бы жив… А еще поняла с ужасом, обмирая сердцем — сколько вот таких Лютов хоронят из году в год по другим деревням и весям? Сколькие жены, матери, дочери заходятся от горьких слез. И помочь им некому. Стало в тот миг девушке горько-горько. И такой гнев разгорелся в груди, что сама себе удивилась.
Оттого-то теперь в Цитадели она столь упрямо училась грамоте, письму и счету. Оттого вставала затемно, раньше своих друзей и читала старые свитки, царапала писалом по бересте сложные названия незнакомых трав, которые не могла затвердить с первого раза. Потом носила эти записки в холщовом мешочке и, едва выдавался свободный миг, перечитывала, шевеля губами.
Но все это не тяготило будущую лекарку. Учиться было интересно. Иным, чтобы запомнить заговор несколько оборотов требовалось, а ей — только раз услышать. И сборы делала она быстрее прочих, и травы смешивала без подсказок, не ошибаясь, не путаясь.
Оттого и Майрико выделяла ученицу из прочих — раньше всех дала Айлише одеяние целителя и вот уже стала брать с собой на лекарственную делянку, разбитую у подножья башни. Ох и отличалась эта делянка от той, что обихаживала старая Орсана. Ни одного оберега светлых богов не нашла здесь Айлиша. Ни одна ладанка с молитвенным наговором не раскачивалась на ветках, отгоняя стороннее зло. Даже пчелы не залетали сюда! Однако же, несмотря на все, травы тут росли на диво густо, а цвели буйно, дурманя терпким ароматом. Как же так-то?
Наставница в ответ на это ответила:
— Рано тебе еще все секреты наши знать, вот пройдешь посвящение, покажешь, чего стоишь, тогда и знания перенимать допущу.
Девушка в душе только ахнула — стало быть, наука ее и не начиналась доселе? И сердце сладко сжалось от предвкушения. Скорей бы!
До глубокой осени будущая целительница пропадала то на делянке, то в лесу близ Цитадели. Иногда уж даже казалось, сами травы узнают ее, льнут к рукам, будто ласкаясь. Ни колючий шиповник, ни злая крапива, ни острый осот не чинили ей боли, не оставляли ни царапин, ни волдырей, ни порезов.
Когда на землю лег первый снег, Айлиша как раз училась делать настойки и целебные взвары. Сколько раз за ту — первую в Цитадели — зиму к ней приходили заходящийся кашлем Тамир или Лесана с безобразными кровоподтеками по телу? Не счесть. И хотя Майрико строго-настрого запрещала выученикам лекарствовать, Айлиша на свой страх и риск выносила под рубахой то склянку со снадобьем, то травки для отваров или припарок. И поймана ни разу не была.
А еще… еще крефф учила Айлишу творить мази и притирки, от которых волосы становились нежнее шелка, а тело белее ландыша. Умоешь лицо особым настоем, и кожа делается гладкой, чистой, едва не сияет.
Словно в подтверждение этих дум, луч скупого осеннего солнца упал на руку девушки, замечтавшейся над охапкой сушеных трав, и юная целительница впервые за долгое время заметила, как изменились ее ладони. Пропали мозоли и трещинки, не стало цыпок, с детства привычных и, будто бы уже въевшихся в кожу, а сами огрубевшие от деревенской работы длани, сделались мягкими, бархатистыми, словно никогда не знали тяжкого труда — не держали ни мотыги, ни серпа, ни вил. Как эта рука отличается от руки Лесаны! У той костяшки пальцев вечно сбиты, а от запястья до плеч вся кожа черна от синяков. Иной раз синяки темнеют даже на скулах. Про Тамира и говорить-то боязно.
Сколько раз, кидая вороватые взгляды на парня, когда тот снимал рубаху, Айлиша видела на его спине рубцы от кнута. Но он ни словом не жаловался на наставника и никогда не попросил облегчить боль. Если бы случайно по зиме Майрико не заметила, как парень заходится в надсадном кашле и не заставила тогда Донатоса отпустить выученика к целителям… как знать, может, и не дожил бы упрямый до весны.
А сколько раз Айлиша слышала, как по ночам Лесана украдкой всхлипывает, спрятав лицо в тощей подушке… Отчего она плакала? Девушка стеснялась спрашивать — раз не рассказывает, значит, не хочет. Как тут подступишься? Оно ведь и так понятно — нелегко ей одной среди парней. Да и Клесх зол в учении, спуску не дает, не гляди, что девка. Оттого ли стала она молчаливой, угрюмой и взгляд по временам… такой колючий!
От этих мыслей больно ёкнуло сердце. Целительница забыла про травы и уставилась в пустоту. Как же она, глупая, до сего дня не замечала, сколь сильно ее жизнь отличается от жизни друзей?! Ведь ее наставница ни разу не то что не ударила, слова худого не сказала с тех пор как учить начала! Девушка закрыла лицо ладонями и замерла. Ей вдруг сделалось невыносимо стыдно перед Тамиром и Лесаной! Отчего? Вроде бы нет ее вины в творящемся. Но сердце не обманешь. Вины, хоть и нет, но ведь и заслуги тоже. А ну как попади она на обучение к такому как Донатос? Смогла бы вот так же — молча — терпеть?
Айлиша выглянула в узкое окно, надеясь, что тепло солнца разгонит мрачные мысли. Нет. Вместо этого она увидела, как внизу во дворе к столбу для наказаний привязывают нескладного парня, одетого в серое платье. Из колдунов. Знать, опять или Лашта или Донатос лютуют. Сейчас пороть будут, как совсем недавно Лесану.
До сих пор целительница помнила, как безжалостно свистел кнут, оставляя на белой спине вспухающие борозды, как извивалось полунагое тело… А потом ночью юная лекарка, борясь со слезами, врачевала изуродованную спину подруги. К целителям идти Клесх запретил. Сказал, так лучше запомнится. Куда уж там! Зверем бы кричала, не догадайся Тамир ей в зубы сложенную вчетверо холстину сунуть, так и ту едва не прогрызла.
Как проклинала Лесаниного креффа Айлиша, что запретил лечить Даром, запретил снимать боль! Но все равно, не удержалась: легко, не касаясь изувеченной кожи, провела руками, рассылая по телу несчастной подруги не целительство — сон. А потом они всю ночь провели с Тамиром, не сомкнув глаз, меняя на иссеченной плетью спине холстины с отварами.
Так почему же Айлиша все это забывала, едва оказывалась в башне среди трав и настоек? Муторно от этих мыслей стало на душе. Даже горечь во рту разлилась, будто полыни съела. Девушка встрепенулась. Разогнать черную тоску можно только работой. И снова руки проворно запорхали над ворохом трав, раскладывая ароматные по холщовым мешочкам. Скорей бы доделать уже, уйти в родную каморку и нынче же спросить друзей, отчего те никогда не рассказывают, как идет их учеба, а только слушают ее болтовню?
Вот и все. Можно уходить. Айлиша смахнула со стола сор и заторопилась вон из башни. Сегодня тут, вопреки обыкновению, задерживаться не хотелось. Хлопнула тяжелая дверь, а послушница уже мчалась прочь, подгоняемая беспокойными мыслями, прочно поселившимися в голове. После яркой солнечной комнаты на узкой лестнице оказалось неожиданно темно. Девушка осторожно спускалась, одной рукой ощупывала каменную кладку стены, чтобы не потерять опору, а другой шарила перед собой — мало ли кто чего на ступеньках по дурости оставить мог. Прошлый раз, вон, какой-то чудодей ведро забыл, эх и летела тогда она! Хорошо хоть каким-то чудом зацепилась за факельное кольцо в стене. А ведро еще долго громыхало, покуда не разбилось где-то в самом низу.
Пока целительница вспоминала злосчастное ведро и ждала, когда глаза, наконец-то, обвыкнутся в темноте, ее ладонь наткнулась на неожиданную преграду. Девушка пискнула, едва не потеряла равновесие, но тут же две сильных руки стиснули стан, удержали на месте.
— Спасибо, что в глаз не ткнула, — отозвалась темнота мужским голосом, и у Айлиши обмерло сердце.
Ихтор! Обезображенный целитель, который расспрашивал их с Лесаной по приезде в Цитадель! Век бы его не видать. Хотя… и вправду ведь не видать. Но не встречались же все эти месяцы почти, а тут — на тебе, угораздило.
— Ой, — девушка испуганно отдернула ладонь, — прости…
Но мужчина, вопреки чаяниям, ее не отпустил.
— Прощаю, — усмехнулся он. — Куда торопишься, что и светец не взяла?
— Забыла, — прошептала несчастная, проговаривая про себя обережную молитву.
Она и вправду постоянно забывала светец. Ленилась разжигать его, а потом нести с собой. Факелы же в башне летом не жгли, а узких окон на лестнице было всего два и те — наверху.
— А дрожишь чего? — поинтересовался Ихтор.
Айлишу бросило в жар. Глаза, наконец-то, пообвыклись с темнотой, которая теперь сделалась всего лишь серым полумраком. И в этом полумраке обезображенное лицо собеседника казалось чудовищной личиной.
— Замерзла, — девушка уставилась в пол, про себя умоляя всех светлых богов, чтобы этот встрешник ее, наконец, отпустил.
Впусте! Крефф схватил несчастную за подбородок, заставляя поднять глаза.
— Кровь-то первая упала у тебя? — тихо спросил он.
Айлиша порадовалась, что полумрак скрывает ее жарко запылавшие щеки. Мужчина стоял лишь на пару ступенек ниже, и в росте они сейчас были равны. Сердце колотилось бешено! Почему он ее не отпускает?
Целитель смотрел задумчиво и не спешил убирать руку от лица девушки.
Несчастная шумно сглотнула, надеясь, что ее смятение видно только ей. Ихтор же думал о чем-то своем. Вот медленно провел по нижней губе девушки большим пальцем и тихо спросил:
— Что молчишь?
От этого голоса — мягкого, шелестящего у несчастной подкосились ноги. Неведомая ей сила тягучими волнами расходилась от стоящего напротив мужчины. И даже своим неразбуженным девичьим нутром поняла Айлиша, что надо соврать, иначе судьба ее переменится в эту минуту. И не останется невинной дурехи из рода Меденичей, а сделается одной блудливой, из рода изгнанной, больше.
— Не было у меня еще красок, — выдохнула юная травница и напряглась, будто рысь перед прыжком.
— Поздняя, значит, — протянул собеседник, а потом склонился к уху выученицы и едва слышно спросил: — Когда ж ты созреешь, ягодка сладкая?