– Он продолжал, обращаясь к миссис Донахью. – Раз уж свидетель согласился пользоваться детектором лжи, это решение не может быть изменено. Но данные, полученные от электронного устройства, чисто информативные. Суд не связан ими. Продолжайте.
– Да, хотелось бы в это верить. Я за всю свою жизнь ни разу не лгала.
Звонок молчал. Гринберг отметил, что она, должно быть, верит этому.
– Я имею в виду, – сказал он, – что суд решает всё сам. Он не позволяет принимать решение машине.
– Мой отец всегда говорил, что все эти штуковины – порождение дьявола. Он говорил, что честный деловой человек не должен…
– Пожалуйста, миссис Донахью.
Мистер Бинфилд что-то прошептал ей. Миссис Донахью продолжила уже более спокойным тоном.
– Итак, там находилось это, тот громадный зверь, которого держал у себя мальчик, что живет по соседству. Зверь поедал мои розовые кусты.
– И что вы сделали?
– Я не знала, что делать, схватила первую попавшую под руку вещь – это была метла – и выскочила за дверь. Эта тварь стала надвигаться на меня и…
Бззззз!
– Мы будем продолжать, миссис Донахью?
– Ну… как бы там ни было, я бросилась на него и стала колотить его по голове. Он начал огрызаться. Его огромные зубы…
Бзззз!
– И что произошло потом, миссис Донахью?
– Ну, он повернулся, этот трус, и убежал с моего двора. Я не знала, куда он направился. Но мой прекрасный сад… он был совершенно погублен, – стрелка дрогнула, но звонок не зазвонил.
Гринберг повернулся к адвокату.
– Мистер Бинфилд, вы провели обследование и оценку ущерба, нанесенного саду миссис Донахью?
– Да, ваша честь.
– Доложите нам о размерах этого ущерба.
Мистер Бинфилд решил, что лучше потерять клиентку, чем подвергнуться риску быть осмеянным на открытом суде этой приводившей его в смущение игрушкой.
– Пять кустов было съедено, ваша честь, целиком или частично. Также незначительные повреждения лужайки и дыра в декоративном заборе.
– Каков финансовый ущерб?
Мистер Бинфилд осторожно ответил:
– Сумма, о которой мы просим, указана в иске, ваша честь.
– Вы ответили не на тот вопрос, мистер Бинфилд.
Мистер Бинфилд мысленно пожал плечами и вычеркнул миссис Донахью из списка своих клиентов.
– Около дух сотен имущественного ущерба, ваша честь. Но суд должен принять во внимание хлопоты и душевные страдания.
– Какая нелепость – оценивать это деньгами! Мои призовые розы! – миссис Донахью всхлипнула.
Стрелка прыгнула и упала назад слишком быстро, чтобы сработал звонок.
– А что призы, миссис Донахью? – участливо спросил Гринберг.
Тут снова заговорил адвокат:
– Они находились рядом с известными всем розами-призерами миссис Донахью. Но мужественные действия леди спасли более ценные растения, и я счастлив сообщить об этом.
– Вы можете еще что-нибудь добавить?
– Думаю, нет. У меня с собой фотографии с пометками и обозначениями. Вот, пожалуйста.
– Очень хорошо.
Миссис Донахью свирепо посмотрела на своего адвоката.
– Хорошо, тогда я добавлю еще кое-что. Я настаиваю на одном, абсолютно настаиваю, чтобы этот опасный и кровожадный дверь был уничтожен!
Гринберг повернулся к Бинфилду.
– Является ли это формальной просьбой, адвокат? Или нам следует считать это риторическим заявлением?
Бинфилд почувствовал себя неловко.
– У нас есть такое прошение, ваша честь.
– Суд примет его.
Тут встряла Бетти со словами:
– Эй, подождите минуточку! Все, что сделал Лами, это съел несколько жалких старых…
– Потом, мисс Соренсон.
– Но…
– Пожалуйста, потом. У вас будет возможность высказаться. Суд считает, что теперь у него имеются все относящиеся к делу факты. У кого-нибудь еще есть факты для изложения? Может, кто-нибудь желает еще допросить кого-нибудь из свидетелей?
– Мы хотим, – сразу же сказала Бетти.
– Что вы хотите?
– Мы хотим вызвать нового свидетеля.
– Очень хорошо. Он у вас здесь?
– Да, ваша честь. На улице. Ламокс.
Гринберг задумался.
– Следует ли это понимать так, что вы хотите, чтобы Ламокс выступал свидетелем в защите самого себя?
– А почему бы и нет? Он же может говорить.
Один из репортеров вдруг повернулся к своему коллеге и что-то зашептал ему, затем спешно покинул зал. Гринберг закусил губу.
– Мне это известно, – сказал он. – Я сам обменялся с ним несколькими словами. Но одна лишь способность говорить не делает свидетеля правомочным. Ребенок до некоторой степени способен научиться говорить до того, как ему исполнился год, но очень редко бывает, чтобы ребенок младшего возраста – скажем, младше пяти лет, – мог давать разумные показания. Суду известно, что члены нечеловеческих рас – нечеловеческих в биологическом смысле – имеют право давать показания. Но ничто не подтверждает, что конкретно это внеземное существо является правомочным.
– У тебя что, не все дома? – обеспокоенно заметил Джон Томас Бетти. – Кто его знает, что наговорит тут Ламокс.
– Тише! – Бетти снова обратилась к Гринбергу. – Послушайте, господин уполномоченный, вы сказали так много слов, но что они значат? Вы что, хотите вынести приговор Ламоксу, при этом даже не соизволив спросить его? Вы говорите, он не может давать разумные показания. Ну что ж, я видела здесь других, кто подходил для этого ничуть не лучше. Бьюсь об заклад, что если Лами включить детектор лжи, он не зазвенит. Конечно, он натворил такого, чего делать не следовало бы. Он съел несколько высохших розовых кустов и несколько кочанов капусты мистера Ито. Что же в этом ужасного? Будучи ребенком, вы когда-нибудь таскали печенье, когда думали, что вас никто не видит? – Она сделала глубокий выдох. – Предположим, когда вы стащили это печенье, кто-то ударил вас в лицо метлой? Или выстрелил в вас из ружья? Вы бы не испугались? Вы бы не побежали? Лами дружелюбен. Все, кто здесь присутствуют, знают это… по крайней мере, если нет, то они глупее и более безответственны, чем он. Но разве кто-нибудь попытался образумить его? О нет! Его били, в него стреляли из оружия, пугали его до смерти и преследовали до тех пор, пока он не упал с моста. Вы говорите, что Ламокс не правомочен… Так кто же правомочен? Все эти люди, которые так подло с ним поступили? Или Лами? А теперь они хотят убить его. Если бы маленький мальчик стащил печенье, они оторвали бы ему голову только лишь для уверенности, что он не сделает этого снова. Кто-то здесь сошел с ума? Или все это – фарс?
Она остановилась. Слезы бежали по ее щекам. Это был талант, полезный в драмкружке. К собственному удивлению, она обнаружила, что слезы не поддельные.
– Вы закончили? – спросил Гринберг.
– Полагаю, да. По крайней мере, пока.
– Я должен сказать, что все это очень трогает. Но суд не может руководствоваться эмоциями. Согласно вашей теории, большая часть ущерба – скажем, всё, за исключением розовых кустов и капусты, – возникла от неправильных действий людей, и поэтому не может быть взыскана с Ламокса или его владельца?
– Вы сами описали так, ваша честь. Хвост обычно следует за собакой. Почему бы не спросить Ламокса, как ему все это показалось?
– Мы еще дойдем до этого. Что касается другого пункта: я не могу допустить, что ваша аналогия правомочна. Мы здесь имеем дело не с маленьким мальчиком, а животным.