Фон Бота — это так его зовут, того человека — говорил, но я многого не понял, я же сказал. Есть ещё Площадь какая-то, Двери, ещё что-то... — Вольт вздохнул. — Но главное я сообразил. Тут есть пути во все времена и во все пространства. Ну, в разные миры, — пояснил он. — Например, где мы выиграли Первую мировую войну. Или ещё куда-то...
— Фантастика, — сказал Тилле. — Не может быть! — но Вольфганг ответил:
— Ну да, а вокруг нас — это может быть?
Вольт не обиделся:
— Я сам сперва не понял. Спрашиваю — а домой мне можно? А он говорит — нет, нельзя. Ты там убит, тебе туда больше нельзя. Зато, говорит, можно в любое другое место. И показал, как. Это очень просто, оказывается. Надо только сильно захотеть. Ну, мы посидели, мне неудобно было...
— Почему? — удивился Хайнц. Вольт вздохнул:
— Ну, Хассе... ну, как ты не понимаешь? Он взрослый... добрый, но чужой какой-то. Как актёр из кино. Он, по-моему, это понял. Попрощался и уехал. А я опять пошёл. Долго шёл, разных людей встречал... — он улыбнулся. — Хороших. Тут только хорошие люди.
— Ну? — Йохим усмехнулся.
— Да, — Вольт спокойно кивнул. — В том-то и секрет. Сюда попадают только хорошие люди. Плохие или... ну, равнодушные, что ли — они тут оказаться не могут.
— Значит, фюрер здесь? — вдруг спросил Тилле.
Все разом посмотрели на него. Потом — так же дружно — на Вольта. Тот смутился:
— Ну, ребята... Я не знаю... У меня голова и так распухла... Тут ведь ещё многие просто новые тела обретают... а старое забывают... А бывает — что и нет... Ну, не знаю я! — почти крикнул он с настоящим отчаяньем.
— Ладно, — Вольфганг хлопнул его по плечу. — Ну, а дальше?
— А дальше я свернул, — пояснил Вольт, успокаиваясь. — Правда. Так и представил себе — что я сворачиваю с дороги, открываю калитку... Бум — и я на речном берегу.
— На том, где ты мне приснился? — не удержался сам Вольфганг. Вольт кивнул:
— Угу. Лето. Солнце. Деревья. Я выкупался, поел, опять выкупался, поспал, костёр развёл, выкупался, потом какого-то кролика застрелил — дуром. А потом пришёл к тебе. Я про вас думал, думал, думал... И как будто увидел — вы спите, а русские уже близко. Ну, я и... пришёл. А потом, когда всё объяснил, вернулся сюда и вас... вытащил.
— Да как, как?! — крикнул Йохим. Вольт тоже рявкнул в ответ:
— Откуда я знаю?! Как птица летает, как рыба плавает, как слоны сношаются?!
После секундного молчания опять грянул хохот. Такой, что мальчишки попадали на спины и дрыгали ногами, повизгивая, всхлипывая и фыркая. И в разгар этого веселья Тилле, ржавший чуть ли не громче всех, вдруг сел, потом встал и крикнул:
— Эй, кто там?!
— Эй, это немцы?! — ответили из темноты. И она зашевелилась — через ковыль шли не меньше десятка человек.
Совет
Шестнадцать человек — пятнадцать мальчишек и девчонка — сидели на ступенях полуразрушенной железнодорожной станции, непонятно как оказавшейся здесь. Рядом лежало оружие, и горячий дневной ветер, волновавший ковыль, ерошил их волосы и обдувал лица.
Четверо из них были мертвы в весенней Германии сорок пятого. Поэтому они молчали. Молчал и младший из них — он всецело доверял своему старшему другу. Молчала девчонка — потому что привыкла молчать, когда говорят мужчины. Но десять человек — говорили. Говорили о Германии.
— Надо вернуться, — Вальтер упрямо свёл брови. — Нечестно — не вернуться. Не вернуться — нарушить присягу.
— Мы проиграли войну, — напомнил Вольфганг. — Хотим мы этого или нет — мы проиграли войну. Я это знаю точно, — он грустно усмехнулся.
— Я её не проиграл, — тихо сказал Ялмар.
Вольфганг посмотрел на него:
— Ты тоже хочешь вернуться?
— Пока не знаю, — раздумчиво покачал головой Ялмар. — Я просто говорю, что мы не проиграли войну.
Какое-то время они молчали. Наверное, довольно долгое время. Никому не хотелось ссориться. Они сидели на ступеньках, смотрели вокруг рассеянными взглядами и молчали, слушая, как наигрывает единственная струна — и этот звук сопровождает чей-то голос:
След слепой слезы на солёном слайде, а море ушло.
Истин сизые гвозди — в сырые доски серых дождей.
И тебе остается три выхода: сдохнуть или встать на крыло,
Или просто считать, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск — три дня, не считая дороги,
Отпуск — три дня, не считая дороги...
— Мы ничего не сможем сделать там, — сказал Пауль. — Я не боюсь, но...
— Давайте сразу условимся, — мягко предложил Вальфрид, — что трусов среди нас нет. По-моему, это не подлежит сомнению.
Они опять помолчали. Неподалёку через степь медленно двигался конный отряд.
Обойди периметр, закрой ворота на ржавый замок,
Отыщи того, кто еще способен, и отдай ему ключ.
Не вини себя в том, что все так плохо — ты сделал, что смог,
А теперь считай, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск — три дня, не считая дороги,
Отпуск — три дня, не считая дороги...
— Пусть будет так, — Вальтер встал. — Кто уходит обратно — уходит обратно. Через тот ход, которым пришли сюда Ялмар и Айнс. Кто остаётся — остаётся. Те, кто уходят, возьмут продукты и две трети боеприпасов. Так будет честно.
— Да, пожалуй, — Ялмар тоже встал. — Айнс?
— Я как ты, — сказал младший мальчишка.
Проиграй в таверне свои полцарства и ядерный щит,
Заруби напарника в подворотне тупым топором —
Ведь полцарства не делится надвое — четверть уже не звучит,
А теперь считай, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск — три дня, не считая дороги,
Отпуск — три дня, не считая дороги...
Остальные тоже начали подниматься, неспешно, но уверенно. Ясно было, что каждый сделал свой выбор.
— Ты-то, как? — кивнул Вальфрид Ялмару.
— Я остаюсь, — сказал он, отряхивая штаны. — Пойду обратно. Ну, в ту деревню. Хочу разобраться с бандитами.
— Ты же их положил, — насторожился Вальтер.
— Положил, — кивнул Ялмар. — Но, что-то... — он поморщился. — По-моему, они там ещё есть. Уж больно у них лошадки сытенькие и патрон много. А мне не очень хочется, чтобы они явились в деревню искать своих. Хорошие там люди. Только беззащитные, ну, а я...
— Ну, мы тогда с тобой, — сказал Вольт. — Мы — в смысле, ну... мы. Это уже отряд, согласись?
Там, где тигр выходит к морю и трогает мягкой лапой прибой,
Где индейское лето — слезинкою неба по усталой щеке,
Где мечта Пасифика выйдет и встанет в пене рядом с тобой —
Оглянись и пойми, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск — три дня, не считая дороги,
Отпуск — три дня, не считая дороги...
— Э, постой, — Зигфрид перебросил на плечо пулемёт. — Я тогда тоже с тобой. Потом посмотрим, а пока — чего там, пошли.
— Ну, тогда пошли все, — вдруг сказал Вальтер. — И правда — потом посмотрим.
— Только сначала надо на речку вернуться, а то я дороги не найду, — сказал Ялмар, но Вольт отмахнулся:
— Я найду...
— Ну, что, все идут? — уточнил Фриди. — Нам бы с Валли оружие, а то мы пустые совсем...
И так, разговаривая о каких-то почти посторонних вещах, они пошли-потянулись в степь. Неспешно. Не боясь опоздать.
Ничего не останется после неба на казенном листе,
Ничего не останется в этом мире после нее,
Только три этих вечных выхода — сдохнуть или жить в пустоте,
Или просто считать, что нынче ты в отпуске, в отпуске...
Отпуск — три дня, не считая дороги,
Отпуск — три дня, не считая дороги...
Олег Медведев
От автора. Послесловие
Эта маленькая повесть долгое время существовала в виде множества отдельных рассказов, написанных от руки. Но, тем не менее, у неё уже было довольно много читателей. И мне нередко задавали вопрос: «Ну, почему ты написал о немецких мальчишках? У нас что, своих было мало?»
Что тут можно было ответить? Разве — что я писал и о своих, и мои читатели это знают. А вопрос этот диктовался раз и навсегда вбитым в голову стереотипом: «Они — плохие, потому что они фашисты».
Начну с того, что для меня фашисты — не они, а, например, чеченцы. Самые настоящие мусульманские фашисты, причём, массово, всем народом. Но это не важно, тем более — не важно для повести, которую вы прочитали. А важно другое.
Кто мне скажет, чья мука больше?
Мука немецкого мальчишки, заживо расплавившегося (нет, не сгоревшего — именно расплавившегося!) в бомбоубежище — или мука мальчишки русского, умершего жуткой смертью от жажды в каменоломнях Аджимушкая?
Кто мне скажет, чей страх ужасней?
Страх немецкого мальчишки, слушающего, как воют над домом сирены и как ревут в небе моторы армад «либерейторов» — или страх мальчишки русского, слушающего, как воют над домом сирены и как ревут в небе моторы армад «дорнье»?
Кто мне скажет, чьё мужество больше?
Мужество немецкого мальчишки, вышедшего на крышу тушить «зажигалки» — или мужество мальчишки русского, вышедшего на крышу тушить «зажигалки»?
Кто мне скажет, чья верность выше?
Верность немецкого мальчишки, в упор стреляющего из «фауста» по танку — или верность мальчишки русского, бросающегося под танк с гранатной связкой?
Кто мне скажет, чьё горе горше?
Осиротевшего немецкого мальчишки — или осиротевшего мальчишки русского?
Мне скажут, что это их страна развязала войну.
Вообще-то, мне есть, что ответить. Ответить подробно. Достаточно почитать дюжину книг умных людей (хотя бы Мухина с Широкорадом), чтобы понять: войну развязала Польша.
А за спиной её стояли «демократические силы мира», которые в 1931-1938 годах тщётно пытался вразумить «злобный Советский Союз» во главе с «тираном Сталиным». Но я не хочу отвечать. Речь сейчас не об этом. Речь о том, что сказал — правда, намного раньше — английский поэт:
Погибли-то МИЛЛИОНЫ —
И среди них были ЛУЧШИЕ...
Поэтому я не в настроении выяснять, кому было хуже и кто был лучше, кто виноват и кто прав. Не сейчас. Не в этой повести...
...В моей видеоколлекции есть страшный чёрно-белый фильм — «Германия, год нулевой». Он о Германии 1946 года, но, когда я смотрел его, то не мог отделаться от ощущения, что это фильм о России года 1996 или.. 2006, какая разница? Уж слишком яркими и наглядными были «приметы времени» на экране.
Вот — очередь домохозяек за пайком; женщины покорно стоят и тихо разговаривают, что в советском секторе сегодня давали мармелад, а у них — нет.
Вот — педофил, мразь в очочках, при Гитлере сидевшая тише воды ниже травы в своей норе; теперь он крутит большие дела с «союзниками»-оккупантами, а в свободное время одного за другим водит на свою квартиру всё новых и новых голодных мальчишек — посимпатичнее.
Вот — старший брат главного героя, бывший солдат СС, раздавленный страхом и опустившийся — он не смеет даже выйти на улицу, чтобы его не забрали.
Вот — старшая сестра, которая после долгих терзаний решается на единственный выход добыть деньги и еду — торговать собой для солдат оккупационных войск.
Вот — группа полубеспризорных подростков, живущих продажей краденого с железнодорожной станции; они по очереди спят с двумя девчонками из своей «команды»...