Глава первая,
в которой Чармейн приходится взять на себя заботы о доме волшебника
— Чармейн должна помочь, — настойчиво произнесла тётушка Семпрония. — Мы не можем бросить двоюродного дедушку Уильяма одного.
— Твоего двоюродного деда Уильяма? Он же… — тут миссис Бейкер понизила голос, желая скрыть неприличность вопроса. — Он ведь волшебник, не так ли?
— Самый настоящий, — кивнула тётушка Семпрония. — Но, видишь ли… — Теперь и её голос опустился до шёпота. — У него опухоль, где-то внутри, — и только эльфы теперь в силах помочь. Они заберут его, чтобы исцелить, а в это время кто-то должен присмотреть за домом. Ты же знаешь, за чарами нужен глаз да глаз, а то в миг разлетятся. У самой у меня куча дел, благотворительность для бездомных собачек…
— Да-да, и у меня тоже, — торопливо вставила миссис Бейкер. — В этом месяце такая прорва заказов, и всё на свадебные торты! Не далее как утром Сэм сказал…
— Значит, только Чармейн, больше положиться не на кого, — решительно заключила тётушка Семпрония. — Она уже не маленькая — должна справится.
— Ну… — только и нашлась миссис Бейкер.
Обе дамы бросили взгляд на девочку, сидевшую в другом конце гостиной, но та и вовсе не замечала их, с головой погрузившись в очередную книгу. Тень от герани всё время попадала на страницы, и девочка, стараясь поймать солнечный свет, всё время меняла позы. Рыжие волосы торчали во все стороны, будто какая-то птица свила себе в них гнездо. Очки сползли на кончик носа, а в руке красовался кусок сочного пирога, только что из пекарни отца. Юная мисс Бейкер уплетала пирог, не отрываясь от книги. Даже сыплющиеся на страницы крошки нисколько не смущали её, разве что когда начинали загораживать нужные строчки, но тогда она быстро смахивала их всё тем же пирогом.
— Эм… милая, ты слышишь, о чём мы говорим? — с тревогой обратилась к дочери миссис Бейкер.
— Не-а, — с набитым ртом произнесла Чармейн. — О чём?
— Значит, решено, — утвердительно кивнула тётушка Семпория. — Думаю, Вероника, ты теперь и сама объяснишь всё Чармейн.
Тётушка встала, и складки её шёлкового платья величественно зашуршали, им вторил её шёлковый зонтик.
— Я заеду за ней завтра утром, — добавила она, уходя. — Теперь же отправлюсь к несчастному двоюродному дедушке Уильяму и сообщу, что Чармейн обо всём позаботится.
С тем тётушка Семпория и покинула гостиную. Миссис Бейкер подумала, что жизнь текла бы намного спокойней, не будь тётка мужа столь богатой и властной женщиной. Но больше всего миссис Бейкер теперь волновало предстоящее объяснение с Чармейн. А что скажет муж! Сэм никогда не позволял ни ей, ни дочери заниматься чем-то «сомнительным», что могло бы скомпрометировать уважаемое семейство. Просьбы тётушки Семпронии являлись исключением.
Тётушка Семпрония же тем временем забралась в свою повозку, запряжённую двумя пони, и приказала вознице ехать в другой конец города, а потом за его пределы, к небольшому домику, где в уединении жил двоюродный дедушка Уильям.
— Я всё уладила-а, — прямо с порога объявила тётушка Семпрония. Волшебными путями она деловито вплыла в кабинет волшебника. Двоюродный дедушка Уильям что-то усердно писал, лицо его напоминало мрачную тучу. — Моя внучатая племянница Чармейн приедет завтра утром. Она проводит тебя, а потом встретит, когда ты вернёшься. Пока тебя не будет, она присмотрит за домом.
— Очень мило с её стороны, — пробормотал волшебник. — Насколько я понимаю, она неплохо управляется с чарами?
— Вот уж не знаю, — ответила тётушка Семпрония. — Точно могу лишь сказать, что носа не отрывает от книжек, в хозяйстве по дому ни разу пальцем не пошевелила, а уж родители носятся с ней, как с писанной торбой. Ей пойдёт на пользу, хоть для разнообразия, заняться чем-то мирским.
— Ох, — только и вздохнул двоюродный дедушка Уильям. — Спасибо, моя дорогая, что предупредила. В таком случае напишу ей предостережения.
— Непременно напиши, — согласилась тётушка. — А также побеспокойся, чтобы в доме осталось побольше еды. Никогда не встречала девочек, которые бы ели, как удав, и оставались тощими, как щепки. Просто непостижимо. В общем, я привезу её завтра, до прихода эльфов.
Она развернулась и вышла вон.
— Спасибо, — отозвался двоюродный дедушка, но его слова затерялись в шуршании тётушкиных юбок.
— Семпрония! — позвал он вдруг, словно что-то вспомнив, но входная дверь уже захлопнулась. — Ну и ладно. Хотя следовало бы поблагодарить даму, у которой столько родственников и связей.
Как ни странно, но Чармейн тоже хотела отблагодарить тётушку Семприонию. Однако вовсе не за то, что она подвязала её присматривать за старым больным волшебником, которого девочка в жизни не видела.
— Могла бы и меня спросить! — повторяла она матери.
— Думаю, она знала, что ты не согласишься, — в конце концов, рассудила миссис Бейкер.
— А может, и согласилась бы, — не уступала Чармейн. Но потом добавила со своенравной улыбкой: — А впрочем, может быть, и нет.
— Дорогая, я вовсе не имею в виду, что тебе непременно должна понравиться её просьба, — робко пояснила миссис Бейкер. — Присматривать за домом волшебника — очень неприятное и даже неприличное предложение. Но подумай, ведь можно же просто сделать доброе дело…
— Не надо считать меня добренькой, — выпалила Чармейн и отправилась наверх, в свою отделанную с тонким вкусом комнату, полную света и белых тонов. Девочка уселась за стол и уставилась в окно: за ним виднелись крыши, башни и трубы столицы Верхней Норландии, она довольно долго разглядывала их, пока её взгляд не скользнул дальше — к синим очертаниям далёких гор. Судьба, наконец, преподнесла Чармейн столь долгожданный шанс. Ей уже до чёртиков надоела престижная школа и ещё больше — её домашняя жизнь: мать, которая боялась Чармейн и робела при ней, словно та была дикой тигрицей, отца, который запрещал ей всё, что не считалось уважаемым в обществе, или хоть немного рискованным, или, ещё хуже, необычным. И теперь Чармейн получила возможность покинуть родительское крылышко и совершить что-то, — точнее не что-то, а вполне определённую вещь, — о чём она всегда мечтала, и самостоятельная жизнь в доме волшебника приходилась очень кстати. Девочка надеялась, что теперь ей хватит храбрости написать заветное письмо.
Но храбрость не приходила очень долго. Чармейн разглядывала белые с фиолетовым облака, которые клубились и плотной завесой окутывали горные вершины. Они принимали формы толстых пушистых зверей и тощих срывающихся с небес драконов. Девочка смотрела на облака до тех пор, пока самое последнее не растворилось в лёгкой дымке, едва заметной на фоне неба. Тогда она сказала себе: «Сейчас или никогда». Чармейн вздохнула, одела очки, неизменно висевшие на шейной цепочке, а затем достала перо и лучшую писчую бумагу. Самым аккуратным и ровным своим почерком она написала:...
«Ваше Величество,
ещё будучи ребёнком я впервые услышала о Вашем великом собрании книг и манускриптов, и с тех пор во мне живёт страстное желание работать в Вашей библиотеке. Я знаю, что Вы и ваша дочь, Её королевское высочество Хильда, лично занимаетесь сортировкой и составлением перечня книг, что является в высшей степени кропотливой и сложной работой, и всё же я надеюсь, что вы согласитесь принять мою помощь. Я достигла нужного возраста и желаю устроиться на должность помощника библиотекаря в королевскую библиотеку. Надеюсь, Ваше Величество не сочтёт мою просьбу высокомерной.
Искренне ваша,
Чармейн Бейкер,
улица Двенадцати зёрен,
столица Верхней Норландии»
Чармейн откинулась в кресле и перечитала написанное. Ей казалось несомненным, что король воспримет письмо не иначе как совершеннейшую наглость, однако ей думалось, что послание, всё же, очень хорошо составлено. Лишь одна фраза прихрамывала: «Я достигла нужного возраста». Девочка знала, что подобными словами хотят сказать, что написавший достиг двадцати одного года или, хотя бы, восемнадцати лет. До восемнадцати, не говоря уж о двадцати одном годе, ей предстояло ещё расти и расти. Но ведь она не указала в письме свой точный возраст — значит, сказанное нельзя считать чистейшей ложью с её стороны. Чармейн также ни словом не обмолвилась о том, что она весьма сведуща в работе с книгами и прекрасно обучена делу, потому что знала, что нисколько не сведуща и не обучена. Также она не упомянула, что любит книги больше всего на свете, хотя это и была, самая что ни на есть, правда. Чармейн верила, что её любовь к книгам и без того просвечивает в письме да и в самом намерении.
«Не сомневаюсь, что король просто скомкает его и бросит в камин, — думала девочка. — Но, во всяком случае, я попыталась».
Она вышла на улицу и опустила письмо в ящик, ощущая себя храброй и даже дерзкой девицей.
На следующее утро к дому Бейкеров подкатила повозка тётушки Семпронии. Чармейн быстро забралась внутрь вместе со всей своей поклажей. Надо сказать, миссис Бейкер основательно подготовилась к разлуке с дочерью: если дорожный мешок с одеждой девочки ничем не отличался от любого другого дорожного мешка, то мешок с провизией, набитый до отказа разными ватрушками и плюшкам, пирожными и пряниками, кексами и пирогами, просто покорял своими размерами. Источаемые им запахи пряных трав, соусов, сыров, фруктов, варенья и острых специй до того чаровали, что возница заозирался вокруг, вдыхая чудесные ароматы. Даже величественный тётушкин нос не смог устоять: раздувающиеся ноздри так и ловили витающий аппетитный дух.
— Что ж, дитя, вижу, голодать тебе там точно не придётся, — бросила тётушка Семпрония, а затем окликнула возницу: — Трогай!
Но тот ждал, пока миссис Бейкер простится с дочерью.
— Я верю, что у тебя всё получится, дорогая, — миссис Бейкер обняла Чармейн. — Ты ведь добрая, аккуратная и заботливая девочка.
«Враньё, — заметила про себя Чармейн. — Ни капли она в меня не верит».
Тут подошёл отец и, поцеловав дочь в щёку, добавил:
— Мы знаем, что ты нас не подведёшь, Чармейн.
«Опять враньё, — продолжала думать девочка. — Вы же уверены, что непременно подведу.»
— Мы будем скучать по тебе, ведь ты наша самая любимая малышка, — чуть ли не в слезах произнесла мать.
«А вот это может и правда, — удивилась про себя Чармейн. — Хотя не понимаю, как я могу им нравиться.»
— Трогай! — строго выкрикнула тётушка Семпрония, и возница послушно тронул поводья. Когда пони неспешно затрусили по мостовым, тётушка повернулась к девочке:
— Чармейн, я знаю, что родители обеспечили тебя всем, чем только можно пожелать, и ты ничего никогда не делала сама. Теперь ответь, сможешь ли ты сама о себе позаботиться?
— Конечно, — искренне ответила Чармейн.
— А о доме и больном старике? — продолжала напирать тётушка.
— Сделаю всё, что в моих силах, — сказала девочка. Она жутко боялась, что тётушка Семпрония немедля развернёт повозку, услышав в ответ что-то другое.
— Насколько знаю, ты получила превосходное образование? — продолжала расспросы тётушка.
— Я даже занималась музыкой, — призналась Чармейн довольно мрачным тоном. И тут же поспешно добавила: — Но музыка совсем не мой конёк. Так что не думайте, что я смогу играть для двоюродного дедушки Уильяма разные успокаивающие мелодии.
— И в мыслях нет, — резко оборвала тётушка Семпрония. — Он ведь волшебник, так что и сам сколько угодно может разыгрывать себе успокаивающие мелодии. Я просто пытаюсь выяснить, имеешь ли ты хоть какое-то представление о магии. Хоть что-то знаешь?
Если бы кто-то в этот момент мог заглянуть в душу Чармейн, то он увидел бы наплывшие в одночасье мрачные тучи и стремительно гаснущую надежду. Лицо девочки сделалось бледным — вся кровь, видимо, решила покинуть её вместе надеждой. Чармейн не осмелилась признаться, что ничего не смыслит в чарах. Для её родителей, — а особенно для миссис Бейкер, — слово «магия» никак не сочеталось со словом «прилично» или «уважаемо». Их семья жила в престижной части города, и в школе, куда ходила Чармейн, никто даже и не помышлял ни о каком волшебстве. Если кто-то хотел заниматься такими неприличными вещами как магия, ему приходилось нанимать частного преподавателя. Чармейн прекрасно понимала, что её родители никогда в жизни не согласятся оплачивать подобные занятия.