А когда я прошел еще полквартала, судьба послала мне навстречу Витальку. Он неторопливо шел по кромке тротуара и толкал перед собой обруч от бочки. Недалеко от меня он остановился и крутнул обруч вокруг оси. Тот завертелся на месте, превратившись в прозрачный шар. Виталька засмеялся, хлопнул “шар” по макушке и остановил вращение. Поднял глаза и увидел меня.
– Э, Олега! Ты куда?
Мы были знакомы, но никогда не дружили. Просто иногда играли в одной компании. Я даже не знал, где он живет.
Но случилось так, что именно он встретился на моем горьком пути.
– В лагерь? – спросил он.
Я чувствовал, что, если начну говорить, разревусь. И покачал головой. Виталька перестал смеяться. Уже другим голосом поинтересовался:
– В лес?
Я кивнул. Виталька стал серьезным. Зачем-то надел через плечо обруч, осмотрел меня от сапог до ранца, торчавшего над плечами, и тихо спросил:
– Насовсем?
Я даже не удивился, как он догадался. Главное было удержать слезы. Я снова кивнул.
Виталька обошел меня вокруг, осторожно потрогал ранец. Затем снова встал передо мной. Я впервые увидел близко его глаза. Виталькины.
Он был мудрый человек, даже в те годы. Он сказал:
– Чего тебе в лесу делать одному? Айда ко мне.
Если бы я не боялся говорить, я заспорил бы. Ну чего я пойду к нему, к почти незнакомому? Ему, наверно, влетит. Скажут: что за бродягу привел с улицы?
Но разговаривать я не мог, а молча стоять было глупо. И я, понурившись, зашагал рядом с Виталькой.
Он привел меня в старый дом. Из прихожей по скрипучей лесенке мы поднялись в невысокую комнатку. Там была лежанка на чурбанах, косоногий стол и старинное кресло с завитками и вылезшей из сиденья пружиной. А на стенах какие-то картинки – я тогда их не разглядел.
Виталька стащил с меня ранец и сказал:
– Гляди-ка, ты весь мокрый. Вылезай из своей шкуры и айда умываться.
Я с облегчением выбрался из походных доспехов. Виталька дал мне вместо сапог свои старые тапочки и повел вниз, к умывальнику.
Умывальник оказался в точности такой же, как у нас: голубой, эмалированный, с длинным болтиком вместо крана. Надавишь болтик снизу – и в руки бьет струйка.
Такой знакомый, просто родной был умывальник, что я поспешил уткнуть лицо в ладошки с водой.
Когда умылся, стало легче.
“Может, все еще наладится в жизни?” – подумал я.
Виталька, видно, почуял, что я ожил. Он припечатал свою мокрую ладонь к моей спине в круглом вырезе майки и бодро сказал:
– Топаем!
Мы “протопали” в комнату с хрустальной люстрой. Люстра горела, хотя вечер за окнами был совсем светлый. Только это стеклянное сверкание я и заметил в первый момент.
– Тетя Валя, это Олег. Ты нас покорми. Ладно? – сказал Виталька.
И я увидел тетю Валю.
– Здрасте… – испуганно пискнул я.
Тетя Валя смотрела на нас поверх очков. Она была высокая, горбоносая, в синем платье с воротничком, стоячим, как у офицерского кителя. Волосы у нее были гладкие, собранные сзади в тугой валик. Таких дам, худых и строгих, я видел в английском фильме про мальчишку по имени Давид Копперфилд, когда мы ходили с мамой в клуб речников. А в жизни мне такая тетенька ни разу не встречалась.
В ответ на мое “здрасте” она кивнула, а Витальке сказала:
– Покормить? Гм… А руки мыли?
Виталька вытянул вперед растопыренные ладошки и повертел ими. А я не решился. Тогда он взял мои руки и тоже протянул тете Вале.
– Ничего не поделаешь, – сказала она. – Ступайте на кухню.
Потом мы ели сосиски с горячей картошкой и пили холодное молоко. Я помнил мамины уроки, как держать себя в гостях, и сидел прямо, локти на стол не ставил, старался аккуратно орудовать ножом и вилкой.
А Виталька болтал ногами и шумно втягивал в себя молоко.
– Ты поучился бы у мальчика вести себя за столом, – заметила тетя Валя.
– Он просто стесняется, потому что первый раз, – бесстрашно возразил Виталька. (Увы, будущее показало, что он был прав.)
– Ты издалека? – обратилась ко мне тетя Валя.
– Да ты что! – торопливо вмешался Виталька. – Он с нашей улицы из дома номер четырнадцать, где собака Джулька. Знаешь?
Я ожидал, что тетя Валя возмутится: с чего это она должна помнить всяких Джулек? Но она кивнула.
– Он у нас переночует, – как-то очень уж обыкновенно сказал Виталька.
Тетя Валя слегка подняла брови.
“Сейчас начнется”, – с замиранием подумал я и приготовился к расспросам. Тетя Валя глянула на Витальку, опустила брови и сказала:
– Унеси наверх вторую подушку.
…Мы улеглись на Виталькином топчане. Было тесновато, но ничего…
– Рассказывай, – велел Виталька.
Я не стал притворяться и спрашивать: “А чего рассказывать?” От разговора все равно не уйдешь. Только как объяснить про все, я не знал.
– Насовсем ушел из дома? – прошептал Виталька.
Я вздохнул.
– Отлупили? – понимающе спросил он.
– Да что ты! Меня никто никогда пальчиком даже не тронул!
– Без битья обижают?
Я опять проглотил комок.
– Да не обижают… Из-за Ленки. Ну, не из-за Ленки, а вообще. Из-за котенка…
Я все-таки начал рассказывать. Сперва просто так, а потом, конечно, разревелся. Виталька не успокаивал, только переспрашивал иногда, если я замолкал. Выслушал все и мудро сказал:
– Ну ладно. Это бывает…
“Да, бывает! – подумал я. – А как же там, дома?” – и отбросил одеяло.
– Ты куда?
– Домой я. Мама ищет, наверно…
Виталька натянул на меня одеяло.
– Мама знает. Тетя Валя сходила и сказала. Завтра пойдешь.
Я почувствовал, что измучился до полусмерти. Благодарно уткнулся носом в острое Виталькино плечо и тут же уснул.
Рано-рано я проснулся, оставил спящего Витальку, осторожно спустился в прихожую и отодвинул на двери щеколду.
Ух как мчался я домой! Мама ждала меня у калитки. Она взяла меня за плечи. Ладошки у нее были сухие и горячие.
Я глупо улыбнулся и стал смотреть на свои ноги в Виталькиных тапочках.
– Олежка, – сказала мама, – давай договоримся. Не отправляйся больше в дальние экспедиции без предупреждения. Ладно?
– Угу… – сипло сказал я. И ткнулся лицом в мамину кофточку.
В тот же день я побежал к Витальке. Наверно, он ждал меня. Сидел на крыльце под узорным навесом и нетерпеливо смотрел, как я подхожу.
– За вещами пришел? – спросил он.
– Да нет. Я так… Можно?
Он заулыбался и сразу стал не старшим, а таким же, как я.
– Полезли ко мне на вышку!
…Вечером мы уговорили маму, чтобы я опять ночевал у Витальки.
– У него подзорная труба есть, мы будем на луну смотреть, – умоляюще говорил я и даже пританцовывал.
– И солдатики у нас недоделаны, – вторил Виталька.
Мама почему-то вздохнула и согласилась.
…Вещи мои так и остались у Витальки. Даже мамины сапоги. Даже папина медаль. И ружье, и кинжал. И котенок. Его склеил Андрей Николаевич, Виталькин отец, когда вернулся из рейса. А потом он сколотил второй топчан – напротив Виталькиного. Натянул мне на уши фуражку (такую же, как у дяди Севы) и сказал:
– Живите, люди…
Глава вторая
Андрей Николаевич Городецкий был капитаном грузового теплохода “Тобольск” и плавал по рекам от нашего города до самого моря. А иногда и по морю. Вместе с ним плавала и Виталькина мама – не то поваром, не то буфетчицей. Они отправлялись в плавание на месяц и больше, потом появлялись дома на несколько дней и снова уходили в рейс. И так от весны до ледостава. Виталька и тетя Валя в это время жили вдвоем. (А потом прибавился я.)
Жили в просторном старом доме. Его еще в годы своей молодости купил тети Валин дед. Тетя Валя рассказывала, что дед вовсе не хотел связываться с покупкой, но его назначили директором гимназии, а директору было неприлично жить в казенной квартире: в маленьком городке он считался очень важным лицом. Потом деда прогнали из директоров, потому что в доме его стали собираться польские повстанцы, сосланные царем на Север. А дом до самой революции все равно назывался “директорский”. Власти считали его “опасным гнездом”.
В доме было много старинных вещей. Висели фотографии в рамках – с них без улыбок смотрели на нас с Виталькой бородатые дядьки в длиннополых мундирах и тетеньки в платьях до пят. В буфете с разноцветными стеклышками блестели хрустальные рюмки и вазочки. Тетя Валя ими очень дорожила. Был шкаф с толстенными книгами и журналами, где каждое слово то с буквой “ять”, то с твердым знаком на хвосте. Книги нам казались нудными, а журналы “Нива” мы с Виталькой иногда разглядывали.
Были у тети Вали и часы с кукушкой. Кукушка большая, в настоящих перьях – каждые полчаса не выпрыгивала, а вываливалась из окошечка, повисала на тонкой пружине и хрипло орала не то “ку-ку”, не то “ква-ква”. От этого нечеловечьего крика мы с Виталькой иногда просыпались по ночам. А тетя Валя не просыпалась, хотя спала в комнате с часами. У нее был очень крепкий сон. Это, кстати, часто спасало нас от неприятностей.
На кухне царствовал большущий самовар с медалями, выбитыми на медном брюхе. Андрей Николаевич, когда бывал дома, любил “раскочегарить эту систему”, и тогда всем делалось весело и мы до самой ночи сидели у стола, а самовар шипел, пыхтел и притворялся сердитым.
А граммофон с большущей трубой был совсем безработный. Тетя Валя даже любимые старые пластинки с Шаляпиным и Собиновым крутила на обычном проигрывателе “Рекорд”. А граммофон дремал в углу на тумбочке, под вязаной салфеткой. Конечно, ему было обидно! Ведь его механизм с могучей пружиной ничуть не ослабел за долгие годы.
Когда тети Вали не было дома, мы ставили граммофон на пол, отцепляли трубу, закручивали до отказа пружину и по очереди садились на оклеенный малиновым бархатом диск. Граммофон раскручивал нас. Вначале медленно, потом быстрее, быстрее…
Ух и здорово было! Комната вертелась вокруг нас, и все сливалось в разноцветные полосы! Главное, не бойся и держи равновесие, чтобы не слететь с диска. Ну а слетишь – тоже не беда. Шлепнулся, посидел, пока голова не перестанет кружиться, – и вставай. Виталька, вставая, всегда деловито щупал сзади штаны: не провертел ли дырку штырек для пластинок? И говорил:
– Ну, тренировочка! Будто у летчиков-испытателей!
Сейчас бы любой мальчишка сказал: “Как у космонавтов”. Но тогда космонавтов еще не знали. Мы с Виталькой познакомились за три месяца до запуска первого спутника.
Тетя Валя, по-моему, догадывалась о наших проделках с граммофоном. Она вообще о многом догадывалась и многое прощала, потому что лишь на вид была строга.
Кстати, Витальке она приходилась не тетей, а двоюродной бабушкой. Виталькин отец был ее племянником. Он рано стал сиротой, и тетя Валя его воспитала. А потом воспитывала Витальку и заодно меня, потому что в летние месяцы я пропадал у них днем и ночью.
Впрочем, как воспитывала? Тетя Валя считала, что мальчики не должны курить, играть на деньги и говорить нехорошие слова. Вот и все.
Курить? Ну что ж, мы один раз попробовали. Я нашел в канаве нераспечатанную пачку “Памира”, мы укрылись за сараем и задымили… Ой-ей-ей! Весь день я ходил потом с таким чувством, будто выпил таз мыльной воды, и все вокруг было в отвратительном желтоватом тумане. Витальке тоже было не лучше. С тех пор я ни разу не брался за сигареты и папиросы. Даже когда стал большим. Однажды я спросил у Витальки, тоже взрослого уже, не научился ли он курить. Он ответил, как в детстве: “Что я, чокнутый?”