Физик посмотрел на меня, на нее и вдруг сказал:
– Можно мы побеседуем с глазу на глаз?
Завуч обиделась и возмутилась. Я сразу это понял, потому что она покраснела и стала дергать шаль на груди. Но сердитых слов она физику не сказала – это ведь не со мной разговаривать. Она даже улыбнулась:
– Хотите поговорить по-мужски? Ну что ж…
И она вышла из кабинета.
– Иди-ка сюда, Олежка, – тихо сказал Василий Матвеевич. И я вдруг увидел, что он очень похож на дядю Севу. Он поставил меня между колен, потрогал кончиками пальцев рукоятку кинжала, увидел дырку на майке, чуть-чуть усмехнулся и поднял глаза.
– Ты расскажи по порядку, как и что. И ничего не бойся.
Я рассказал. Как нашли ковер, как летали. Только про историю с колокольней не стал говорить: это для науки не важно.
Физик не перебивал. А когда я кончил, он спросил:
– Значит, вы никак не командуете? Никаких слов ковру не говорите? Захотели – и полетели?
Я кивнул.
Физик почему-то улыбнулся. И задал странный вопрос:
– А ковер-то новый?
– Нет. На вид совсем старый… Но еще крепкий.
Физик вдруг засмеялся, крепко сжал мои локти, а потом взъерошил мне волосы. А мне было совсем невесело.
– Вы теперь заберете ковер? – прошептал я и понял, что могу разреветься.
Все еще смеясь, он покачал головой:
– Не бойся.
Я поверил и перестал бояться.
Появилась Вера Северьяновна.
– Ну, товарищи мужчины? Я уже могу присутствовать?
Физик вежливо сказал, что присутствовать она может: мы уже все выяснили.
– Вот как! – удивилась завуч. – Так быстро?
– Да. Видите ли, Вера Северьяновна, физика не занимается такими проблемами.
– Да? Странно… А какая же наука занимается?
Физик улыбнулся и развел руками.
– Боюсь, что никакая. Может быть, поэзия? Но это, по-моему, не наука… Что касается науки, то она такие явления не берется объяснять. Это с одной стороны. А с другой стороны, здесь особой загадки и нет. В детстве многие летают. Кто на коврах-самолетах, кто просто так…
– И… что же теперь будет? – слегка испуганно спросила Вера Северьяновна. А потом посмотрела на меня так, что я опять ушел на середину кабинета.
Физик проводил меня взглядом.
– Ничего не будет. Детство, к сожалению, быстро проходит.
– Да, но… пока оно пройдет, вы представляете, что они успеют натворить? К тому же, Василий Матвеевич, я не понимаю главного: как они летают?
– Ну как… Видимо, силой воображения.
– Что значит “силой воображения”? – с досадой произнесла Вера Северьяновна. – Воображение у всякого есть, а ведь никто в небеса не прыгает. Я вот точно знаю: сколько ни воображай, а полететь все равно не смогу.
– Охотно верю, – вежливо сказал физик.
Вера Северьяновна долгим взглядом посмотрела на него, потом на меня, потом в окно. Постучала пальцами по столу. И опять взглянула на меня – уже обычным своим взглядом: как на виноватого.
– Ты можешь идти, Лапников. Завтра придешь с мамой.
Вот тебе и на!
– А чего я сделал? – по привычке сказал я.
– Не рассуждай, пожалуйста! – раздраженно прикрикнула Вера Северьяновна. – Сказано: привести мать, вот и все. Приведешь, а там разберемся, что ты сделал.
И тут я рассердился. Незаметно, не громко, а так, про себя. И понял, что больше не боюсь. Потому что зачем она зря кричит? Разве я стекла бил, или стенки царапал, или курил на переменках, или двойками зарос? Ничего подобного. Подумаешь, летал с Виталькой на ковре-самолете! Это наш ковер, а не ее.
Надоела мне вся эта история, и захотелось ее закончить поскорее. Ясными глазами глянул я на Веру Северьяновну, почесал левым кедом правую щиколотку и независимо сказал:
– Мама завтра занята. Если хотите, я ее сегодня позову.
Физик чуть-чуть улыбнулся мне.
– Зови сегодня! – сердито откликнулась Вера Северьяновна.
– Хоть сейчас?
– Можешь сейчас.
– Вот и хорошо, – сказал я. Поправил за ремнем деревянный кинжал и ушел из кабинета.
Дома я сообщил маме, что ее вызывает завуч, но я ни в чем не виноват, а все дело в ковре-самолете.
– Так я и знала, – сказала мама.
Она оставила на кухне свои дела, ушла к себе в комнату и через минуту появилась в платье, которое надевала, чтобы в гости идти или в театр. Красивая и строгая.
Мама мельком глянула на меня и сказала:
– Хотя бы рубашку переодел. На чучело похож.
Но я торопливо объяснил, что все равно уже был сейчас в школе в таком “чучельном” виде и что дело не в рубашке, а в том, что нам с Виталькой хотят запретить летать. Мама только рукой махнула. И мы пошли.
Мы пошли рядом – красивая решительная мама и ее непутевый сын в полинялой футболке, жеваных шортиках, с деревянным кинжалом за ремнем.
Я видел, что мама слегка сердилась, но я не понимал: на меня или на кого-то другого.
Когда мы появились в кабинете завуча, физика там уже не было.
Мама села, а я так и остался у двери. Но теперь я не чувствовал себя беззащитным. Потому что мама тут и вообще… Я стоял и ждал. А мама сидела и тоже ждала.
– Я хочу поговорить о вашем сыне, – начала Вера Северьяновна, – должна сказать, что он меня беспокоит.
– Да? – сдержанно сказала мама и внимательно посмотрела на меня.
– Да. Насколько я помню, в прошлом учебном году он был ударником. Боюсь, что в этом году он им не будет.
– Но ведь год только начался, – заметила мама.
– Плохо он у него начался! – не выдержала Вера Северьяновна. – До чего додумались с Городецким! По воздуху летают!
– Так ведь дети же… – осторожно сказала мама.
– Вот именно, что дети! Пусть сперва окончат школу, а потом летают. Мы и на земле-то с ними едва справляемся, а что будет, если все дети по воздуху носиться станут?
– Все не станут, – вмешался я. – Не у каждого же есть ковер-самолет…
Вера Северьяновна глянула на меня так, будто лишь сейчас заметила.
– Выйди, Лапников, в коридор, – скучным голосом сказала она.
Вот так фокус! О моем ковре-самолете речь идет, а я – выйди! Я растерянно посмотрел на маму.
– Иди, Олег, – строго сказала мама.
Я шагнул в коридор, обиделся и встал у окна. Из-за двери доносились голоса: тихий – мамы и громкий – Веры Северьяновны. Но разобрать слова я не старался. Больно надо подслушивать!
Потом голоса умолкли, и мама вышла из кабинета.
– Пошли, – тихо сказала она.
И мы молча пошли рядом. По коридору, по лестнице, по школьному двору.
На улице мама положила мне руку на плечо и непонятно как-то сказала:
– Ну что, Олежка…
Я поднял глаза.
– Что?
Мама помолчала еще и серьезно спросила:
– Значит, никак вы не можете не летать?
– Не можем, конечно, – торопливо сказал я. – Ну как же, мама, не летать, если ковер-самолет…
Мама сказала:
– Ну и летайте.
И мы летали. И в этом теплом сентябре, и на будущий год, когда снова пришло лето, и еще через год…
Потом стали мы летать реже. Старше стали, и появились у нас другие интересные дела. Виталька в восьмом классе начал влюбляться каждый месяц и парил в небесах без всякого ковра-самолета. А я увлекся писанием стихов и все время ходил огорченный, потому что городская газета не хотела эти стихи печатать.
Ковер опять перекочевал в чулан, а в мезонине тетя Валя стала хранить сломанную мебель.
Мы кончили школу и незаметно стали взрослыми. Не все получилось так, как мы мечтали. Ветка стала не балериной, а детским врачом. Она очень хороший врач, живет в Ленинграде, и ее знают все ребятишки в районе. Ветерок добился, чего хотел: стал штурманом полярной авиации. У него есть сын Алешка, трехлетний карапуз. Здоровый, толстый и пока ничуть не похожий на Ветерка-мальчишку.
У меня врачи в приемной комиссии морского училища послушали сердце и посоветовали подумать о сухопутной профессии. Я стал писать книжки для детей и теперь, по правде говоря, очень рад, что выбрал такую работу.
Виталька, то есть Виталий Андреевич, живет в Подмосковье и работает учителем рисования. Ведет уроки, ходит с ребятами в походы, учит их рисовать радуги, закаты, месяц над озерами, рощи, синие реки – всю красоту земную.
Но не только этим он занят. Недавно Виталий прислал мне толстый журнал “Искусство”, и там на вклейках напечатаны картины молодых художников, которые получили премии на всесоюзной выставке. Есть там картина художника В. Городецкого “Воспоминание о детстве”.
Над зеленой землей с разноцветными крышами и грудами деревьев, под светлыми утренними облаками плывет ковер-самолет. На нем двое мальчишек. Один сидит на краю, свесив загорелые ноги (одна нога босая, с другой сандалия тоже вот-вот свалится). Мальчишка запрокинул лицо, смеется и смотрит на облака. Под облаками горит на солнце пестрый прямоугольник воздушного змея. Другой мальчишка лежит на животе, подняв пятки, и глядит вниз. Там, внизу, у крылечка, желтого от свежих досок, стоит девчонка. С высоты она кажется совсем маленькой. Да и на самом деле небольшая.
Девчонка не смотрит на ковер-самолет. Она глядит на крышу, где мальчик в бьющейся на ветру зеленой рубашке тянет нитку змея. На картине буйное лето. Такое, что кажется, будто пахнет лебедой, полынью, речным песком и нагретыми досками заборов.
Я смотрел на картину, и было мне радостно и грустно.
Радостно – потому что картина радостная.
Грустно – потому что словно распахнулось на миг окошко в детство – в ту страну, куда нет возврата.
И еще я почувствовал зависть к Витальке. Он так здорово рассказал в картине про сказку нашего детства! А я? Чем я отблагодарю ковер-самолет? И я решил написать про него книжку. Вот эту, которую вы прочитали.
Но чтобы написать эту книжку, мне надо было съездить в родной городок. Все вспомнить.
А я боялся ехать. Мне казалось, что город окажется не таким, каким запомнился. Дома будут низкими и старыми, улицы – узкими, река – неширокой и мутной.
Но я ошибся. Город был прежним. Деревянные дома стояли как высокие терема и сверкали большими окнами. Дворы остались просторными и зелеными. Там, как раньше, словно праздничные флаги, хлопало по ветру белье и шумно играли мальчишки. Меньше стало деревянных тротуаров, больше многоэтажных домов, а на реке гудели новые белые теплоходы. Но так же пахло с берега сырым песком, просмоленными лодками и мокрыми бревнами. Такие же высокие травы стояли вдоль заборов в переулках.
Дом, в котором я жил с мамой, дядей Севой и Ленкой, снесли, и на его месте строился девятиэтажный корпус. А тети Валин дом был цел. И тетя Валя жила там, как в давние годы. Она стала вся седая, но характер ее ничуть не изменился. Мы полдня просидели с тетей Валей, вспоминали те дни, когда я и Виталька жили в мезонине. Я несколько раз собирался спросить, где ковер-самолет, но не решился. Мне начинало казаться, что это была просто сказка.
Тетя Валя достала Виталькины детские рисунки, наших бумажных солдатиков и даже пушку, сделанную из катушек от ниток. Пушка была в исправности, даже с резинкой. Хоть сейчас стреляй.
– Какие ужасные сражения вы устраивали! – воскликнула тетя Валя. – Весь дом качался. Все-таки вы были настоящие сорванцы.
– Мы были невозможные люди, – со смехом сказал я. – Нас надо было выставить во двор и не пускать в дом, пока не научимся вести себя прилично.
– А что вы делали с граммофоном! И, наверно, думали, что я не знаю…
Я вздохнул. Граммофон, укрытый вязаной салфеткой, стоял на прежнем месте. И часы с кукушкой висели где положено. Кукушка обезголосела, но каждые полчаса добросовестно вываливалась из своего окошка и разевала клюв…