Помолчали.
— Так я скажу Семену Сергеевичу? — тихо-тихо, будто боясь разбудить спящего ребенка, спросила Ирка.
Аля взяла с тарелки яблоко — наверняка оранжерейное, поэтому маленькое — и откусила половину. Оно оказалось словно бы ватным: безвкусным и мягким. Все-таки не зря мама уверяет, что молодые фрукты лучше не есть.
— Поговори, — кивнула она Ирке, — хуже, я думаю, не будет.
— Отличненько, вечером тогда забегу — скажу. Может, он тебя уже запишет.
— Давай.
— С работы навещать не приходили?
— Неа, — сказала Аля и почувствовала, что сейчас заревет, — я им и так жизнь испортила…
Когда Ирка собралась уходить, Аля вышла ее провожать. Она оперлась на косяк комнатной двери и смотрела, как подруга бьется с молнией на сапоге, возится с беретом, силясь убрать под него волосы с висков. Наконец Ирка бережно обхватила Алю за плечи, чмокнула в лоб, а уже из дверей помахала рукой. Аля хотела помахать в ответ, но гостья уже исчезла.
Голова кружилась, хоть и заметно слабее. Аля вернулась в комнату, достала из серванта книгу и, открыв ее наугад, прочитала несколько строк. Самочувствие при этом осталось сносным: немного затошнило, но терпеть можно. Тогда Аля вытащила лист бумаги; писать принялась полулежа, подложив под бумагу поднос.
«Уважаемый товарищ Народный Помощник Старосты! — вывела Аля. — Меня зовут Алина Галеева и на прошлой неделе я работала в Департаменте подарков Старостата. Я всегда уважала Команду Старосты и те Дела, которыми она занимается. Поэтому уверяю Вас, товарищ Помощник, что мне вовсе не хотелось бросить на нее тень или как-то иначе помешать ее работе. Мне бы такое и в голову не пришло.
Так получилось, что в подарок для Пароходства и в некоторые другие тоже я положила мягких игрушечных медведей с носом-заплаткой. Этого бы не произошло, если бы их не собрались уничтожить за похожесть на какой-то символ.
Товарищ Помощник, на протяжении всей нашей истории медведь был символом смелости и благородства. Думаю, им и остается. Поэтому я считаю, что отдел Мягкого презента поступает негосударственно, и медведей истреблять нельзя.
Товарищ Помощник, я прошу Вас повлиять на руководство Департамента, с тем чтобы сотрудникам Общего отдела и других подразделений не выносились наказания из-за этого случая.
Извините за беспокойство, и удачи Вам в делах!
С уважением, Алина Галеева».
Перечитав текст, она не нашла что добавить. Теперь надо бросить письмо в спецящик. Аля подошла к окну и отдернула занавеску: стал виден двор, посреди которого дети копошились в мокрых руинах песочницы. Две скамейки, лишившиеся большей части ребер, сиротливо жались к земле. Из-за гаража выглядывала кошка. Спецящик висел на заборе бывшего детсада — аккуратный и абсолютно целый. До него от подъезда всего шагов шестьдесят. Накинув куртку, Аля направилась к двери: нужно побыстрее добыть у соседей конверт и прямо сейчас, несмотря на туман в голове, пойти и опустить письмо. Тогда его заберут еще до обеда.
Герман
Герману случалось бывать в подвале всего пару раз, и никогда — без освещения. Сколько ни пытался, он так и не смог найти выключатель, пришлось идти на ощупь, держась за холодные металлические перила и отыскивая ногой каждую новую ступеньку. Лестница оказалась узкой и очень запущенной, ступеней был явный некомплект, а те, что еще остались, как-то неприятно похрустывали. Наконец нога резко ударилась о вертикальную преграду, Герман чуть не вскрикнул от боли в пальцах.
Он несколько раз несильно пнул дверь, как бы спрашивая разрешения войти. Не получив ответа, налег на нее всем телом. Железо рявкнуло и провалилось внутрь, да так стремительно, что Герман едва не полетел кубарем.
Раньше в подвале было бомбоубежище для сотрудников радиоузла. Здесь даже стоял комплект оборудования, позволявшего передавать сигнал через городскую систему оповещения. Огромный бункер имел несколько спальных помещений, склад провизии, медпункт, несколько санузлов и кухню, где печь и нагреватель воды работали от дизельного электрогенератора. После войны, правда, подземная «сокровищница» подверглась разграблению. Дизель вывезли, разломав всю техкомнату, исчезло вещательное оборудование и даже металлические койки были разобраны и сданы в управление делами Старостата. Герман не знал, когда здесь поселился медведь, но, скорее всего, это произошло как раз после превращения спецобъекта в унылые руины.
Сейчас, оглядывая медвежью берлогу, Герман убедился, что к бомбоубежищу помещение не имеет уже никакого отношения. Большая часть зала была брошена, забыта и не освещалась. Марф оставил себе только угол старой кухни, в котором стояла (или, скорее, лежала) его кровать, похожая на ворох подгнившего тряпья, высились столик, нагруженный какими-то склянками, и плита, надо полагать, запитанная от электросети «Позывного».
Сам хозяин стоял как раз у плиты и, очевидно, собирался что-то готовить. При появлении Германа обернулся и внимательно уставился на гостя. Медведь казался удивленным, но не столько возникновением именно этого человека, а вообще наличием жизни за пределами его подвала.
— Добрый вечер, Марф, — поздоровался Герман, — извините, что вламываюсь. Я хотел поговорить с вами.
Хозяин не сделал приглашающих жестов, он по-прежнему выжидающе смотрел и не двигался. Тогда Герман сам шагнул вперед, закрывая за собой входной люк. На несколько секунд его одолела какая-то подростковая нерешительность, открывать рот было стыдно и необходимо одновременно.
— Мой вопрос может показаться странным, но для меня очень важно, чтобы вы на него ответили, — произнес он наконец и уставился на морду Марфа с медвежьей же пристальностью. — Скажите, Марф, зачем вы на них работаете?
Медведь все молчал.
— Они истребляли вас десятилетиями, — продолжил Герман, — вы сами были свидетелем…
— Истребляли, — неожиданно подтвердил Марф, и Герману опять показалось, что произносимые звуки не совпадают с движениями пасти, — все так делают.
— Очень надеюсь, что нет.
Медведь отвернулся и протопал к высокому столику. Взял бутылку с какой-то розовой жидкостью, смешно запрокинул голову и вылил половину содержимого себе в пасть — с громким бульканьем.
— Зря надеетесь, — заявил он, облизываясь, — просто мы не успели первыми.
— Да перестаньте, — поморщился Герман, — это же нелепица какая-то, вы лучше всех должны знать, что происходит.
— Месиво, — сказал медведь.
— Что месиво?
— Месиво происходит, — пояснил Марф, — патриотическое. У вас с этим проблемы?
— Да, я хочу уйти.
Медведь чуть склонил голову набок. Видимо, удивился.
— Куда уйти?
— Да куда угодно, — Герман неопределенно махнул рукой в сторону, — в Китай или на Запад… Я собираюсь переключить вещание, — неожиданно признался он и почувствовал, как все вокруг качнулось от этого признания, в ушах зашумела кровь, сердце запрыгало в разные стороны, — мы сможем обратиться к жителям…
— Три раза в неделю, — прервал его Марф, — у меня регулярный контакт с жителями. Я и так обращаюсь.
— Марф, вы ведь знаете тропу через Поля, — взмолился Герман, — можно было бы вместе потом…
Медведь включил конфорку и подвинул на нее лапой какую-то пузатую продолговатую посудину, похожую на утятницу.
— Герман Александрович, по-моему, вы идиот, — просто сказал он, — в плохом смысле.
Герман судорожно сглотнул. Он не сразу понял смысл прозвучавших слов, а поняв, еще некоторое время удивленно пялился на хозяина подвала. Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать: Марф над ним издевается. Эта огромная бурая туша в самом деле скалилась в беззвучном смехе. Пошел ты в жопу, ублюдок, с неожиданной злостью подумал Герман. Продолжай рассказывать им о предателях, им это нравится.
— То есть ваше занятие не кажется вам чудовищным и диким? — зачем-то уточнил он.
— Ничего чудовищного, зря себя мучаете. Это такая же работа, как другая.
— Это работа?! — выкрикнул Герман. Руки сжались в кулаки, и он чувствовал, как ногти впиваются в кожу. — Да больший позор сложно и представить! Лгать и корчить умильные рожи, вот как оно все весело и хорошо! Физиотерапевты в концлагере!
Медведь реплику проигнорировал. Он открыл кухонный шкафчик, достал пакет каких-то сухофруктов или сухоягод, затем взял заварник и, похоже, собрался готовить чай.
Герману захотелось с размаху хлопнуть дверью. А еще лучше — запустить в зеленые глаза-пуговицы чем-нибудь тяжелым.
— Удачи вам, Марф, — бросил он, пиная входной люк. — Надеюсь, вы их все-таки однажды съедите.
Герман вышел, мощно саданув дверью. Марф наморщил нос. Он высыпал треть ягод из пакета в заварник, понюхал воздух над ним и, удовлетворенно ухая, добавил щепотку черного чайного листа. Чай — дорогущий товар, в последнее время почти исчезнувший. Его если и можно достать, так только через запасливых бурых: они еще кое-где держат старые склады, списанные официальной властью. Чтобы пить чай, а не труху из ярких пакетиков, которыми завалены магазины, надо знать места. И Марф их знает. Марф много чего знает, много чего помнит. И этого мальчика Германа, готовившего курсовую по национальной асимметрии, и восторженные отзывы о ней Министерства Адаптации — тоже.
— Съем, — сказал медведь вслух, — съем.
Выбравшись из подвала, Герман медлил только с минуту. Ждать больше нечего: медведь перечитал историй о предателях, и никакой помощи от него не будет. Это никак не меняет плана, хоть до последнего и оставалась надежда…
Герман навалился плечом на обитую железом дверь подвала, и та с трудом, но поддалась. Тогда он закрыл ее сначала на один, а потом и на второй замок. Большой ключ вынимать не стал, а сбегал к себе в подсобку за давно припасенными инструментами. Кусачки и плоскогубцы бросил в карман куртки, молоток пришлось нести в руке. Как Герман и рассчитывал, ключ сломался после первого же удара. Теперь, даже если у Марфа есть дубликат, это ему не поможет — подвал заперт намертво.
Герман двинулся по заранее намеченному маршруту. Он старался идти обычным шагом, чтобы не вызвать подозрений у тех, кто его случайно увидит. На пути, однако, никто не попался. В коридоре, где уже два месяца продолжался невнятный ремонт, было неуютно. Под ногами шуршали набросанные на пол газеты, то и дело приходилось обходить заляпанные краской козлы. Лампочки, висящие на скрутках, местами потухли, местами утомленно перемигивались. Но все это, конечно, ерунда, потому что в этом коридоре нет камер наблюдения: их сняли, чтобы не повредить. А еще там, где коридор поворачивает к главному входу, Герман проковырял дырку — сначала в стене, а потом и в полиэтиленовой трубе телефонной канализации. Ее никто не заметил (в этом грязно-газетном хаосе немудрено), и теперь можно без помех перерезать пуповину, связывающую Репродуктор и весь остальной мир.
Сердце колотилось о грудную клетку так сильно, как будто хотело ее раздробить. Герман пытался медленно и глубоко дышать, но это не срабатывало. Из-за нервного напряжения тяжелели ноги и немели пальцы. Звенела лампочка над головой. Звенела, звенела, а потом затаилась. Тишина всего на секунду — и снова комариный звон…