— Да, — сказал усталый мужской голос после семи гудков подряд.
— Я Марина Камильская, мне передали, что следует позвонить по этому номеру, — как можно тише произнесла Марина.
— Серьезно? — со вздохом сказал голос. — А мне говорят, что следует меньше жрать жирного по утрам… Что нужно?
— Мне нужен Коробейник.
Голос многозначительно помолчал, после чего хлопнул трубкой, видимо, о крышку стола. Послышались шаги, потом в отдалении скрипнула дверь, и кто-то стал с кем-то говорить — разобрать слова было совершенно невозможно. Затем установилась полная тишина.
Марина, сама того не замечая, начала нервно переминаться с ноги на ногу. Она поймала косой взгляд охранников, которые, похоже, взялись ее обсуждать, и подумала, что следовало бы, как это делает Фима, им в ответ ехидно подмигнуть. Но нет, она просто отвернулась, чтобы ненароком не поинтересоваться, какого хрена они пялятся. Озабоченные уроды.
— Привет, — неожиданно сказала трубка.
— Привет, — отозвалась Марина, снова ощутив подпрыгивание сердца, — ты где?
— Давай так, — сказала трубка, — встретимся у тебя минут через тридцать-сорок.
— Чего это вдруг у меня?
— Можно и в ресторан поехать, и на площади Матерей встретиться. Только если нас навестят отличные ребята в штатском, не удивляйся.
Марина вдруг очень четко представила, как они сидят на скамейке у монумента Матерей. Вокруг побитые заморозком клумбы: на них еще не до конца осыпались бордовые цветы, и трава еще не стала бесцветно-белесой. Лешка ехидно прищуривается и что-то рассказывает, оживленно жестикулируя. А сзади — он еще не видит, но прямо у него за спиной — останавливается серый уазик. Из него неспешно выбираются люди в одинаковых черных полупальто и идут к ним, в пяти шагах друг от друга…
— А там, где ты живешь? — скорее по инерции спросила Марина.
— Ну, где я живу, тебе точно не понравится, — хмыкнул ее собеседник.
— Ладно, — сказала Марина, — давай через час.
Дверь была не заперта, но он все равно постучал.
— Привет, дорогая, — сказал Лешка и помахал рядом со своей головой каким-то пушистым хвостом, — принимай.
Он кинул ей в руки этот хвост, который оказался двумя песцовыми шкурками, и прошел в прихожую. Марина потрясенно смотрела на песцов: чудовищный дефицит, она даже не могла предположить, сколько они стоят.
— Это что еще такое? — по возможности холодно спросила она, запирая дверь.
— Это — маленький подарок. Один от меня, второй от Саньки Северова. Он шлет поклон и просит передать, что ты — единственная девушка, которой он хочет дарить подарки и петь серенады.
Лешка скинул ботинки и в рваных носках по-хозяйски прошлепал в ванную.
— Я, кстати, с ним солидарен, — услышала Марина его голос сквозь шум включенной воды. Я бы сказал тебе, что ты бесподобна, но ты ведь и сама в курсе.
Урод.
Из комнаты вышла сонная Собака. Цокая когтями, неспешно проследовала в коридор, обнюхала грязную Лешкину обувь и сунула нос в ванную.
— А-а, зверюга! — радостно завопил тот. — Привет-привет, собачище!
В последующие несколько минут из ванной доносился только топот, плеск воды, сюсюканье и добродушное гавканье.
— Как там твоя Сонечка? — спросила Марина, все еще стоя в коридоре и слушая, как Лешка играет с сеттером.
— Какая Сонечка? — искренне удивился он, выйдя из ванной с полотенцем на плече. — А-а, ты, наверное, Ксюшку имеешь в виду? — Лешка расхохотался. — Ревнуешь, Маринка? Приятно, черт возьми. Ой-ой, как приятно.
Марина закатила глаза и уплыла на кухню. С деланной серьезностью открыла холодильник, передвинула с места на место упаковки с соком и йогуртом, пошуршала пакетом с цветной капустой. Хотелось есть, но вытащить при Лешке магазинные котлеты ей казалось верхом позора. Поэтому она достала диетический ржаной хлебец и принялась неспешно от него откусывать, глядя в окно.
Лешка зашел на кухню (около его ног вертелась Собака) и с удивлением уставился на новый гарнитур — ну еще бы, при нем ничего подобного в квартире не водилось. Он пощелкал выключателем встроенных лампочек, открыл дверцу посудного шкафчика.
— Шикарно, — покачал головой Лешка, — теперь тебя уже можно раскулачивать. А Ксюшка ушла, — тут же без перехода сообщил он. — Не вынесла душа поэта… ну и так далее. Ты же знаешь, со мной попробуй поживи.
— Да уж в курсе, — фыркнула Марина.
— Ну вот. Теперь я снова одинокий мышь. Можешь меня поздравить.
Зазвонил телефон — мама интересовалась, как у Марины на работе и когда она соберется зайти «не на десять минут». Дочь что-то дежурно отвечала. Без эмоций, без подробностей.
— У тебя там кто-то есть? — наконец спросила мама.
— Нет, — ответила Марина, — давай потом поговорим.
И положила трубку.
Во время разговора Лешка спокойно, без малейшего намека на приличия пристально разглядывал Марину. Он был по-прежнему хорош, этот Леша. Алексей Витальевич Коробейников. Метр семьдесят семь, вьющиеся всклокоченные волосы. Черные. И такие же черные восточные глаза. Ямочка на подбородке и короткий косой шрам на левой скуле. Спокойный, монолитный, с застывшей ироничной полуулыбкой.
Стрингер. Может быть, последний представитель профессии в городе, по крайней мере последний из известных Марине. Он зарабатывал репортажными съемками, когда они познакомились, и уехал на очередной эксклюзив в тот день, когда они разошлись. Поначалу Лешка снимал все подряд и пытался продавать это Первому и Второму каналам. Однако там брали один сюжет из десяти, платили скудно и все напирали на то, что надо вставать в штат. А когда Лешку на три месяца посадили за незаконные съемки приграничной полосы, вообще как отрезало: у него перестали брать что бы то ни было. Он стал халтурить по свадьбам, по каким-то юбилеям, в перерывах впадал в тихие лежачие запои, молчал по несколько дней.
А потом ему повезло. Или не повезло — это как посмотреть. Марина не знала подробностей, но понимала, что он вышел на каких-то нелегалов: не то местных, не то даже импортных.
— Сбываешь за границу? — как-то спросила она, когда Лешка в очередной раз принес домой кучу странного, явно не федеративного барахла. Тот кивнул. — А не боишься, что посадят теперь уже по-взрослому?
— Боюсь, — сказал он, — и что? Я и тараканов боюсь, мне теперь ночью на кухню не ходить?
Последние полгода он вообще только своими подпольными съемками и интересовался. Съемками да еще этой Ксюшей…
— Слушай, — сказал Лешка, — ты извини, но времени нет вообще. Я поэтому быстро.
Он вытащил из кармана черный пакет и положил его на полку книжного шкафа.
— Здесь два диска с видео. Только документ: натура и синхроны. Всё про побоище в доках, где митинг работяг разгоняли. Там свидетели, омоновские «космонавты», «народная» медвежья яма, в общем, комплект. Сама посмотри обязательно — очень мозги проветривает. Только не на ночь, а то спать не будешь. И еще…
Он присел на край кровати.
— Это надо передать в порту одному медведю. Его зовут Миша, он там связной между нами и китайцами.
Ну да, подумала Марина, у него всегда все просто: китайцы, медведи, побоище. Для него это нормально. Для него все нормально. Вот сейчас дать ему по роже — он этому тоже не удивится…
— Леша, ну вот какого хрена, — роняя слова по одному, зло заговорила Марина. — Какого хрена ты припираешься ко мне через четыре месяца и делаешь вид, что мы какие-то одноклассники, я не знаю, двоюродные братья и сестры? Почему ты считаешь нормальным придти, свалить здесь какое-то свое говно и снова испариться?!
Лешка пожал плечами:
— Не знаю. Потому что ты — хороший человек, устроит?
— Свинья ты, — сказала Марина тихо.
— Конечно. С этим никто и не спорит. Но если ты не передашь пакет, эти тридцать две минуты никто никогда не увидит. Отличная для тебя будет месть, но, слушай, давай сочтемся как-нибудь иначе?
— Свинья, — повторила Марина. — Вали уже давай. И сделай милость — шкурки свои забери…
Он исчез, а Марина еще долго бродила из угла в угол, без аппетита ковыряла котлеты и обсматривала круглую сумочку с металлическими пластинами, в которой лежали диски. Включать записи она пока не решалась.
Разговор с Толичкой и визит Лешки показали, что никакого спокойствия и умиротворения Марина не достигла и, скорее всего, достигнуть не сумеет. Открытие было глупым, но все равно захотелось обсудить его с Серафимой. Она принялась обзванивать традиционные места вечернего Фиминого отдыха и на третьем ресторане вышла на след. Правда, на том конце провода долго не брали трубку, но наконец томный женский голос многозначительно протянул: «Вас слушают».)
— Добрый день, — сказала Марина. — Не могли бы вы пригласить Серафиму Самарину… то есть Серафиму Эггерт?
— Посмотрим, что можно сделать.
Минуты три Марина слушала тишину. Такую полную и абсолютную, что в нее по какой-то причине не просачивались даже фантомные шумы или нечеткие голоса. В вату они, что ли, трубку засунули, удивлялась Марина. Ей вдруг представилось, как Фима сидит в обитой пробкой комнате и с мечтательной улыбкой прижимает к голове большие черные наушники…
— Привет-привет, — вдруг послышался Фимин голос.
— Ой, — от неожиданности Марина едва не подпрыгнула, — напугала.
Фима заливисто расхохоталась.
— Тут в «Птичьем молоке» очень нарядно, — поделилась она, — телефон в каких-то подушках, я его даже нашла не сразу. Давай приезжай, я тебе расскажу про совещание. В Старостате теперь новая мулька, — она снова хихикнула, — подробности, что называется, письмом.
— Приходил Леша, — сообщила Марина.
— Да? Очень мило. Вот заодно и поделишься.
Марина скосила глаза на упавшую у ее ног Собаку. Наверняка подслушивает.
— Хорошо, — сказала она, — а адрес какой?
— Маруся! — возмутилась Серафима. — У меня у самой топографический кретинизм, но ты уже чересчур. Это у Гагаринской площади. Угол Космонавтов и… черт, как она теперь называется? Морская. Да мы были здесь с тобой месяц назад.
— Ты голову себе накурила, — заметила Марина, — не была я там никогда…
«Птичье молоко» Марина помнила совсем другим. Когда-то внутри была барная стойка, подсвеченная тусклыми зелеными лампами. На стенах — стилизованные под развевающиеся флаги банкноты разных стран мира (как правило, с кучей нулей), карикатурные портреты разных скряг. Меню с заголовком «Декларация о расходах» и девочки-официантки в выбеленных фартучках. По средам и пятницам здесь играли молодые группы: в основном исполняли классические блюзы, но изредка и что-нибудь свое. Все это называлось бар «Буржуй».
Теперь стойку обернули веселеньким пластиком под разноцветные кирпичи, в потолок натыкали светильники, похожие на розовые, напрочь заросшие шерстью кокосы — с них чуть не до пола свисало что-то вроде лиан. На окнах стояли кадки с лилипутскими пальмами. Плюс обои, разрисованные птицами: желтыми колибри, зелеными попугайчиками и отчего-то снегирями. А может, какими-то другими красногрудыми? Вместо стульев для посетителей по полу были разбросаны подушки, такие же разноцветные, как стойка. Столам отломали ножки и тоже опустили на пол. Персонал — в блескучих халатах и туфлях с загнутыми носками — бороздил подушечный океан, периодически круто пикируя вниз, к залегшим между столами посетителям.
— А помнишь, — сказала Фиме Марина, — как ты и твоя банда пытались сюда попасть?