Таня не выдержала.
– Давайте я сама уберу! – предложила она.
– Да ты че, Тань? Не надо! – зевая, сказала Пипа. – Наверняка где-то что-то не отмоется, и тогда ты окажешься виновата. А так ей некого будет грызть.
Тетя Нинель молча запустила в дочь половой тряпкой.
– Перелет! – сказала Пипа.
После чая началось самое интересное. Но это с точки зрения ценителей чужих скандалов и любопытной Айседорки Котлеткиной.
Пипа и тетя Нинель вываливали из шкафов вещи, ссорились, кричали друг на друга, заперли Халявия в ванной, а Таню обвинили в краже юбки-шотландки, которая казалась им самой лучшей только потому, что они не могли ее найти. Под конец про юбку вспомнили, что прожгли ее утюгом в прошлом году, однако раздражение на Таню от этого только возросло, потому что тете Нинели показалось, что она мысленно ухмыляется.
Не желая участвовать в этом оре, Таня повернулась и ушла на улицу, оставив тетю Нинель и Пипу заедать друг друга в одиночестве. Дядя Герман, спрятавшийся у себя в кабинете, и запертый в ванной Халявий в счет не шли. Настоящий мужчина не лезет в бабью склоку. Он от нее спасается.
Лишь в первом часу ночи баррикада из двадцати двух чемоданов была окончательно готова и надежно отгородила квартиру Дурневых от дверей всех соседей. Еще бы маленький пулемет, и вполне можно было выдержать приступ танковой дамы Айседорки Котлеткиной, усиленной ротой спецназа и орущим мужем-генералом.
Обозрев чемоданы, Пипа и тетя Нинель победительно переглянулись и отправились на кухню поедать индейку. У них начались ночные пожирунчики, которые продолжались обычно часов до трех. Здесь же у буфета они случайно застигли дядю Германа, выползшего из кабинетика за чашкой кофе и сухариком.
– Пипа должна всех умопомрачать! Запомни это, несчастный тощий вампир! Ты испортил жизнь мне, но я не позволю тебе экономить на дочери! Попробуй не купить ей к Новому году жемчужную диадему! Возможно, твоя дочь не вписывается в стандарты красоты, но только потому, что она ломает их и раздвигает! – крикнула тетя Нинель.
Дядя Герман, сам считавший свою дочь красавицей, так и не понял, на каком основании из него делают врага. Он осторожно покрутил у виска пальцем и, прижимая к груди сухарик, юркнул в кабинет. Увлекшийся Халявий булькал в ванной, гудел как пароход и пускал под дверь струйки воды.
* * *
Весь вечер Таня неутомимо гуляла по Москве, отмахав не одну верстулу. Углубившись в кварталы напыщенной Рублевки, она уткнулась в ржавый сетчатый забор детского сада. С другой стороны забора у свежепокрашенной беседки сидела старушка и медлительно, с явным удовольствием перебирала пальцами теплую вскопанную землю. Звякали осколки кирпичей и стекла, которые она бросала в ведро.
Лицо у старушки было умиротворенное, углубленное в процесс. В тяге старшего поколения к земле есть что-то не вписывающееся в логику, родственное позднему прозрению. Кажется, всю жизнь занимался человек чем-то самому себе непонятным. Просиживал на службе, путался в отношениях, мечтал о приобретениях, поездках, разменах, а тут вдруг пелена с глаз спала. Вот оно вечное и всегда ведь рядом было – не пряталось. Сам он от него прятался. Сидит и зачерпывает горстями теплую землю, трогает ногтем проклюнувшийся, загнутый еще росток. Если же не открылась человеку земля, то ничего не открылось.
Таня остановилась, разглядывая старушку. Они были разделены сеткой, словно зрители и звери в зоопарке. Только не ясно, кто в клетке, а кто на свободе.
«И здесь то же самое!» – подумала Таня, вспоминая, как и в том другом мире старики тоже охотно сажали что-то, выгораживая себе участки вдоль городской стены и защищая их мудреными запуками и ядовитыми колючками, опознающими хозяина по звуку шагов.
Таня забралась в трамвай и вышла через четыре остановки с несколькими мужскими бумажниками, двумя телефонами и женской сумочкой, которую даже не срезала, а просто внаглую забрала, использовав метод, который назывался «гипноз змеи». Распотрошив сумочку и бумажник, она испытала глубокое разочарование. Ни у кого не было заправлено в бумажник отравленных игл, в сумочке не оказалось ни взрывающихся амулетов, ни ручной кобры, ни скорпиона, ни кишковыворачивающих запуков, завернутых в конфетный фантик, – вообще ничего, чем хозяин попытался бы защитить свое достояние. Казалось, людям вообще было плевать, обворуют их или нет.
Один из украденных телефонов сердито зазвонил. Таня долго разглядывала кнопки, а потом вспомнила, на что нажимала в такси тетя Нинель, и тоже нажала.
– Эй ты! Верни телефон, а не то…
Из трубки полились слова и выражения, которые Таня постоянно слышала через шторку от многочисленных соседей, которых утомляла ее ночная игра на контра-боссе. Удивительно, но для обоих миров они были одни и те же.
– Говорите вежливее! Вас записывают! – строго сказала Таня.
Мужчина икнул и от удивления замолк.
«Не мир, а просто тьфу что такое! Его с вилкой завоевать можно!» – подумала Таня, вываливая все свои трамвайные трофеи в мусорный бак. Для нее они не представляли никакой ценности. Все же ей было приятно, что она научила целых семь человек быть осторожнее и меньше доверять друг другу.
Тут же у бака с Таней попытался познакомиться дядечка в растянутых спортивных штанах и с новым, очень ярким мусорным ведром. Откашлявшись, он долго рылся в карманах и вручил ей визитку, на которой было написано: ...
Фантазмов Агафон Станиславович
Писатель, мыслитель, художник, поэт,
советник президента по ряду вопросов
Повертев в пальцах визитку, Таня сунула ее в карман.
– А твой телефон какой? – спросил поэто-советник.
– Мои телефоны, к сожалению, все там! – вздохнула Таня, кивая на бак.
Быстро темнело. Из переулков выползли стылые сквозняки. Собачники выводили в скверы своих барбосов, которые, восполняя дневное заточение, торопливо виляли хвостами.
На Рублевку Таня вернулась почти ночью. Москва жила островками фонарей. Номера дома Таня не запомнила, только приблизительное его расположение. Это очень осложнило поиски. Около двух часов она ходила по более или менее похожим подъездам, зомбировала заклинанием Очковтиралусконсьержей, звонила в квартиры и вежливо спрашивала, не тут ли проживает повелитель живых мертвецов. Удивительно, но положительный ответ она получала гораздо чаще, чем рассчитывала.
Таня задергалась, растеряла остатки терпения и сгоряча атаковала заклинанием Маньякус потрошилусскромного дизайнера этикеток, виноватого в том только, что он следом за ней заскочил в закрывающийся лифт. Лишь когда одушевленная слизь, в которую превратился дизайнер, просочилась в зазоры лифтового пола, Таня поняла, что немного погорячилась.
– Эй! Вам там хорошо? Проблема в том, что заклинание необратимо! Зато теперь вы сможете проходить сквозь стены и не нуждаетесь в еде! – крикнула она, постучав по лифтовому полу костяшками пальцев.
– Хорошо ли мне? Мне отлично! Скажи моей жене, что я всегда желал свободы! – надрывно отозвались из-под пола.
Дуя на горячее кольцо, Таня вышла из лифта на верхнем этаже. Перстень Феофила Гроттера был очень доволен.
«О! Красные искры! Боевая запретная магия! Наконец-то! – скрипел он. – А то все зеленые и зеленые! Я прям чуть елкой не стал! Думаю, с чего это ты стала такой примерной? Не иначе Сарданапал тебя зомбировал!»
Таня вышла на подъездный балкончик, с которого открывался неплохой вид на Москву, и, вспомнив совет Шурасика, произнесла: « Мементум церебрализинум!»
Она не была уверена, что кольцо послушается, но результат превзошел все ожидания. Две красные искры оторвались от перстня без интервала и, притянувшись к антенному кабелю, связывающему дома поверху, заскользили от многоэтажки к многоэтажке. Таня стояла на балконе и с удивлением наблюдала, как в громадах Рублевки поочередно погасает свет.
«Странный побочный эффект заклинания!» – подумала она, и тут голову ей сдавило раскаленным обручем. Она присела, сжав виски руками, и несколько минут раскачивалась, мыча от боли.
– Ну спасибо тебе, Шурей! С меня одна подлянка средней степени гнусности!
На самом деле Таня была ему благодарна. Шурасик поступил дальновидно. Знай она все заранее, энтузиазма использовать заклинание у Тани поубавилось бы.
Таня встала, ощущая свою память раздувшейся от множества как своих, так и чужих воспоминаний, знаний и сведений. Теперь она могла сказать, какого цвета глаза у Медузии Горгоновой или как незаметно раздразнить на лекции усы Сарданапала, используя соломинку и маленький лоскуток красной ткани.
Целые блоки памяти занимали воспоминания, связанные с Гурием Пуппером и Ванькой Валялкиным. Один был аккуратный англичанин в подклеенных очочках, фирменно скромный и одновременно крутой, как вареное яйцо, обладатель самой доброй в мире тети. Другой – высокий нескладный недотепа, любящий драконов, химер и единорогов.
Одного Таня пока не могла определить: отношения к ним ее двойника. Но это понятно, потому что на область личных воспоминаний Мементум церебрализинумне распространялся.
«Ничего! Сама разберусь!» – решила она.
Любопытно было другое: ни с тем, ни с другим в параллельном мире Таня не сталкивалась. Это ее поначалу удивило, но потом она сообразила, что мир-то у них большой. И Гурий, и Ванька легко могли оказаться на дальних его окраинах, недоступных потому, что о полетной магии их магусы не слышали, сконцентрировавшись на боевых заклинаниях.
Просматривая воспоминания быстро и придирчиво, как человек, листающий попавшую в его руки чужую книгу, Таня увидела, что и Гурий, и Ванька к ней неравнодушны. Говоря на языке прежнего мира, оба испытывают к ней непоследовательно мягкотелую ненависть. Существовал еще и некто третий, тревоживший ее память, но Таня никак не могла разобраться, кто это, и сердилась, потому что любила во всем ясность.
Квартиру дяди Германа она нашла под утро. Взломав запертую на ключ дверь прожигающей искрой, Таня вышла на лоджию и, не раздеваясь, растянулась на раскладушке. Она была гораздо удобнее того настила из досок, на котором ей приходилось спать до сих пор.
«Спокойной ночи, малышка Гротти! Я тебя ненавижу!» – сказала Таня сама себе и закрыла глаза.
Она спала, и ей снилось, что она спит и пытается проснуться, но немедленно увязает в следующем сне. Таня рвалась, но только еще больше запутывалась. Ей стало страшно. Она задыхалась. Мутные сны душили ее, точно наброшенное на голову жаркое одеяло.
– Ну кто там есть? Выходи! – крикнула Таня во сне, а быть может, и наяву.
Кто-то засмеялся. Из темноты бредовых видений выползла мать-опекунша Чумья, похожая на куль с мусором больше, чем настоящий куль с мусором сам на себя.
– Корона Дракулы! Укради ее! Возьми с собой! – прошелестела она.
Таня хотела ответить, что понятия не имеет, где ей взять корону Дракулы, но в памяти вспыхнул тонкий серебристый обруч на голове у дяди Германа. Да и спорить уже было не с кем. Старуха уползла в луковую шелуху снов.
А еще секунду спустя, в последний раз рванувшись, Таня обнаружила, что стоит на четвереньках на холодной дурневской лоджии и, оглушенная, вертит головой. Таня решительно поднялась и направилась в кабинет дяди Германа. Ей пришлось пройти через комнату Пипы. Та толкала круглыми коленями одеяло и сердито внушала кому-то во сне: