Вон там, внизу, на кладбище королей, есть яма. В этой яме лежат кости короля Чаки — того короля, что убит мною за Балеку. А там, далеко, в Земле Зулу, есть расщелина в горе Призраков. У подножия этой трещины лежат кости Дингаана, короля, убитого за Наду. Падать было высоко, а он был тяжелый, кости его рассыпались на мелкие куски.
Я ходил смотреть на них после того, как шакалы и коршуны покончили свое кровавое дело. О, как я хохотал! Потом я пришел сюда умирать. Все это было давно, а я еще не умер, несмотря на то что желаю умереть и пройти скорее по тому пути, где прошла моя Нада. Может быть, я для того и жив еще, чтобы рассказать тебе эту историю, отец мой, а ты передашь ее белым людям, если пожелаешь.
Ты спрашиваешь, сколько мне лет? Да я и сам не знаю. Я очень, очень стар. Если бы король Чака был жив, он был бы одних лет со мной. Никого не осталось в живых из тех, кого я знал мальчиками. Я так стар, что мне следует торопиться. Трава вянет, настает зима. Да, пока я говорю, зима окутывает мое сердце. Что ж! Я готов уснуть в этом холоде, и кто знает, может быть, снова проснусь среди благоухающей весны.
Еще до того как зулусы составили отдельное племя, я родился в племени э-лангени. Племя наше было небольшое, впоследствии все те, кто способен был сражаться, составили лишь один отряд в войске короля Чаки — их набралось всего-то, может быть, от двух до трех тысяч, — но зато все наперечет были храбрецы. Теперь все они умерли, и жены их, и дети, да и все племя больше не существует. Оно исчезло, подобно тому как исчезает луна каждого месяца.
Племя наше жило в красивой открытой местности. Говорят, там живут теперь буры, которых мы звали амабуну . Отец мой, Македама, был вождем этого племени, и его крааль расположен был на склоне холма. Я не был, однако, сыном его старшей жены.
Однажды вечером, когда я был еще совсем маленький и ростом едва достигал локтя взрослого человека, я сошел с матерью в долину, где находился загон для скота: нам хотелось посмотреть наше стадо. Мать моя очень любила своих коров; между ними была одна, с белой мордой, она, как собака, ходила следом за нею. Мать моя несла на спине мою маленькую сестру Балеку. Балека была в то время еще совсем маленькой. Мы шли по долине, пока не встретили пастухов, загонявших скот. Мать подозвала корову с белой мордой и кормила ее из рук листьями мучного дерева, которые захватила с собой. Пастухи погнали скот дальше, а корова с белой мордой осталась около моей матери. Мать сказала пастухам, что приведет ее сама, когда вернется домой. Она села на траву, держа на руках Балеку, я играл возле нее, корова паслась около нас. Вдруг мы увидели женщину, идущую по долине по направлению к нам.
По ее походке было заметно, как сильно она утомлена. К спине ее был привязан узел, завернутый в циновку. Она вела за руку мальчика приблизительно моих лет, но выше ростом и на вид сильнее меня. Мы ждали довольно долго, пока женщина дошла до нас и в изнеможении опустилась на землю.
По ее прическе мы сразу узнали, что она не принадлежала к нашему племени.
— Здравствуйте! — сказала женщина.
— Здравствуйте! — ответила моя мать. — Что вам надо?
— Мне надо поесть и хижину, где бы я могла отдохнуть, — ответила женщина. — Я иду издалека!
— Как ваше имя и какого вы племени? — спросила мать.
— Зовут меня Нанди, я жена Сензангаконы из племени зулу! — ответила незнакомка.
Надо сказать тебе, отец мой, что между нашим племенем и зулусами только что была война. Сензангакона убил нескольких наших воинов и захватил много скота, а потому, когда моя мать услышала слова Нанди, она гневно вскочила на ноги.
— И ты смела прийти сюда и просить пищи и крова — ты, жена зулусского пса! — воскликнула она. — Убирайся прочь, не то я позову работниц и прикажу выгнать тебя кнутами!
Женщина — она была очень красива — молча ждала, пока моя мать кончит свою гневную речь, после чего подняла голову и тихо сказала:
— Около вас стоит корова, у которой молоко сочится из вымени, неужели же вы откажете дать мне и моему мальчику кружку молока? — Она вынула из своего узла кружку и протянула ее нам.
— Конечно, не дам! — сказала моя мать.
— Нам так хочется пить после долгого пути, — продолжала женщина, — может, вы дадите нам кружку воды? Мы уже давно не встречали источника!
— Не дам, песья жена, иди и сама ищи себе воды!
Глаза женщины наполнились слезами, мальчик скрестил руки на груди и нахмурился. Это был очень красивый мальчик, с большими черными глазами, но когда он хмурил брови, глаза его темнели, как темнеет небо перед грозой.
— Матушка, — сказал он, — видно, мы так же непрошеные гости здесь, как и там, внизу! — И он кивнул головой в направлении той стороны, где жило племя зулусов. — Пойдем к Дингисвайо, там племя мтетва защитит нас!
— Пойдем, сын мой, — ответила Нанди, — но путь наш дальний, а мы с тобой так устали, что, пожалуй, и не дойдем!
Я молча слушал и почувствовал, как сердце мое содрогнулось от жалости. Мне было жалко и женщину, и мальчика. Оба казались такими утомленными. Ни говоря ни слова моей матери, я схватил ковш и побежал к источнику. Через несколько минут я вернулся с водой. Мать моя очень рассердилась и хотела поймать меня, но я быстро промчался мимо нее и подал ковш мальчику. Тогда мать решила больше не мешать мне, но все время словами старалась уязвить женщину. Она говорила, что муж ее причинил зло нашему племени и что сердце подсказывает ей, что сын причинит еще большее зло. Так говорит ей ее Эхлосе. Ах, отец мой, Эхлосе ее был прав! Если бы женщина Нанди и ее сын умерли тут же, на лугу, в этот день, поля и сады моего племени не обратились бы в голые степи, и кости моих единомышленников не валялись бы в большом овраге, там, около крааля Кетчвайо.
Пока моя мать говорила, я молча стоял рядом с беломордой коровой и наблюдал за происходившим. Сестренка Балека громко плакала.
Мальчик, сын Нанди, взяв из моих рук ковш, не подал воды матери. Он сам выпил две трети, и я думаю, он выпил бы и все, если бы жажда его не была утолена. Затем он подал остаток воды матери, и она выпила ее. Тогда, взяв ковш из ее рук, мальчик выступил на несколько шагов вперед, держа ковш в одной руке, а в другой короткую палку.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил он меня тоном взрослого.
— Меня зовут Мбопа! — ответил я.
— А как зовут ваше племя?
Я назвал ему наше племя — племя э-лангени.
— Хорошо, Мбопа, теперь я скажу тебе мое имя. Меня зовут Чака, я сын Сензангаконы, и мое племя зовут амазулу. Я тебе скажу еще кое-что. Пока что я маленький мальчик, и мое племя — маленькое племя, но придет время, когда я вырасту такой большой, что голова моя будет теряться в облаках, ты будешь смотреть вверх и не увидишь ее. Лицо мое ослепит тебя, оно будет сиять подобно солнцу, а племя мое возрастет одновременно со мной и в конце концов поглотит весь мир. Слушай меня! Когда я стану велик и мое племя возвеличится со мной, тогда я припомню, как однажды э-лангени отказали дать мне с матерью ковш молока, чтобы утолить жажду. Ты видишь этот ковш. За каждую каплю, которую он может содержать, будет пролита кровь человека — кровь одного из ваших единоплеменников. Но за то, что ты, Мбопа, дал мне воды, я пощажу тебя, одного тебя, Мбопа, и возвеличу тебя. Ты разжиреешь в тени моей славы. Тебя одного я никогда не трону, как бы ты ни провинился передо мной, — клянусь тебе в этом. Но зато эта женщина, — и он указал палкой на мою мать, — пусть торопится умереть, чтобы мне не пришлось заставить ее желать смерти. Я сказал!
Мальчик заскрежетал зубами и погрозил нам палкой. Мать моя молча стояла в стороне, наконец она не выдержала:
— Негодный лгунишка! Говорит, точно большой, не правда ли? Еще теленок, а ревет, как бык! Я научу его говорить иначе, мальчишка, злой прорицатель! — И, спустив Балеку на землю, она побежала к мальчику.
Чака стоял неподвижно, пока она не подошла совсем близко к нему; тогда он вдруг поднял палку и так сильно ударил ее по голове, что она тут же упала. Он захохотал, повернулся и ушел в сопровождении своей матери.
Это были первые слова Чаки, слышанные мною, отец мой. Они оказались пророческими и оправдались. Последние слова, слышанные мною, тоже были пророческими и, я думаю, тоже оправдаются. Они, впрочем, и теперь уже исполнились. Во-первых, он сказал, что племя зулусов возвысится. И что же, разве это не так? Во-вторых, он предсказал, как оно падет, — и оно падет. Разве теперь белые люди уже не собираются вокруг него, вокруг Кетчвайо, подобно тому как коршуны собираются вокруг околевающего быка. Зулусы уже не те, что были прежде.
Да, да, слова его оправдаются, и голос мой — это голос племени, уже осужденного.
Но об этих других словах Чаки я скажу в свое время.
Я подошел к своей матери. Она приподнялась с земли и села, закрыв лицо руками. Кровь из раны, нанесенной палкой Чаки, текла по ее рукам и падала на грудь.
Долго сидела она так, ребенок плакал, корова мычала, как бы прося подоить ее, а я все вытирал кровь, сочившуюся из раны, пучками сорванной травы. Наконец она отняла руки от лица и заговорила со мной.
— Мбопа, сын мой, мне снился сон. Я видела мальчика Чаку, ударившего меня, он вырос и стал великаном. Он гордо выступал по долинам и горам, глаза его сверкали, как молнии, и в руках он держал ассегай, обагренный кровью. Вот он захватывает одно племя за другим, он топчет ногами их краали. Перед ним все зелено, как летом, позади все черно, как будто огонь сжег траву. Я видела и наше племя, Мбопа. Оно было многочисленно и здорово, мужчины храбры, девушки красивы, детей я считала сотнями. Я видела его еще раз, Мбопа, — от него остались лишь кости, белые кости, тысячи костей, наваленных в кучу в каменистом овраге, а он, Чака, стоит над этими костями и хохочет так, что земля трясется. После этого, Мбопа, в этом видении я увидела тебя взрослым человеком. Ты один из всего нашего племени остался в живых. Ты ползал за великаном Чакой, а за тобой шли другие, великие мужи царственной осанки. Ты ударил его небольшим копьем, он упал и снова сделался маленьким. Он упал и проклял тебя! Но ты крикнул ему в ухо одно имя — имя Балеки, твоей сестры, и он испустил дух. Пойдем домой, Мбопа, пойдем домой, темнеет!
Мы встали и медленно направились к дому. Но я молчал, потому что мне было страшно, очень страшно, отец мой.
II. Приключения Мбопы
Теперь я должен рассказать тебе, как скоро исполнилось предсказание Чаки о смерти моей матери и как она умерла.
На том месте лба, по которому мальчик Чака ударил ее палкой, образовалась глубокая язва. Ее невозможно было залечить. В этой язве образовался нарыв, он проникал все глубже, пока не дошел до мозга, тогда моя мать слегла и вскоре умерла. Я очень любил ее и горько плакал. Вид ее тела, холодного и окоченелого, приводил меня в ужас. Как громко я ее ни звал, она не отвечала мне.
Мать мою похоронили и скоро забыли о ней. Я один помнил ее, все остальные забыли, даже Балека забыла, она была еще слишком мала. Мой отец взял себе другую жену и вскоре успокоился.
С этих пор я почувствовал себя несчастным. Братья не любили меня за то, что я был умнее их, да и проворнее бегал. Они восстановили против меня отца, и он стал дурно обращаться со мной.
Но Балека и я любили друг друга, мы оба чувствовали себя одинокими, она льнула ко мне, подобно тому как вьющееся растение обвивается вокруг единственного дерева в пустыне, и, несмотря на свою молодость, я уже вывел следующее заключение: быть мудрым — значит быть сильным, потому что хотя убивает тот, у кого в руках ассегай, но сильнее тот, чей разум руководит битвой, а не тот, кто убивает.