Ожидали… – да нет, я опять забыла! – думали, что, может быть, она осчастливит нас сегодня и посетит наш многолюдный и веселый пир. Ее брат – наследственный владетель здешнего замка, и она из любезности принята у нас в качестве почетной гостьи. Ни Я, ни леди Бинкс ничуть не возражаем против этого… Она оригинальная девушка, эта Клара Моубрей, она очень забавляет меня, я всегда даже рада встрече с ней.
– Если я правильно понял вашу милость, она сегодня не появится? – спросил Тиррел.
– Пожалуй, сейчас уж поздно даже для нее, – ответила леди Пенелопа. – Обед запоздал на полчаса, и за это время наши бедные больные чуть не поумирали с голоду, как вы можете судить по подвигам, которые они сейчас совершают за обеденным столом. Но Клара – странное создание, и если ей придет в голову явиться сейчас, она сейчас и явится. Она очень склонна к причудам… Многие считают ее красивой, однако, по‑моему, она похожа на существо из потустороннего мира и всегда напоминает мне Призрачную Даму из романа Мэтью Льюиса.
И она прочла нараспев:
– Но я прошу лишь об одном ‑
Ты не откажешь мне
Вручить на память перстень свой,
О рыцарь на коне!
И вы, конечно, помните, что ответил крестоносец:
У дочки из рук взял перстень лорд Брук И поклялся своей душой, Что будет она мне навеки жена, Когда я вернусь домой.
Ведь вы, мистер Тиррел, наверно, и людей рисуете, не только пейзажи? Вы должны сделать для меня набросок – так, просто пустячок. Я считаю, что искусство гораздо свободней в набросках, чем в законченных картинах. Обожаю такие неожиданные вспышки таланта – они подобны молнии, сверкнувшей из туч! Вы мне сделаете набросок для моего будуара, любимой унылой каморки в моем Воздушном замке?.. А Призрачную Даму вы срисуете с Клары Моубрей…
– Это было бы не очень лестно для вашей подруги, миледи, – возразил Тиррел.
– Подруги? Мы не так уж накоротке, хотя Клара мне нравится. У нее лицо совершенно в сентиментальном духе. Помнится, в Лувре – я была там в тысяча восьмисотом году – я видела античную головку, очень похожую на нее. У нее совсем античное лицо и глубоко запавшие глаза… Кто знает, быть может, горести тому виною! Но из какого дивного мрамора изваяны ее черты! Над глазами – дуги черного агата, нос прямой, а рот и подбородок совершенно греческие. Роскошные длинные гладкие черные волосы, и кожа невиданной белизны – белей белейшего пергамента! И ни следа краски в лице, ни следа… Если бы она решилась подбавить самую капельку румянца, она, пожалуй, могла бы сойти за красавицу. Ее и так многие считают красивой, хотя, по правде сказать, мистер Тиррел, женскому лицу необходимы краски: ему необходимы три цвета… Но все‑таки в прошлом сезоне она считалась Мельпоменой нашего источника. А леди Бинкс – тогда она не была еще леди Бинкс – называлась у нас Эвфрозиной. Не так ли, дорогая?
– Кто назывался, сударыня? – переспросила леди Бинкс гораздо резче, чем надлежало даме с такой прекрасной наружностью.
– Жалею, что оторвала вас от ваших мечтаний, душечка, – сказала леди Пенелопа. – Я только говорила мистеру Тиррелу, что вы были раньше Эвфрозиной, хотя сейчас и перешли под знамена кавалера Пенсерозо.
– Уж не знаю, кем я была раньше, – ответила леди Бинкс, – знаю только, что сейчас я не мастерица разбираться в остроумии и учености вашей милости.
– Бедняжка! – шепнула Тиррелу леди Пенелопа. – Мы ведаем, кто мы такие, и не ведаем, кем станем. А теперь, мистер Тиррел, я достаточно долго служила вам Сивиллой и объясняла наш Элизиум, и в награду вы должны доверить мне свои тайны.
– Будь у меня тайны, которые могли бы хоть чуть‑чуть заинтересовать вашу милость… – возразил Тиррел.
– О, жестокий! – воскликнула леди. – Он не желает понять меня… Говоря простыми словами, мне хочется заглянуть в ваш портфель. Я хочу узнать, что в мире спасли вы от неизбежной погибели, чему доставили бессмертие вашим карандашом. Вам не понять, мистер Тиррел, вам поистине не понять, как я обожаю ваше безмолвное и ясное искусство, которое уступает одной поэзии и равно только музыке или даже превосходит ее.
– У меня не много найдется вещей, достойных внимания такого судьи, как ваша милость, – ответил Тиррел. – Пустяки, вроде того, что вы видели, я подчас оставлял под деревом, в тени которого рисовал.
– Как Орландо разбрасывал свои стихи по Арденнскому лесу? О, безумная расточительность! Вы слышали, мистер Уинтерблоссом? Нам надо ходить вслед за мистером Тиррелом и подбирать, что он роняет по дороге.
Тут речь ее милости перебил хохот, донесшийся со стороны, где сидел сэр Бинкс. Леди покарала его гневным взглядом и выразительно продолжала:
– Мистер Тиррел, вы не должны так поступать! В мире есть законы, дорогой сэр, с которыми и гений должен соразмерять свой полет. Надо поговорить с гравером – впрочем, может быть, вы сами гравируете?
– Я бы это заподозрил, судя по легкости штриха , мистера Тиррела, – ухитрился наконец вставить слово мистер Уинтерблоссом.
– Раз уж меня обвиняют в этом грехе такие сведущие судьи, – сказал Тиррел, – я не стану отрицать, что и мне подчас случалось испортить медную дощечку – правда, лишь в виде опыта.
– Ни слова более! – воскликнула леди. – Мое заветное желание исполнилось! Мы давно мечтаем увековечить лучшие из примечательных и романтических уголков нашей маленькой Аркадии. Места, посвященные дружбе, искусствам, любви и нежности, должен обессмертить правдивый резец, который не захочет опорочить славы гравера. Вы, мистер Тиррел, потрудитесь над этой задачей! А мы внесем свою долю в виде примечаний и разъяснений. Мы все окажем вам помощь, но пусть иным из нас будет позволено остаться неизвестными… Вы понимаете, мистер Тиррел, благосклонность фей должна сохраняться в тайне… Вам же будет разрешено совершить набег на наш альбом – там есть милые вещицы, сочиненные мистером Четтерли. Мистер Эджит, принадлежащий к тому же братству, что и вы, окажет вам, я надеюсь, свою помощь, а доктор Квеклебен напишет несколько научных заметок. Что касается подписного листа…
– Вот и финансы! Призываю вашу милость к порядку! – воскликнул стряпчий, прерывая леди Пенелопу с наглой фамильярностью, которая, несомненно, казалась ему самому веселой шуткой.
– Разве я вношу беспорядок? – выпрямляясь в кресле, спросила леди.
– Призываю к порядку! Никакие денежные распоряжения не могут издаваться без согласия распорядительного комитета!
– Но кто же говорил о деньгах, мистер Миклем? – возразила леди Пенелопа.
– У этого старого кляузника, – шепнула она Тиррелу, – только и на уме, что его грязные деньги.
– Вы заговорили о подписном листе, миледи, а это тоже деньги – разница
лишь во времени уплаты. Подписка является договором de future с некоторой Iractu temori i gremio. Слыхал я не раз, как иные почтенные люди, из тех, что живут на наших водах, плакались на подписные листы. Это просто беда, жалуются они, либо от других отставай, либо плати звонкой монетой за книжки с балладами и картинками и за прочую чепуху, что тебе и даром не нужна.
Многие из сидевших на нижнем конце стола поддержали стряпчего кивками и невнятным гулом голосов. Оратор собрался было говорить дальше, но Тиррел постарался привлечь к себе внимание, пока спор не зашел слишком далеко. Он заверил общество, что ее милость введена в заблуждение своим собственным добросердечием.