Первый сон обычно легкий и поверхностный. Человек осознает, что спит…
– Да! – воскликнул Дэн. – Но во втором сне…
– Во втором сне человек считает, что он бодрствует, – продолжал Кеммер. – Юнг вывел из этого целую теорию, приписав таким снам даже своего рода прекогнитивную силу… Но мы-то с тобой знаем правду, не так ли, Дэн?
– Разумеется, – кивнул тот.
– Поэт Эдгар Аллан По упоминал о феномене ложного пробуждения задолго до того, как Юнг появился на свет. Вот его строки: «Все, что в мире зримо мне или мнится, – сон во сне». Я ответил на твой вопрос?
– Думаю, что да. Спасибо.
– Не за что. А теперь я бы выпил немного сока. Принеси яблочного, будь любезен.
Даже если бы не привык держать свою способность в секрете от всех, Дэн не осмелился бы возражать умирающему… особенно человеку с таким холодным и проницательным взглядом. Истина, однако, заключалась в том, что обычно одно или оба из его двойных сновидений оказывались пророческими, но он лишь наполовину понимал суть предвидений или не понимал вовсе. Но этой ночью, сидя на крышке унитаза в одних трусах и дрожа всем телом (и не только от холода), он понял даже больше, чем хотелось.
Томми был мертв. По всей вероятности, убит своим агрессивным дядей. А вскоре после этого его мать покончила с собой. Что же до другой части сна… призрачного цилиндра, который еще раньше привиделся ему катящимся по тротуару…
Держись подальше от женщины в цилиндре. Она Королева-сучка из Адского замка.
– Мне нет до нее дела, – сказал Дэн.
Встанешь у нее на пути, и она сожрет тебя живьем.
В его намерения не входило даже встречаться с ней, не говоря уже о том, чтобы вставать на пути. А что до Дини, то он не нес ответственности за необузданный темперамент ее братца и заброшенного ребенка. Теперь он мог перестать мучиться угрызениями совести по поводу взятых у нее семидесяти долларов: она продала кокаин – он был убежден в достоверности этой части сна, – и они в расчете. И если уж на то пошло, ей досталось даже больше.
Сейчас ему хотелось одного – выпить. То есть напиться, если называть вещи своими именами. Надраться в дымину, вдрабадан, до поросячьего визга. Теплое утреннее солнышко, приятная ломота в мышцах от работы на свежем воздухе, пробуждение без малейшего намека на похмелье – все это прекрасно. Но какой ценой? Слишком высокой. Он расплачивался за благостную жизнь всеми этими безумными снами и видениями, не говоря уже о мыслях случайных прохожих, которые порой непостижимым образом пробивали его защитную стену.
Нет. Цена оказалась непомерно высокой.
Мне надо убираться отсюда. Возвращаться во Флориду. Пошел он на хрен, этот Нью-Гэмпшир, где снег валит, наверное, даже на Четвертое июля в честь праздничка.
Ему ответил голос Холлорана, добрый, каким его запомнил маленький Дэнни, но под мягкостью крылась сталь: Пора остановиться сейчас, мой милый, или ты уже не остановишься никогда.
– Да пошел ты… Несносный старик, – пробормотал Дэн.
Он сразу отправился в «Ред эпл», потому что магазины, где торговали крепким алкоголем, открывались только через час. Медленно бродил туда-сюда между холодильниками с вином и пивом, размышляя, пока не решил наконец, что если уж напиваться, то быстро и мерзко. Взял две бутылки «Тандерберд» (восемнадцать градусов, сгодится, раз уж виски пока не достать) и пошел к кассе, но вдруг остановился.
Повремени еще денек. Дай себе последний шанс.
Что ж, он вполне мог это сделать, но только зачем? Чтобы снова проснуться в одной постели с Томми? С Томми, у которого череп продавлен внутрь? Или в следующий раз это будет Дини, пролежавшая в ванне два дня, пока домовладелец не устал стучать в дверь и не воспользовался своим ключом? Он не мог ничего знать наверняка, и будь с ним сейчас Эмиль Кеммер, старик бы с этим согласился, но тем не менее Дэн знал.
Он знал все. Так чего ждать?
Быть может, эта твоя сверхчувствительность скоро пройдет? Вдруг это нечто вроде экстрасенсорной белой горячки, и если ты потерпишь еще немного…
Но время менялось. Это прекрасно понимали алкаши и законченные наркоманы. Когда ты не мог спать, когда боялся лишний раз оглянуться, опасаясь того, что можешь увидеть, время удлинялось и отращивало себе острые зубы.
– Вам помочь? – спросил продавец, и Дэн понял,
(проклятое сияние, проклятая хреновина)
что своим видом нервирует его. И не без причины. Всклокоченные волосы, темные круги под глазами и дерганые, неуверенные движения. Он, вероятно, походил сейчас на любителя метамфетамина, который никак не мог решиться достать свой верный револьвер и потребовать выложить на стойку все, что есть в кассе.
– Нет, спасибо, – ответил Дэн. – До меня только что дошло, что я забыл дома бумажник.
Он вернул зеленые бутылки в холодильник. Когда закрывал дверцу, они мягко сказали ему как старому приятелю: «До скорого, Дэнни».
– Кто такие эти чертовы «Эннистон сайклонс»? – спросил Дэн.
– Эннистон – городок в двадцати милях отсюда. Когда дело доходит до футбола, баскетбола или бейсбола, это наши самые заклятые противники. Если кто-нибудь увидит на тебе эту шапку, ты рискуешь получить снежком по башке, но другой у меня нет.
Дэн напялил шапку на голову.
– Тогда вперед, «Сайклонс»! К победе!
– Правильно. И пошли к дьяволу все, кто против нас. – Билли оглядел его. – Ты как? В норме?
– Плохо спал этой ночью.
– Это понятно. Ветер поднялся бешеный, верно? Завывал, как моя бывшая, когда я предлагал заняться любовью в понедельник. Работать-то готов?
– Как всегда.
– Вот и хорошо. Давай за дело. У нас сегодня хлопот полон рот.
И никаких видений.
Когда рабочий день закончился, он пригласил Билли в ресторан «Вагончик Чака» и заказал бифштексы. Билли заявил, что тогда с него пиво, но Дэн покачал головой:
– Я не прикасаюсь к алкоголю. Если начну, не смогу остановиться.
– Тебе стоит поговорить на эту тему с Кингсли, – сказал Билл. – Он пережил развод с пойлом лет пятнадцать назад. С ним давно все в порядке. Вот только дочка до сих пор знать его не хочет.
Поэтому они пили кофе. Много кофе.
Дэн вернулся в свою комнату на Элиот-стрит усталый, но сытый и довольный, что сумел остаться трезвым. Телевизора у него не было, зато оставался изрядный кусок романа, и на пару часов он погрузился в чтение. Все это время он прислушивался, не поднимется ли ветер, но стояла тишина. Ему даже подумалось, что вчерашний налет стал последним отголоском ушедшей зимы. Дэн не возражал. Около десяти он лег и заснул почти мгновенно. Утреннее посещение «Ред эпл» почти забылось, словно привиделось в лихорадке, которая теперь прошла.
В ванне стоял цилиндр, до краев наполненный кровью.
– Нет, не может быть, – сказал Дэн. – Я просто все еще сплю.
Наверное, снова двойное сновидение. Или тройное. Даже четверное. Он утаил кое-что от Эмиля Кеммера: свои опасения, что однажды окончательно заплутает в лабиринте фантомной ночной жизни и уже не сможет вернуться.
Все, что в мире зримо мне или мнится, – сон во сне.
Но только это была реальность. Цилиндр был настоящим. Никто больше не видел его, но это ничего не меняло. Шляпа была частью действительности. Она существовала где-то в этом мире. Он знал это.
Краем глаза он заметил надпись на зеркале над раковиной. Сделанную губной помадой.
Я не должен смотреть туда.
Но поздно. Его голова уже поворачивалась в ту сторону; он даже мог слышать, как сухожилия шеи скрипят, словно несмазанные дверные петли.