Натаумерла от остановкисердца, Макспокончил жизньсамоубийством...Злой рок... Может,и злой рок, нона душе неспокойно,а от страшныхподозренийостанавливаетсядыхание. Интересно,если бы онарассказалаКрысолову то,о чем собиралась,он бы поверил?
Синиеглаза в обрамленииугольных ресницсмотрели нанее оченьвнимательно.И даже не нанее саму, а начто-то поверхее головы. Верочкапродолжалащебетать ихихикать, ноКрысолов еебольше не слушал,он словно быприслушивалсяк чему-то внутрисебя, и взглядего, еще секундуназад сосредоточенный,сейчас сделалсярасфокусированным.По спине, перескакиваяс одного позвонкана другой, пробежалаволна не страхадаже, а паники.Что он там видит?На что смотриттаким страшнымвзглядом?
Словнопрочтя ее мысли— а может, и прочтя?— Крысоловвстрепенулся,нацепил на носочки с желтымистеклами и изинтересногомолодого человекаснова превратилсяво фрика.
— Что?— спросилаМарта однимигубами. Не смоглане спросить,так силен былпережитый ужас.
—Ничего.— Он недоуменнопожал плечами,ухмыльнулсясвоей кривоватойулыбкой, и Мартаего почтивозненавидела.
—Видишь,Марточка, тыпустое местодаже для таких,как наш новыйродственник.— Анастасиянеспешно облизнулапурпурные губы,и Марта удивилась,что язык у неесамый обыкновенный,а не по-змеиномураздвоенный.По ядовитостиАнастасия дастфору самойопасной гадюке.По ядовитостии коварству...
— Аты хороша, Настена!— Задремавшийпрямо за столомЭдик вдругвстрепенулся.— Одним махомсемерых убивахом!И младшую сестренкууделала, и новогородственничкаприложила. —Он радостнохрюкнул, спросилзаговорщицкимшепотом: — Аможет, ты и самабы не прочь сним... За такие-тоденьжищи?!
—Урод!Семейка уродов!— Анастасияшвырнула столовыйнож, вскочилаиз-за стола. —Спать пошла!Надоели!
— Ага,давай! — Эдикпрощальновзмахнул салфеткой.— Тебе ж еще вПариж лететь!Или с Парижемты теперь пролетаешь?
— Какфанера надПарижем... — пропелаВерочка.
—Сволочи!— Анастасияраздраженнодернула обнаженнымплечом, едване споткнувшисьоб дремлющегоу камина пса,выскочила изстоловой.
Следом,не говоря нислова, всталИлья. Наверное,переговорыс адвокатомне принеслижелаемогорезультата,потому чтовыглядел онеще мрачнее,чем днем.
— Агде «до свидания,дорогие родственники»?— поинтересовалсяЭдик, до самогокрая наливаяв бокал неразбавленноевиски. — Гдепожеланияспокойной ночи?
—Пошелк черту! — буркнулИлья и громкохлопнул дверью.
—Нервныевсе какие стали.— Эдик опрокинулв себя содержимоебокала, зажевалвиски кускомветчины, сказалзадумчиво: —Ну, к черту такк черту! Пойдуя, ребятки.
Онвстал, чтобыне упасть, ухватилсяза скатерть,едва не сбросилсо стола посуду,постоял немного,ловя равновесие,отвесил оставшимсяшутовскойпоклон и сноваедва не свалился.
— Немогу сказать,что вечер удался,но бывало ихуже. Я тутприкинул,десять процентов— это еще несамый плохойвариант. Этодаже кое-чтона орешки останется.
— Накакие орешки,Эдик? — Верочкараздраженнопоморщилась.
— Назолотые, — сказалон и подмигнулМарте. — Удаляюсь,сестренки ибратишки. Скучнос вами.
Суходом Эдикав столовойсразу сталопусто и тихо.Вязкую предполуночнуютишину разбавлялолишь монотонноетиканье настенныхчасов.
— Аты уже устроилсяв доме, Арсений?— Ладошка Верочкимногозначительнолегла на рукуКрысолова, ав голосе добавилосьтомных ноток.
— Неуспел пока. —Он не спешилубирать руку,он улыбалсявежливо-заинтересованнойулыбкой. Отулыбки этойМарте сталовдруг тошно,захотелосьпоскорее уйти.
— Такя тебе покажу,если не возражаешь.— Верочка легонькоцарапнулакоготкамискатерть. Звукполучилсямерзкий, зубодробительный.
— Невозражаю. —Из-за желтыхстекол былоне понять, кудасмотрит Крысолов.— Наоборот, ябуду тебе оченьпризнателен.
Воти сговорились...Марта аккуратно,стараясь невыдать своегораздражениядаже жестом,встала из-застола. Мужчинаможет бытьтрижды медиумом,но если за неговозьмется такаяпрофессионалка,как Верочка,он не устоит.Крысолов вотне устоял...
КогдаМарта проходиламимо собакиБаскервилей,та недовольнорыкнула, обнажаяустрашающеговида клыки.
—Спокойнойночи, Марта! —послышалсявслед вкрадчивыйголос Крысолова.— Хороших снов.
Оназамерла, пытаясьпонять, чегов голосе больше,насмешки илиугрозы. Интуициявопила, что споследней ихвстречи Крысоловизменился, чтоот прежней егобесшабашностине осталосьи следа, но разумне хотел веритьинтуиции, пыталсянайти происходящемуразумное объяснение.Ей просто пожелалиспокойной ночи.Проявлениевежливости,не более того.Тогда отчегоже так тошнои муторно?
—Спокойнойночи, — сказалаона, не оборачиваясь,боясь столкнутьсявзглядом снепроницаемойброней желтыхстекол.
Творец,1941 год (Терпсихора)
Аннастала ему хорошейженой, любящейи любимой, ноне это важно.Гораздо важнеето, что дажеспустя три годаволшебногосвета, которыйона, сама тогоне ведая, дарилаСавве, не становилосьменьше. Этогосвета хваталои на картины,и на новую страсть— скульптуру.В этой его страстибыло что-томистическое.Собственнымируками создаватьнечто прекрасное,почти неотличимоеот живого —этоли не высшаярадость творца?!Соучастие взарожденииновой жизни,новой вселеннойошеломляети опьяняет,заставляетработать безотдыха, днеми ночью, искатьто тайноезнание, котороепочти живоесможет сделатьдействительноживым.
Онодолжнобытьнепременно— этознание,равняющеескульпторас ГосподомБогом. Надотолькоприслушиватьсяи присматриваться,доверитьсясвоимрукам и сердцу.Надо только,чтобы свет егомузыне гасникогда.
Дома,
в подареннойтестем пятикомнатнойквартире, Саввабывал редко.Забегал переодеться,перекуситьда сблагоговейнымтрепетом коснутьсягубамивысокоголба своей Терпсихоры,вдохнуть запахее кожи, пробежатьсяпальцами постаринномусеребряномугребню,скрепляющемуее густыеволосы, до самогокрая наполнитьсядивнымсветом.
Аннапонималаего,как никто другой,никогдане жаловалась,не донималаревностьюи глупыми бабьимирасспросами,когда он задерживалсяв своей мастерскойдо позднейночи. Радинегоона отказаласьот карьерыбалерины. Оназнала, какойособеннойжертвенноститребует искусство,каким скуднымделается мир,когда нет возможностизаниматьсялюбимымделом.Она служилаему систовой самоотверженностью,ничего не требуявзамен. ПрекраснаяТерпсихора!Идеальная муза!
Онибыли бы счастливывместе, еслибы не ее отец.Товарищ Штернне понимал ине желалпониматьсвою единственную,горячолюбимуюдочь.Оннедоумевал,какможноотказатьсяотподмостковрадиунылойучасти бытьженой какого-тотам художника.А раз уж случилосьтакое несчастьеи исправитьегонет возможности,то подайте емувнука!
Внука!В сорокс небольшимСавваи сам задумывалсяо детях.Более того,особенным своимчутьем понимал,что ребенокпримирил быего стестем.Невыходило... Вхрупкости иизяществеАннынашелсяодин,но оченьбольшой изъян.Она не моглавыносить дитя.Савва переживал,возил жену получшим столичнымврачам, когдаещебыланадежда, утешал,когда надеждыне стало.Но где-то в глубинедушижило и креплоподленькое,недостойноетворца чувствоудовлетворения.БеременностьАнны примирилабы егос тестем,но чтосталобы с его музой?Вдруг с рождениемребенка чудесныйсвет потускнеетили вовсепогаснет?! Ему,стоящему напорогеволшебныхоткрытий, безсвета никакнельзя...
Этитригодабыли волнительнымии невероятноплодотворными.Савва шел вгору!И еслитворческимростом он былобязанАнне,то карьерныйрост обеспечивалвсесильныйШтерн.
«Недлятебястараюсь,Савелий!Длядочки,длякровиночки.Ты смотримне!Если узнаю, чтообижаешь ее,если толькозаподозрю...»Тесть говорилэти несправедливыеи обидныесловаедва ли не прикаждой встрече,дожидался,когда онис Саввойостанутсянаедине,хмурил невысокийлоб, смотрелповерх очковтак, словнособиралсявынестисмертный приговор,и шипел: «Еслитолько заподозрю...»И Савве всякийраз приходилосьоправдыватьсян унижаться,будто он и всамом дележелалсвоей Терпсихорезла.
«Акак внучка мнеродите, отблагодарю!— Послетретьейрюмкиконьяку голостестя становилсямягче,но стальнойблеск из глазникуда не девался,предупреждал,что ухо нужнодержать востро,не расслаблятьсяни на секунду.— Савелий,ты знаешь,я могубыть оченьщедрым».
Саввазнал. Всем, чтоу негобыло: выгоднымизаказами отпартийнойверхушки, мастерскойв центре, востребованностьюи обласканностьювласть имущими,— онбылобязан тестю.В этом циничноммире талантбольше ничегоне значил.Талантливыегнили в лагерях,прозябали взаштатных домахкультуры, продавалидушуза возможностьжить тихо инезаметно.Савва не хотелбыть незаметным!Теперь, когдаон чувствовалв себеневероятнуюсилу, емухотелось заявитьо себе навесь мир, зашкиркипритащитьглупыхи никчемныхлюдишек кподножию настоящегоискусства.
Учего бы непременнополучилось.Он добилсябы своегорано или поздно,вопреки всемуи назло всем,но егомечты спуталонечтогораздо болеестрашное игрозное, чемтоварищ Штерн.Война,давноожидаемая, новсеравно грянувшаявнезапно, изменилавсю его размереннуюжизнь. Искусствобольше никомуне было нужно.Стране требовалисьснаряды, новыетанки, новыесамолеты иновые солдаты.Всеобщаямобилизация...Всеобщая!!!
Нет,Савва че боялсяумереть.Он, ещев юности познавшийкрасотусмерти,боялся другого...Отступиться!Остановитьсяв самом концепути, переддверью, котораявот-вот распахнется,отречься отвсего, чтобередит ум идушу!Егоместов мастерской,егоорудие —молотоки зубило, егопризнание— воскрешатьмертвый камень.А война... Войнаобойдетсябез него.
ТестьвыслушалСавву с многозначительнойусмешкой,этому солдафонубылиневедомытерзаниядуши, долг передродиной онвоспринималслишкомбуквально.Савва злилсяна себя,ненавиделШтерна,нарочно нежелавшегоизбавитьегоот унизительныхобъясненийи просьб,но продолжалговорить.
—Жалкийтрус! —Тестьс неожиданнойдляеготщедушноготеласилой рубанулкулаком постолу. Саввавздрогнул, ноне отстраха, а отомерзения. Какже гадко, когдамиром правятвот такие... ТоварищиШтерны! —Броньтебенужна? Червь!
Онедва не сорвался,едвасдержался отневыносимоострого желаниявцепитьсятестю в горло,зубами грызтьэту неуемную,ничтожнуютварь,посмевшуюобозвать егочервем. Он бы,наверное, ивпился,и грызбы, захлёбываясьпрогоркшей,застоявшейсякровьюШтерна, еслибы вэтот самыймоментв комнатуне вошлаАнна.
—Папа,что-тослучилось? —В еевзгляде былитревогаи ещечто-тостранное, ранееневедомое. —Вы сейчаспро фронт, да?
— Неволнуйся, солнышко!— ВолчийоскалШтерна сменилаотеческаяулыбка.— Тольконе волнуйся...
—Сейчасвсе говорятпро фронт, провойну. Это ведьскоро закончится,да, папа?
—Закончится.Непременнозакончится!Собственноговоря,я потому здесь...— Штернзамолчал,и вглазах егомелькнула самаянастоящаярастерянность.— Ясказать хотел...Предупредить.Аннушка, ты жепонимаешь какоесейчассложное время.Понимаешь,чтостране нуженкаждый, ктоспособендержать оружиев руках. Дляпобеды.
Ладонивзмоклиотненависти истыда. Саввавытер их о брюки,с вызовом посмотрелнаненавистногоШтерна.Стране нужныего руки?Ну чтож, онготов! Он никогдане был трусомн никому непозволит...
—Аннушка,я ухожу на фронт.— Штерн