- Нет! - в отчаянии шепотом произнесла я, быстро включила свет, чтобы комната приобрела свой обычный, будничный вид, схватила книгу и сломя голову бросилась вон; и хотя я знала, что уношу с собой образ венка и что он, вероятно, останется со мной навсегда и я никогда не смогу от него убежать, я все-таки оказалась сильнее, чем раньше. Каким-то образом Коббетс-Брейк придал мне огромную, почти магическую силу, венок и карточка не могли полностью лишить меня душевного равновесия, ведь это было глупостью, дурацкой шуткой. Мысли о доме подействовали на меня ободряюще и успокаивающе.
Я остановилась в дверях гостиной и увидела сцену, которая наполнила меня чувством любви и удовлетворенности. Принесли кофе. На низком столике близ камина стояли чашки, блюдца и кофейник; сидевший в большом кресле Максим, подавшись вперед, гладил Лабрадора, который тихонько повизгивал от удовольствия. В гостиной больше никого не было, она как бы принадлежала нам, была одной из комнат нашего дома. Дома, а не гостиницы.
Я держала в руках книгу, но читать мне не хотелось, я была слишком счастлива настоящим и тем миром, который соткала себе из своих фантазий, и у меня не появилось ни малейшего желания погружаться в другой мир. Поэтому я некоторое время просто сидела рядом с Максимом, пила кофе, наслаждалась теплом, идущим от камина, слушала тиканье и бой часов.
Но спустя некоторое время я стала оглядываться вокруг, пытаясь найти себе какое-нибудь занятие и сожалея, что не умею вязать крючком или вышивать. Что ж, когда мы будем там жить, я научусь этому, и у меня будет корзинка с вязаньем, я ее даже увидела - плетеная корзинка, обтянутая материей, с фарфоровой кнопкой на крышке.
В углу гостиной стоял шкаф с распахнутой дверцей. Я подошла к нему, заглянула внутрь и увидела настольные игры - коробки шашек, шахмат, детские игры - лудо, картинки-загадки, альбом старых открыток, несколько местных топографических карт и географический справочник. Однако здесь не оказалось ничего, что могло бы надолго привлечь мое внимание. Мне было бы приятно просто молча сидеть у камина, но я знала, что это раздражает Максима, он оторвал глаза от книги и выразительно посмотрел на меня, явно желая, чтобы я определилась с занятием. Поэтому я направилась к столу в центре комнаты, прихватив с собой стопку журналов. Это были иллюстрированные журналы довоенной поры.
Я стала их листать, глядя на вышедшие из моды платья, на объявления, набранные странным, непривычным шрифтом, на охотничьи сцены и женщин, восседающих в дамском седле. Мне попалась статья о соборе Святого Павла и еще о зайцах, и меня вдруг охватило сладостное ностальгическое чувство, поскольку это напомнило мне, как я читала в нашем изгнании старые экземпляры журнала "Зефилд", как выучивала многие страницы едва ли не наизусть, как описания и рисунки, самые незначительные детали деревенского пейзажа в какой-то степени смягчали мою тоску, как я вынуждена была все это прятать от Максима, боясь разбудить в нем воспоминания, которые принесут ему боль.
Поленья в камине опали, подняв сноп искр. Лабрадор пошевелился, заворчал и снова погрузился в сон, откуда-то из глубины гостиницы донесся голос, затем еще один, послышался смех и звяканье тарелок. И снова воцарилась тишина. Пообедавшие посетители либо поднялись наверх, либо ушли. Максим на мгновение оторвался от книги, улыбнулся, подбросил в камин полено. Это и есть счастье, подумала я, уже счастье. А под луной величаво плыл, а точнее - стоял на якоре ожидающий нас Коббетс-Брейк.
Я рассеянно перевернула страницу.
Испытанный мной шок не поддается описанию.
Журналу было более пятнадцати лет. Фотография занимала всю страницу.
Она стояла на верхней площадке большой лестницы, опираясь одной рукой на перила, а другую держа на талии, почти так же, как это делают манекенщицы. Поза была искусственной, однако свет падал таким образом, чтобы представить ее в наилучшем виде. На ней было вечернее атласное платье темного цвета, без рукавов, с одной бретелькой, через руку перекинута небрежно драпированная накидка. Голова чуть откинута назад, длинная белоснежная шея открыта, безупречно расчесанные, глянцевые волосы ниспадают волнами.
"Вы видели ее щетки, не так ли? - услышала я вкрадчивый шепот. - Когда она выходила замуж, у нее были волосы ниже талии. Тогда их расчесывал мистер де Уинтер".
Позади нее я смогла разглядеть галерею, балюстраду и коридор, постепенно переходящий в темный фон.
Я вдруг поняла, что никогда раньше ее не видела. Все говорили о ней, на свой лад ее описывали, я знала во всех деталях, как она выглядит, какая она была стройная, какая элегантная, какая у нее нежная кожа и какие черные волосы. Я знала все о ее красоте. Но нигде не было ни ее фотографии, ни рисунка, ни портрета с ее изображением.
И в результате вплоть до этого момента я ее не видела.
Мы уставились друг на друга, и вот теперь я могла оценить ее красоту и надменность, вызывающий блеск глаз, холодность, силу воли. Она смотрела на меня с высоты своего высокого роста и огромной лестницы, вознесшейся над залом, и в ее взгляде читались насмешливое недоумение, жалость и презрение.
"Ты думаешь, мертвые возвращаются и наблюдают за живыми?" - шепнул мне женский голос.
Я быстро отвела глаза от дерзкого, насмешливого, торжествующего взгляда, от слов, напечатанных ниже черным и белым шрифтом много лет назад, - заголовка, какие еженедельно давались под фотографиями представителей света.
Миссис Максим де Уинтер в Мэндерли.
После этого начался кошмар, который длился, наверное, целый год, прежде чем мы от него освободились; если освободились вообще.
Я разглядывала фотографию всего лишь несколько секунд, потрясенная тем, что ее изображение находится здесь, на столе, в комнате крохотной деревенской гостиницы и что оно ожидало долгие годы, пока мы сюда заедем.
Миссис Максим де Уинтер в Мэндерли.
Я захлопнула журнал, что-то пробормотав, и бросилась бежать, споткнулась, едва не упав при этом, что заставило Максима удивленно поднять глаза. Я услышала начало его вопроса, однако не остановилась, чтобы ответить, я просто не могла. Он не должен это видеть, не должен знать. Я бросилась вверх по лестнице, сердце билось у меня в груди, словно морской прибой, перед глазами стояло ее бледное, надменное, насмешливое лицо, выражающее легкое презрение, ниспадающие по плечам черные волосы, рука, которой она непринужденно опиралась о перила. Ребекка. Мне всегда хотелось ее увидеть, в течение многих лет она отталкивала и притягивала меня одновременно, но она была мертва, и я думала, что освободилась от нее. Он не должен ее видеть.
Поднявшись к себе в комнату, я стала вырывать страницу с ее фотографией; руки у меня тряслись, бумага была плотная, глянцевая, прочно вшитая в корешок; и не поддавалась моим усилиям; наконец мне удалось вырвать страницу, при этом надорванными оказались ее руки и бок блестящего элегантного платья - часть фотографии осталась в журнале. Однако лицо ее оказалось нетронутым. Она продолжала все так же насмешливо мне улыбаться, когда дверь распахнулась и в комнату влетел Максим.
Все свершившееся вспоминается мне как кошмар; мир, подобно злосчастной фотографии, был разорван надвое. Затем остались лишь мой страх и гнев Максима, он повел себя так, словно я в чем-то была виновата и сделала все нарочно.
Я не успела спрятать оказавшийся в руке лист, он выхватил его, и я увидела, как побледнело у него лицо, как поджал он губы, едва взглянув на фотографию.
Миссис Максим де Уинтер в Мэндерли.
Если бы до того, как все произошло, я попыталась угадать, каким образом он поведет себя, я бы предположила, что он проявит деликатность и нежность, обеспокоится моим состоянием и в то же время сохранит спокойствие, обнимет меня, скажет, чтобы я все это выбросила из головы, что все это сущие пустяки, что все давным-давно в прошлом и она не может причинить нам зла.
Однако его реакция оказалось совсем иной, и я поняла, что она все еще имеет такую же власть над ним, как и надо мной, и что я в течение многих лет жила в вымышленном, дурацком раю. В тот вечер заслонка опустилась и отсекла нас от будущего, которое я планировала, ознаменовав тем самым конец всех надежд, мечтаний, счастья.
Мне стало тошно и больно, я начала обкусывать с боков ногти, как делала это в далекие, стародавние, нервные дни, и увидела, что он заметил это и раздраженно отвернулся.
Он скомкал фотографию в руке и, продолжая ее мять, выбросил остальную часть журнала в мусорную корзину.
- Ты бы лучше достала чемоданы и начала их паковать. Пока еще не так поздно, я подниму хозяев и попрошу счет.
Я повернулась к нему.
- Куда мы едем? Что мы собираемся делать?
- Убраться отсюда.
- Когда?
- Утром, притом как можно раньше, желательно - до завтрака. Остановимся поесть где-нибудь по дороге, если ты проголодаешься.
Я не осмелилась задавать еще какие-нибудь вопросы. Возможно, что он намерен прервать нашу поездку и вернуться к Джайлсу. Но что затем? Я не хотела об этом думать.
Он вышел. Смятая фотография осталась у него в руке. Я подумала, что он хочет выбросить ее в камин внизу и проследить за тем, чтобы она полностью сгорела. У меня возникло неясное суеверное чувство, мне захотелось спуститься вниз и удержать его от этого, потому что неизвестно, что она может сделать в отместку.
Не будь дурочкой, не будь ребенком, сказала я себе, - вытаскивая чемоданы из гардероба; она умерла, это всего лишь старая фотография, она не может причинить нам зла.
Тем не менее она уже его причинила, с горечью подумала я, упаковывая платья, пижамы, носки, складывая отдельно те немногочисленные вещи, которые могли понадобиться нам утром; она разбила мою надежду, сокрушила мои хрупкие мечты и планы на будущее. Мы никогда не будем жить в Коббетс-Брейке, никогда больше не приедем в эту часть Англии, она оказалась запятнанной, и Максим ни за что не захочет снова сюда вернуться.
В таком случае куда мы направляемся? Я примяла стопку носовых платков. Снова к Джайлсу? А что после этого? Наверняка где-нибудь есть такой уголок, где мы могли бы укрыться. Я стала лихорадочно перебирать в уме симпатичные, малоприметные местечки, которые мы проезжали во время нашего путешествия из Шотландии и которые нам обоим могли бы понравиться, однако не могла ни на чем остановиться; я уже видела дом, который был мне по душе, он затмевал все остальные, и так будет постоянно. Это был не просто дом, и теперь, когда я знала, что мы в него не вернемся, не увидим его, он в моем представлении стал казаться еще более совершенным, он был чем-то вроде потерянного рая, а я как бы осталась перед запертыми на замок вратами, обреченная созерцать непостоянную красоту этого розово-красного чуда, заключенного в темно-зеленую чашу покрытых травой склонов.
В ту ночь я спала плохо и беспокойно, проснулась рано, еще затемно, и лежала, обуреваемая чувством тоски и разочарования. Максим почти не разговаривал со мной, он с мрачным видом стоял у окна, пока я заканчивала паковать вещи; счет был оплачен, нас больше ничто не удерживало.
- Мне здесь понравилось, - сказала я. - Да.
- Максим... - Нет.
Он подошел ко мне, и я посмотрела ему в лицо; оно было серым, с резко заострившимися чертами, глаза блуждали где-то далеко. Он словно удалялся от меня, и я не могла его догнать.