Организацией поездки я занималась сама, звонила, давала телеграммы, заказывала билеты, изучала расписание поездов, паковала, как обычно, вещи свои и Максима, а потом, стоя перед рядами висевшей в гардеробе одежды, вдруг почувствовала, что ко мне возвращается прежнее чувство неполноценности. Ибо я так и не стала шикарной, элегантной женщиной. Я не слишком утруждала себя шитьем и покупкой нарядов, хотя, видит Бог, у меня было для этого достаточно времени. Я перестала быть неловкой, плохо одетой девушкой, превратившись в неинтересно одетую замужнюю женщину, и, глядя сейчас на свои наряды, поняла, что это одежда женщины уже вполне зрелых лет, избегающей ярких тонов, и мне пришло в голову, что я никогда не была молодой, никогда игривой и веселой, тем более - молодой и изысканно одетой. Вначале это объяснялось незнанием и бедностью, позже - благоговейным трепетом перед моим новым образом жизни и положением, и, чувствуя тень Ребекки, оставшейся красивой и после смерти, блистающей безупречными, экстравагантными нарядами, я предпочла для себя безопасные, неинтересные вещи, не осмеливаясь на эксперименты. К тому же экспериментов не хотел Максим, он женился на мне не вопреки, а именно потому, что я была невзрачно одета. Все это вошло составной частью в мой образ наивной, простодушной и немногословной личности.
Итак, я сняла с вешалок сшитые у портного одноцветные кремовые блузки, серые и бежевые юбки, темные шерстяные жакеты, достала скромные, без украшений туфли и аккуратно их упаковала, мучаясь вопросом, насколько сейчас холодно или тепло в Англии и боясь спросить об этом Максима, понимая, что он полностью отключился от нынешней повседневности. Так или иначе все было проделано быстро, остальные наши вещи были заперты в гардеробах и ящиках. Конечно же, мы вернемся, хотя я и не знала, когда именно. Я спустилась к хозяину гостиницы сообщить, что мы сохраняем за собой комнату. Он сделал попытку взять с нас дополнительный залог, я готова была с ним согласиться, полагая, что это обычная практика и что это справедливо. Но когда об этом узнал Макс, он вдруг словно очнулся, подобно собаке, которая спала и которую неожиданно разбудили, и проявил характер, набросившись на хозяина, как некогда в прежние времена, и заявил, что мы не намерены платить больше, чем положено обычно, и что он должен поверить нашему слову, что мы вернемся.
- У него никаких шансов сдать комнату кому-то еще в конце сезона, и он это прекрасно понимает. Город с каждым днем мрачнеет. Он должен быть доволен, что мы остаемся в его гостинице. Существует множество других.
Я закусила губу, не желая встречаться взглядом с хозяином, пока он наблюдал за тем, как мы садились в такси. Однако на этом всплеск активности Максима угас, и остаток нашего путешествия, весь день, всю ночь и весь следующий день, он был погружен в свои мысли, в основном молчал, хотя был нежен со мной и словно ребенок принимал предлагаемую ему еду.
- Все будет в порядке. - Я повторяла ему это два или три раза. Максим, поверь, все будет не так плохо, как ты ожидаешь.
Он еле заметно улыбнулся и стал смотреть в окно на бесконечные серые равнины Европы. Здесь не было осеннего солнца, не было удивительного рассеянного света, здесь были только дожди, раскисшие поля, голые деревья, серые скученные деревеньки и унылые небольшие города.
Мне особо запомнился один момент нашего путешествия. Все произошло быстро, моментально, неожиданно, но случившееся меня ужаснуло, полоснуло по сердцу.
Мы стояли на железнодорожной станции, собираясь пересечь одну из границ, и поскольку здесь меняли паровоз, была объявлена получасовая стоянка - время вполне достаточное, чтобы прогуляться подлинной платформе и размять ноги. Там был лоток, где продавали горячие сосиски, приличный кофе и шнапс, а также сладкие, ароматные пирожные. Максим наблюдал за мужчиной, пытавшимся справиться с огромной горой багажа на хлипкой коляске. Я стояла рядом с ним, ни о чем в этот момент не думая - ни о прошлом, ни о будущем, наслаждаясь тем, что можно отдохнуть от поезда, смакуя пирожное и кофе. Максим повернулся ко мне, встретился со мной взглядом и улыбнулся, и когда я смотрела на его лицо, я услышала слова, которые падали, словно капли воды на камень: "Этот человек - убийца. Он застрелил Ребекку. Это человек, который убил свою жену".
И в этот кошмарный момент, не спуская глаз с Максима, я увидела незнакомца, человека, с которым никогда не имела дела, человека совершенно мне незнакомого.
А затем дежурный по станции дал свисток, призывая пассажиров вернуться в поезд.
Глава 3
- Человеку, рожденному женщиной, отпущена короткая жизнь.
Вороны словно взмыли в небо, рассыпались, ринулись вниз; на склоне холма мужчина продолжал пахать. Солнце все так же светило. Мир нисколько не изменился.
- В расцвете жизни нас настигает смерть; у кого мы можем просить помощи, кроме тебя, о Господи, справедливо осуждающий грехи наши!
Я затаила дыхание, словно ожидая, что сейчас что-то должно произойти. И вскоре действительно произошло: все двинулись вперед и остановились у могилы. Я посмотрела на Максима. Он стоял в нескольких шагах от меня, неподвижный, словно черная тень. Мы все были в черном, освещенные золотистым солнечным светом. Я не спускала глаз с лица Джайлса, который стоял по другую сторону могилы с тяжело отвисшим подбородком, запавшими глазами, безутешно рыдал и не пытался скрывать своих слез. Рядом с Джайлсом был Роджер. Но я не могла смотреть на лицо Роджера и в смятении отвела взгляд.
- Поскольку всемогущий Господь изъявил великую милость и взял к себе душу нашей дорогой усопшей сестры, мы предаем ее тело земле.
Все наклонились и стали бросать комья земли на гроб. Я накрыла рукой ладонь Максима. Его пальцы были неподвижны и холодны, и, коснувшись их, я снова явственно увидела перед собой Беатрис, как в последнее время часто ее видела, - в твидовом костюме и простых башмаках, идущую ко мне по лужайке, лицо у нее простое, открытое, заинтересованное и дружелюбное. Беатрис, от которой я никогда не слышала ни одного недоброго или несправедливого слова.
- Я слышал голос с неба, и он сказал мне: блаженны будут умершие с верой в Господа.
Как жаль, что я не могла тогда плакать. И вовсе не из-за отсутствия чувств мои глаза были сухи. Я думала о том, какой замечательный выдался день и какое удовольствие Беатрис получила бы, если бы выехала сегодня на охоту или отправилась прогуляться с собаками - она почти никогда не бывала дома в течение дня, а затем мне пришла мысль, насколько все это неправильно, насколько несправедливо. Беатрис должна была упасть с лошади в каком-нибудь весьма зрелом возрасте, продолжая до последних дней охотиться и оставаться счастливой и беззаботной; как же это обидно и унизительно - лишиться сил и возможности двигаться после удара, когда тебе нет даже шестидесяти! Или же на ее месте должен был оказаться Джайлс, тучный, нездорового вида Джайлс, сейчас совершенно раздавленный горем, с круглым помятым лицом, то и дело прикладывающий большой белый платок ко рту. Или Роджер. Я снова бросила беглый взгляд на него - он стоял рядом с отцом, и у меня мелькнула кощунственная мысль, что предпочтительнее смерть, чем такое уродство, но я понимала, что, рассуждая так, мы печемся о себе, желая избавить себя от неприятной необходимости смотреть на него.
Наступила тишина. Мы смотрели вниз, на светлый дубовый гроб и темные комья земли на нем. Яркие цветы сняли с гроба и положили на траву, и я только сейчас увидела, сколько здесь было других цветов, они окружали могилу, лежали возле дорожки - венки и кресты, ковер из золотистых и белых, бронзовых и пурпурных цветов, которые казались драгоценностями в зеленой оправе;"а повернувшись, я увидела, что не менее пятидесяти или шестидесяти человек почтительно стояли поодаль, чтобы пропустить нас вперед. Как много было у Беатрис Друзей, как ее любили, как хорошо знали и уважали.
Мы неуверенно побрели к своим машинам, ритуал был завершен, и Максим ухватился за мою руку и крепко сжал ее.
Глаза людей были устремлены на нас; как бы они ни старались не быть назойливыми, в их головах наверняка роились вопросы, мысли и догадки; я чувствовала на себе их взгляды, хотя и шла опустив голову, не веря, что когда-нибудь мы пройдем через толпу, думая о том, что нам придется смотреть им в лицо позже, в доме, и не зная, сумеет ли Максим все это вынести.
От всех этих мыслей мной овладела паника, и в самый напряженный момент, когда мы со всех сторон был. окружены людьми, которые, словно деревья в лесу, казалось, надвигались на нас, я споткнулась, ступив с травы на гравийную дорожку, и тут же почувствовала чью-то пришедшую на помощь руку. Максим поддерживал мен с другой стороны, и это помогло мне устоять на ногах; подняла глаза и увидела обеспокоенное, до боли знакомое лицо Фрэнка Кроли.
Какое-то время спустя я вспомню, насколько его присутствие все изменило для нас, изменило остаток дня и помогло нам его пережить, придало уверенности и сил; я вновь и вновь буду вспоминать, как многим мы обязаны ему. Он был агентом Максима - трудолюбивым, лояльным; полезным, его наиболее стойким и верным другом, он страдал вместе с ним и был почти такой же жертвой Ребекки, как и Максим. Он доподлинно знал истину и хранил при этом полное молчание.
Но для меня он означал нечто большее, он был скалой, когда все вокруг казалось разбушевавшимся морем и я того и гляди должна была утонуть. Он был рядом с первого дня моего пребывания в Мэндерли, чуткий, ненавязчивый, тонко понимающий мои тревоги, старающийся облегчить мне жизнь, довольный тем, что я такая, какая есть, - юная, неловкая, неопытная, нервная, бесхитростная, и видел при этом мою истинную сущность.
Вероятно, мне никогда не оценить до конца, как многим я ему обязана, как часто, сотни и тысячи раз, незаметно приходил он мне на помощь, однако я часто думала о нем все эти годы во время пребывания за границей, думала с теплотой и благодарила его в те короткие мгновения, когда порой заходила в какую-нибудь церковь. Пожалуй, в жизни я знала всего двух людей, которые были столь безусловно, бескорыстно добры. Фрэнк и Беатрис. И сейчас они оба были здесь. Только Фрэнк был жив и мало изменился, а Беатрис мертва, и прошлое нахлынуло на меня, словно река, затопляющая голую, иссохшую землю настоящего.
Когда церемония похорон закончилась и мы стояли на дорожке за кладбищем; официально и покорно пожимая руки множеству людей, большинство из которых мы не знали, и когда наконец двинулись к черным, ожидающим нас машинам, следуя за Джайлсом и Роджером, в этот момент Максим, должно быть, убежал бы прочь, если бы это было возможно. Об этом я догадывалась хотя бы по тому, как ему не хотелось разговаривать. Он просто сел бы в одну из машин и приказал везти нас, и мы даже не попрощались бы, он велел бы гнать как можно быстрее и как можно дальше отсюда, к поезду и пароходу, снова к месту нашего изгнания. Мы приехали, выполнили свой долг. Беатрис умерла и должным образом похоронена. И ничто не может нас здесь удерживать.
Однако же мы обязаны были остаться, и не прозвучало даже намека на какой-то другой вариант.
- Это так здорово - повидать Фрэнка, - сказала я. Похоронная машина выехала из ворот и повернула на полосу движения. - Он почти такой же, как и был, только волосы чуть поседели, но это понятно, годы идут.