Посвящается моей матери
Екатерине Савельевне Гроссман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Над землей стоял туман. Напроводахвысокогонапряжения,тянувшихся
вдоль шоссе, отсвечивали отблески автомобильных фар.
Дождя не было, но земля на рассвете стала влажнойи,когдавспыхивал
запретительныйсветофор,намокромасфальтепоявлялоськрасноватое
расплывчатое пятно. Дыхание лагеря чувствовалось за много километров, -к
нему тянулись, все сгущаясь, провода, шоссейныеижелезныедороги.Это
былопространство,заполненноепрямымилиниями,пространство
прямоугольниковипараллелограммов,рассекавшихземлю,осеннеенебо,
туман.
Протяжно и негромко завыли далекие сирены.
Шоссе прижалось кжелезнойдороге,иколоннаавтомашин,груженных
бумажными пакетами с цементом, шла некоторое время почти на одной скорости
с бесконечно длиннымтоварнымэшелоном.Шоферыввоенныхшинеляхне
оглядывались на идущие рядом вагоны, на бледные пятна человеческих лиц.
Из тумана вышла лагернаяограда-рядыпроволоки,натянутыемежду
железобетонными столбами. Бараки тянулись, образуя широкие, прямыеулицы.
В их однообразии выражалась бесчеловечность огромного лагеря.
В большом миллионе русских деревенских изб нет инеможетбытьдвух
неразличимо схожих. Все живое-неповторимо.Немыслимотождестводвух
людей, двух кустов шиповника... Жизнь глохнет там, гденасилиестремится
стереть ее своеобразие и особенности.
Внимательный и небрежный глаз седогомашинистаследилзамельканием
бетонныхстолбиков,высокихмачтсвращающимисяпрожекторами,
бетонированныхбашен,гдевстеклянномфонаревиднелсяохраннику
турельногопулемета.Машинистмигнулпомощнику,паровоздал
предупредительныйсигнал.Мелькнулаосвещеннаяэлектричествомбудка,
очередь машинуопущенногополосатогошлагбаума,бычийкрасныйглаз
светофора.
Издали послышались гудки идущегонавстречусостава.Машинистсказал
помощнику:
- Цуккер идет, я узнаю его по бедовому голосу, разгрузился игонитна
Мюнхен порожняк.
Порожний состав,грохоча,встретилсясидущимклагерюэшелоном,
разодранный воздух затрещал,заморгалисерыепросветымеждувагонами,
вдруг снова пространство и осенний утреннийсветсоединилисьизрваных
лоскутов в мерно бегущее полотно.
Помощникмашиниста,вынувкарманноезеркальце,погляделнасвою
запачканную щеку. Машинист движением руки попросил у него зеркальце.
Помощник сказал взволнованным голосом:
- Ах, геноссе Апфель, поверьте мне, мы могли бы возвращаться к обеду, а
не в четыре часа утра, выматывая свои силы,еслибнеэтадезинфекция
вагонов.
И как будто бы дезинфекцию нельзя производить у нас на узле.
Старику надоел вечный разговор о дезинфекции.
- Давай-ка продолжительный, - сказал он, - нас подают не на запасный, а
прямо к главной разгрузочной площадке.
2
В немецком лагере Михаилу Сидоровичу Мостовскому впервые послеВторого
Конгресса Коминтерна пришлось всерьез применитьсвоезнаниеиностранных
языков. До войны, живя в Ленинграде, ему нечастоприходилосьговоритьс
иностранцами.Емутеперьвспомнилисьгодылондонскойишвейцарской
эмиграции, там, в товариществе революционеров, говорили, спорили, пелина
многих языках Европы.
Сосед по нарам, итальянский священник Гарди, сказал Мостовскому, чтов
лагере живут люди пятидесяти шести национальностей.
Судьба, цвет лица, одежда, шарканье шагов, всеобщийсупизбрюквыи
искусственного саго, которое русские заключенные называли "рыбий глаз",-
все это было одинаково у десятков тысяч жителей лагерных бараков.
Для начальства люди в лагере отличались номерамиицветомматерчатой
полоски,пришитойккуртке:красной-уполитических,черной-у
саботажников, зеленой - у воров и убийц.
Люди не понимали друг друга в своем разноязычии, но ихсвязывалаодна
судьба. Знатоки молекулярной физики и древних рукописейлежалинанарах
рядом с итальянскими крестьянамиихорватскимипастухами,неумевшими
подписать свое имя. Тот, кто некогда заказывал повару завтракитревожил
экономку своим плохим аппетитом, и тот, кто ел соленую треску,рядомшли
на работу, стуча деревянными подошвами и с тоской поглядывали - не идут ли
Kosttrager - носильщики бачков, -"костриги",какихназывалирусские
обитатели блоков.
В судьбе лагерных людей сходство рождалось из различия. Связывалосьли
видение о прошлом с садиком у пыльной итальянской дороги, с угрюмымгулом
Северного моря или с оранжевым бумажным абажуромвдоменачальствующего
состава на окраине Бобруйска, - у всех заключенных до единого прошлое было
прекрасно.
Чем тяжелей была у человека долагерная жизнь, тем ретивей он лгал.Эта
ложь не служила практическимцелям,онаслужилапрославлениюсвободы:
человек вне лагеря не может быть несчастлив...
Этот лагерь до войны именовался лагерем для политических преступников.
Возникновыйтипполитическихзаключенных,созданный
национал-социализмом, - преступники, не совершившие преступлений.
Многие заключенные попаливлагерьзавысказанныевразговорахс
друзьямикритическиезамечанияогитлеровскомрежиме,заанекдот
политического содержания. Они не распространяли листовок, не участвовали в
подпольных партиях. Их обвиняли в том, что они бы могли все это сделать.
Заключение во время войны военнопленных в политический концентрационный
лагерьявлялосьтакженововведениемфашизма.Тутбылианглийскиеи
американские летчики, сбитые над территориейГермании,ипредставлявшие
интерес для гестапо командиры и комиссары Красной Армии.