Со смертью мужа форсайтская цепкость, форсайтская деловитость окостенели в ней. Любительница поболтать, когда только ей представлялась такая возможность, она могла говорить часами без всякого оживления, рассказывая с эпической монотонностью о тех бесчисленных ударах, которые ей пришлось принять от судьбы; и ей никогда не приходило в голову, что слушатели становятся на сторону судьбы, - сердце у Джули было доброе.
Долгие годы, проведенные у постели Смолла (человека слабого здоровья), сделали из нее сиделку, а таких случаев, когда бедняжке приходилось подолгу просиживать у постели больных - и детей и взрослых, - было множество, и она никак не могла расстаться с мыслью, что в мире слишком много неблагодарных людей. Воскресенье за воскресеньем Джули благоговейно слушала преподобного Томаса Скоулза - блестящего проповедника, который имел на нее большое влияние; но ей удалось убедить всех, что даже в этом было ее несчастье. Она вошла в пословицу в семье, и когда кто-нибудь начинал хандрить, его называли "настоящая Джули". Такие наклонности были способны уморить к сорока годам любого человека, только не Форсайта; но Джули уже стукнуло семьдесят два, а так хорошо, как сейчас, она никогда не выглядела. Казалось, что Джули еще не утратила дара наслаждаться жизнью и наступит время, когда она сумеет доказать это. У нее были три канарейки, кот Томми и половина попугая - второй половиной владела ее сестра Эстер; и эти существа (которых всячески старались убрать с глаз Тимоти - он не переносил животных), в противоположность людям, признавали за своей хозяйкой право на хандру и были страстно привязаны к ней.
В этот вечер она выглядела торжественно и пышно в черном бомбазиновом платье со скромной треугольной вставкой сиреневого цвета и бархаткой, повязанной вокруг тощей шеи; черное и сиреневое считалось чуть ли не у всех Форсайтов самыми строгими тонами для вечерних туалетов.
Надув губы, она сказала Суизину:
- Энн про тебя спрашивала. Ты не был у нас целую вечность!
Суизин засунул большие пальцы за проймы жилета и ответил:
- Энн сильно сдала за последнее время; ей надо посоветоваться с врачами!
- Мистер и миссис Николае Форсайт!
Николае Форсайт вошел, улыбаясь и высоко подняв свои прямые брови. Днем ему посчастливилось провести план использования на Цейлонских золотых приисках одного племени из Верхней Индии - заветный план, который удалось наконец протащить, несмотря на все трудности, так что теперь он чувствовал вполне заслуженное удовлетворение. Добыча на его приисках удвоится, а опыт показывает, как Николае постоянно твердил, что каждый человек должен умереть, и умрет ли он дряхлым стариком у себя на родине или молодым от сырости на дне рудника в чужой стране, это, конечно, не имеет большого значения, принимая во внимание тот факт, что перемена в его образе жизни пойдет на пользу Британской империи.
В способностях Николаев никто не сомневался. Поводя своим орлиным носом, он сообщал слушателям:
- Из-за недостатка двух-трех сотен таких вот людишек мы уже несколько лет не выплачиваем дивидендов, а вы посмотрите, во что ценятся наши акции. Я не в состоянии заработать на них и десяти шиллингов.
Николае съездил недавно в Ярмут и, вернувшись оттуда, чувствовал, что к его жизни прибавится теперь по крайней мере десяток лет. Он сжал Суизину руку, весело крикнув:
- Ну вот, мы снова пожаловали!
Миссис Николае, болезненного вида женщина, улыбнулась за его спиной не то испуганной, не то радостной улыбкой.
- Мистер и миссис Джемс Форсайт! Мистер и миссис Сомс Форсайт!
Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема.
- Мистер и миссис Джемс Форсайт! Мистер и миссис Сомс Форсайт!
Суизин щелкнул каблуками, его осанка была просто неподражаема.
- А, Джемс, Эмили! Как поживаешь. Сомс? Здравствуйте!
Он взял руку Ирэн и вытаращил глаза. Какая прелестная женщина - пожалуй, слишком бледна, но фигура, глаза, зубы! Слишком хороша для этого Сомса!
Боги дали Ирэн темно-карие глаза и золотые волосы - своеобразное сочетание оттенков, которое привлекает взоры мужчин и, как говорят, свидетельствует о слабости характера. А ровная, мягкая белизна шеи и плеч, обрамленных золотистым платьем, придавала ей какую-то необычайную прелесть.
Сомс стоял позади жены, не сводя глаз с ее шеи. Стрелки на часах, которые Суизин все еще держал в руке открытыми, миновали восемь; обычно он обедал на полчаса раньше, а сегодня и завтрака не было - какое-то странное, первобытное нетерпение поднималось в нем.
- Джолион запаздывает, это на него не похоже! - сказал он Ирэн, не сдержав досады. - Наверное, Джун там копается!
- Влюбленные всегда опаздывают, - ответила она.
Суизин уставился на Ирэн; на щеках у него проступил кирпичный румянец.
- Напрасно. Это все новомодные штучки!
Казалось, что в этой вспышке невнятно кипит и бормочет ярость первобытных поколений.
- Как вам нравится моя новая звезда, дядя Суизин? - мягко проговорила Ирэн.
Среди кружев у нее на груди мерцала пятиконечная звезда из одиннадцати бриллиантов.
Суизин посмотрел на звезду. Он хорошо разбирался в драгоценных камнях; никаким другим вопросом нельзя было так искусно отвлечь его внимание.
- Кто это вам подарил? - спросил он.
- Сомс.
Выражение лица Ирэн осталось прежним, но белесые глаза Суизина выкатились, словно его внезапно осенило даром прозрения.
- Вам, наверное, скучно дома, - сказал он, - Я жду вас к обеду в любой день, угощу таким шампанским, лучше которого вы не сыщете в Лондоне.
- Мисс Джун Форсайт, мистер Джолион Форсайт! Мистер Босэнни!..
Суизин поднял руку и сказал раскатистым голосом:
- Ну, теперь обедать, обедать!
Он подал руку Ирэн, заявив, что не сидел с ней рядом с тех пор, как она была невестой. Джун повел Босини; его усадили между ней и Ирэн. По другую сторону Джун сели Джемс и миссис Николае, дальше - старый Джолион с миссис Джемс. Николае и Хэтти Чесмен, Сомс и миссис Смолл, круг замыкал Суизин.
Семейные обеды Форсайтов следуют определенным традициям. Так, например, на них не полагается подавать закуски Почему - неизвестно. Теория, существующая среди молодого поколения, объясняет эту традицию безбожной ценой на устрицы; но гораздо более вероятно, что запрет этот вызван желанием подойти сразу к сути дела и трезвостью взглядов, несовместимой с таким вздором, как закуски. Только семья Джемса не смогла противиться обычаю, установленному почти всюду на Парк-Лейн, и время от времени нарушала этот закон.
Безмолвное, чуть ли не угрюмое невнимание друг к другу начинает ощущаться вслед за тем, как все опускаются на свои места; оно длится до появления первого блюда, изредка прерываемое такого рода замечаниями: "Том опять нездоров; не пойму, что с ним такое!" - "Энн, вероятно, не выходит по утрам к завтраку?" - "Как фамилия твоего врача, Фэнни? Стабс? Он шарлатан!" - "Уинифрид! У нее слишком много детей.