— Знаете, что он говорит?
— Что? — спросил лейтенант.
Осадчий толкнул старичка.
— Давай повтори.
— И повторю! — закричал старичок, глаза его горели решимостью. — Не пущу!
Он прижался к дверям, еще шире раскинул руки.
— Не дам! Взорвать дворец! Это не военный объект! Не имеете права!
— Нет, ты повтори, для кого бережешь, — угрожающе сказал Осадчий.
— Да, немцы не позволят себе такое, они культурные люди.
— Слыхал? Фашисты — культурные! Они книги жгли!
Осадчий скомандовал, саперы оторвали старика от дверей, высадили их с треском, и перед ними распахнулся зал, освещенный электричеством. Узорчато-зеркально блестящий паркет, хрустальные люстры, канделябры... Выложенные бронзой следующие двери открывали анфиладу зал. Зрелище показалось лейтенанту волшебно-призрачным. До сих пор дворец был для него лишь укрытием от обстрелов.
Осторожно лейтенант двинулся по вощеной глади паркета. Вспомнился жаркий день, когда отец привел его в эти просторы парадного золота, и они, надев войлочные туфли, ходили с экскурсией.
Грязные следы солдатских сапог отпечатались, налепили мокрые листья, сквозь все узоры тянулись глубокие царапины.
— Ваши люди тащили здесь ящики, — старик показал на борозды. — Что же вы делаете?
По синему небосводу потолка летели купидоны. Кое-где стояли вазы. Многое было вывезено, убрано, торчали крюки от картин. Ничто уже не отвлекало от обнаженной красоты залов, от лепнин. Узоры китайских обоев, кресла... Сюда еще не проникла вонь пожаров, отсветы их сквозь оконную расстекловку выглядели как праздничный костер.
Лейтенант плыл словно во сне. Пустынный дворец втягивал его в заколдованное великолепие. За лейтенантом двигались саперы Осадчего, мимо них пробежали, разматывая провод, двое солдат.
— Артиллеристы, — сказал Осадчий на ухо лейтенанту.
— Вы подвергаете дворец опасности, — сказала девушка.
Лейтенант подумал и сказал Осадчему:
— Давай заминируем только подходы.
— Есть сталинский приказ, — сказал Осадчий.
— То приказ насчет складов и заводов.
Дальше Осадчий заговорил сплошным матом, лицо его задергалось, сорвал с плеча автомат, пустил очередь по стенам, затем по зеркалам, так что они взвизгнули мелкими брызгами, провел свинцовым полукружьем по узору паркета, щепа полетела во все стороны.
Лейтенант его не останавливал. Девушка бросилась к Осадчему, лейтенант перехватил ее, потому что Осадчий дрожал, взгляд его был безумен.
— Варвары, — кричала девушка.
Старик-смотритель опустил голову и отвернулся.
— Может, завтра здесь будут немцы, — сказал лейтенант. — Уходите.
Еще он сказал:
— Почему вы столько оставили, почему не увезли?
Старик оглядел его почти брезгливо, на лейтенанта еще никто так не смотрел.
— Потому что вы воевать не умеете, — произнес старик.
Лейтенант не успел ответить, прибежал Иголкин, лейтенанта вызывали по телефону из дивизии.
Ему сообщили, что надо удержать позицию а до завтрашнего вечера, пока займут позицию на Пулкове. Сказали, что к нему едет Михайлов. Когда лейтенант вышел, на ступенях лежал молоденький милиционер, из горла у него толчками шла кровь, над ним хлопотал врач. Рядом на земле лежал убитый милиционер, лицо его было закрыто фуражкой.
— Не послушались, — сказал Иголкин. — Дурни.
— Кончается, — сказал врач. Умирающий вытянулся как по команде, лицо его разгладилось, он удивленно смотрел в небо.
С передовой звонили, требуя поддержки, спрашивали, следует ли ударить во фланг, обороняться дальше невозможно, боялись, что отсекут.
Где какая рота лейтенант плохо представлял. Дальше пошла какая-то неразбериха, действия и намерения лейтенанта я уже плохо могу объяснить, могу лишь вспомнить какие-то факты. Видя бойцов, которые толпились возле КП, он считал, что они отсиживаются, гнал всех на «передок», набросился на какую-то команду, которая сидела на траве, курила.
— Кто такие?
Я вас хочу предостеречь
От громких слов, от пышных встреч.
Солдатам этого не надо.
Они поймут без слов, со взгляда,
Снимать ли им котомку с плеч.
Много позже в разговоре с поэтом Александром Гитовичем я узнал, что, оказывается, Владимир Лифшиц после ополчения остался в армии, воевал, стал офицером, командовал чуть ли не батальном. Это несмотря на свою близорукость. Отличился в боях.
Во времена борьбы с космополитами, на самом пике антисемитской травли, он вел себя непреклонно, не каялся, кажется, единственный из поэтической группы Гитовича, где были В. Шефнер, А. Чивилихин, еще кто-то.
Такое продолжение этой жизни было для лейтенанта неожиданным. Хотя давно бы мог усвоить, что судьба предпочитает решать по-своему, неведомо, из каких соображений.
Куда делись те двое дезертиров ? Они затерялись среди вороха событий. Слава богу, он не застрелил Митюкова, он никого не застрелил, а ведь мог бы. Такое у него было состояние. И сошло бы с рук. Был ли какой-то толк от его командования: кое-что он наверняка ставил себе в заслугу. Продержались в Пушкине еще почти сутки, немцам не удалось занять Пулково. Д. приписывал себе эвакуацию раненых, организованный отход из Пушкина. Что касается Пулкова, тут он преувеличивает. Простим и прочие погрешности молодых лет. Что-то можно ему оставить, личное мужество, все же не запаниковал. А бестолковость, она в те дни охватила и куда более опытных.
Уходили из Пушкина в пять утра 17 сентября. Немецкие автоматчики уже заняли парк.