Сзади грохнула. И еще раз снова. Сначала Максим не почувствовал ничего. Но он понял, что произошло что-то очень важное. Обернулся на звук и увидел мальчишку, которому только что покалечил руку. Мальчишка лежал на животе, а во второй, здоровой руке он держал пистолет с дымящимся дулом.
Черт! Как несправедливо. Нечестно.
Земля ушла из-под ног и ударила в плечо. Максим закашлялся. Так вот что чувствовали те канадские солдаты в тамбуре, когда бронебойные пули насквозь пробили их защиту и тела! Боли-то – как коленку разбить. Только что-то встать не получается. Максим перевернулся на спину. Чья эта кровь на стекле маски? Это он накашлял или брызнуло? Сквозь кровь он видел как человек, бросивший в него девчонку, медленно подходит. Подходит и поднимает тяжелый черный ствол, чтобы выстрелить Максиму в лицо. Чтобы Максима не было. Больше никогда не было. Может быть так будет лучше? Ангелка все поймет и простит. Потом.
Потом. Что бывает потом? Если ты не умрешь, а останешься жить. Хоть на день? Два? Может быть несколько месяцев? Годы? Даже за один день можно насладиться любимой, поиграть с собственным ребенком, посмотреть, как он улыбается, услышать его смех, вытереть слезы, сказать ему, что-то важное. Доделать еще хоть одно дело, отдать хоть какие-нибудь старые долги. Выжать этот лишний день досуха, до капли, впитать даже запах. Не оставить небытию ничего в отличие от тех других бывших раньше дней, которых было много и которых незачем было ценить. А месяц? Год?! О, какая роскошь! Это целая, огромная счастливая жизнь! Это триста шестьдесят пять свиданий, с поцелуями, с любимыми глазами, сверкающими в темноте. Триста шестьдесят пять прогулок в парке с собственным ребенком и даже отметки на косяке двери – насколько он вырос. И даже день рождения! Это друзья, которым ты больше не скажешь ни одного глупого, напыщенного слова, а только будешь слушать их – таких замечательных, умных, самых лучших и быть счастливым от того, что они у тебя есть. Дурак! Дурак! На что ты потратил все дни, что у тебя были? На что? На побег от ответственности? На что ты потратишь вот эту последнюю оставшуюся у тебя секунду? На то, чтобы лежать тут, скорчившись в темноте и ждать последнего щелчка часов? До последнего лелеять глупую гордость?
Он вспомнил только-то состоявшийся разговор:
«- Скучаешь?
- Нет.»
Мужик! Как круто сказал! Мужик! Сковородки тефлоновые тебе вилкой царапать, да носки по квартире разбрасывать! Вот и весь мужик. Нет, ты не скучаешь по машине и квартире, и по тому Максиму в пиджаке и галстуке ты не скучаешь. Он глупый, пошлый, дрянной человечишка. По Ангелке ты скучаешь. По любви к ней. По тому, как был готов все отдать за свидание с ней. По тому, как сирень по ночам в парке обворовывал, когда денег на букет не было. И приносил в шесть утра к двери, не зная, что мать ее сметет все веником – и в мусорку.
Будет это у тебя потом? После щелчка? А если она где-то рядом? Ели ее можно найти? Например, по номерам машины? Тебе же приходила в голову эта мысль! Почему же ты ей не воспользовался? Обида не позволяла?
А потом, если тебя найдут, твой протухший труп, оскалившийся и обглоданный крысами, покажут твоей жене на опознании? Это все на что ты способен? Обидеться до смерти за то, что себе охотно простил? На прощальную жалкую улыбку в морге: извини, но у меня не вышло? Это все что ты есть?! Выбирай! Выбери немедленно! Вот парк и детский смех, и твои ноги шуршат по осенней листве, и вот темнота с твоими белыми глазами. Выбери сейчас. Выбери. Сделай хоть один мужской поступок в своей жизни!
Максим посмотрел в лицо врагу. Над ним стоял вожак. Он был тоже ранен – правая рука висела, и пистолет он держал в левой. Его шатало от контузии. Максим ударил его ногой в коленную чашечку. Грянул выстрел и вожак упал. Пуля пробила правую руку чуть выше локтя, но чувствовать боль было некогда. Максим левой рукой схватил лежащий рядом автомат и положив его на ногу вместо сошек, выстрелил в поднимающегося убийцу. И еще раз. И еще, на тот случай, если промахнулся. Кинул автомат на грудь и дал очередь назад, туда где последний раз видел направленный на него ствол. Поглядел назад, поискал глазами парнишку с пистолетом. Тот лежал глазами в небо, а светлую куртку заливало красное пятно.
Максим успел просипеть в рацию:
- Сева, я трехсотый, тяжелый трехсотый.
И отключился.
Очнулся он от того, что его трясли. Он открыл глаза и увидел светлеющее небо с Венерой и себя на носилках. Без маски.
- Черт! Макс! Ты нас напугал. – голос Севы в наушнике слегка подпрыгивал, - Я думал, что ты копыта отбросить пытаешься. Рванул впереди всех, вышел из строя. Ты с ума сошел? Умереть захотел? В тебе пять пуль!
- Пять?
- Нет! Я шучу!
- Я помню только три. Две в спину и третья в руку.
- Тебе нельзя разговаривать. А во-вторых, еще две ты получил в левую ногу до того как упал. Он в тебя стрелял непрерывно. Слава богу, что он был контужен как глушенный лосось.
- А что с..
- Детей взяли человек двадцать. В том числе ту, что ты стукнул. Связались с властями, теперь пусть они не знают, что с ними делать. Ты, кстати, знаешь, что детки головы резали? У них в лагере нашли штук пятьдесят. Все свежие. Скорее всего, из Крекшино. Как хоронить теперь – непонятно. Вот полюбуйся.
Сева махнул рукой по направлению к пруду.
Берег пруда был утыкан кольями, на которые были насажены отрезанные человеческие головы. Мужские, женские, детские. Они стояли страшным парадом. Максима несли мимо этого строя к БТРу на носилках и каждая провожала его прощальным салютом. Их глаза были закачены, перекошены, вывернуты внутрь и ни с одной невозможно было столкнуться взглядом. Незнакомые. Все, кроме одной.
- Стойте!
Сева снова бросился к Максиму.
- Тебе нельзя вставать! Немедленно ляг!
Максим показал на голову и приказал:
- Ближе!
Его поднесли переглядываясь.
- Ты, что узнал его?
- Да.
Максим снова закашлялся. Последний раз он видел это лицо улыбающимся. Еще бы, ведь в этот момент руки помогали Ангеле садится в машину. Или обнимали за талию. Действительно красивый был парень. И наверное в момент смерти был не один.
Максим резким движением вывалился из носилок и пополз обратно, в ту сторону, откуда начинался ряд. Во рту снова стало солоно. Он загребал руками землю, траву. Подползая к очередной голове он переворачивался на спину и смотрел. Не то. И это не то. Переворачивался на живот и снова полз. Крепкие руки схватили его за шкирку и пояс, подняли, перевернули и снова уложили на носилки.
- Скажи, друг, тебе нужны все головы?
Сева не улыбался.
- Да. Все. Или еще две. Как получится. Женские. Одна женская. Вторая детская. Девочки.
Максима трясло. Речь становилась обрывочной.
- Все понятно. Так! Понесли лейтенанта. Подносим к каждой голове.
Его снова понесли, но уже в сторону откуда начинался страшный парад.
- Не то.
Еще голова. Оскалившаяся женщина, с всклокоченными волосами, уставилась мертвыми глазами в небо.
- Не то.
Избитые и захваченные на рейде подростки испуганно жмутся друг к другу. Они боятся предположить, что с ними будет, если страшный израненный лейтенант найдет то, что ищет.
- Не то.
- Не то.
И так полсотни раз. Когда последняя голова была позади и его снова понесли к БТРу, Максим схаркнул кровь и спросил:
- Так сколько осталось живых в Крекшино?
- Двое. Женщина беременная и девочка лет трех. Твои?
Максим сделал знак Севе наклонится, и когда тот склонился над ним, вцепился руками в грудные клапаны с такой силой, что приподнял себя с носилок и прохрипел:
- Найди мне их! Слышишь? Найди мне их! Сейчас же.
Мир быстро завертелся, и Максим снова упал на носилки без сознания.
Осеннее утро. Уже не такое яркое как летнее. Слегка сероватое. С прозрачным ветром, гоняющим листву и торопящим деревья сбросить остатки красно-золотой одежды. Северный варвар грабящий византийскую роскошь. По больн6ичному парку идут четверо: осторожно ступает красивая женщина с ребенком на руках, девочка лет трех-четырех подпрыгивает по листве, то отбегая с тропинки то, возвращаясь обратно с охапками осенних листьев, чтобы бросить это богатство в спутников, и мужчина в кресле-каталке. Женщина что-то рассказывает мужчине, делая паузы, когда дочь подбегает слишком близко.
- Павел нас спрятал, когда они пришли. А сам остался.
- Смелый поступок.
Мужчина говорит и потом долго, мучительно кашляет. Женщина подходит сзади и гладит его по спине, придерживая ребенка одной рукой. Отдает ребенка мужчине и катит кресло перед собой. Мужчина строит ребенку рожицу. Вся компания останавливается у берега маленького прудика окруженного белыми лавочками. Женщина подкатывает кресло к скамейке, ставит его на тормоз и садится на скамейку рядом. Девочка убегает к пруду с криком «Уточки! Уточки!».
- Осторожно у воды! – кричит женщина, - Не подходи близко к краю!
- Ничего с ней не случится, – говорит мужчина. – Теперь ничего с вами не случится. Ты о маме с папой знаешь, что-нибудь?
- Они как раз в Питер уехали. Даже похоронить нечего. Я так испугалась, что осталась одна.
Мужчина молчит. Женщина тревожно смотрит на него, потом берет его руку в свою.
- Я хочу чтобы ты знал: я не ложилась с ним. С тех пор как ты пропал – не ложилась. Я считала, что это Бог меня наказывает, а он – очень страдал. Мучился. Его отец хотел даже выгнать нас, но он не позволил. Он нас всегда защищал.
Ребенок на руках мужчины заплакал, и женщина взяла его к себе. Расстегнула пальто и дала ребенку грудь. Ребенок громко зачмокал, пукнул и успокоился.
- Сын мой?
- Судя по манерам – несомненно.
Мужчина засмеялся и снова закашлялся.
- Я серьезно.
- Он – вылитый ты.
- Спасибо.
- Не за что. Само получилось. Сева твой ворвался в родильное отделение как раз в тот момент, когда меня на роды клали. Всех сестер распугал. Тебя оперировали вон в том крыле как раз, когда я рожала в этом. Больно?
- Привычно.
- Ты странный стал.
- А почему ты не спрашиваешь, откуда я узнал, что тебя нужно искать там же где и его?
- А я знаю. Тебе все твоя женщина рассказала. Та, что все время приезжала к нашему дому и смотрела на наше окно. Ты знаешь, что у вас с ней глаза похожи? Зеленые? И взгляд затравленный.
- А сейчас? Сейчас у меня взгляд затравленный?
- Давно ты так на меня не смотрел.
- Как?
- Как на икону.
- Я теперь всегда буду так смотреть. Если позволишь.
- Если ты не будешь на меня смотреть все время, я умру.
Сытый ребенок отвалился от груди, мурлыкнул что-то музыкальное и заснул.
- Дай мне опереться.
- С ума сошел? Доктор сказал, что еще не меньше двух недель!
- Так мне и дадут еще две недели лежать.
Женщина встала и подставила мужчине плечо. Мужчина оперся на нее, со стоном встал.
- Ничего. Можно. Надо будет завтра костыль какой-нибудь попросить.
- Ты снова на службу вернешься?
- Ну, старого директора службы взяли на горячем – Оля помогла. Он пока подбивал к ней клинья, засветил связи с группировками бандитов, которых приволок из Москвы и помогал им подавить местный криминалитет. Новым назначили Ивана Александровича. Ты его помнишь, он позавчера заходил. Так, что опалу с меня вроде как сняли. Домик обещают неподалеку от работы. И вообще…
Мужчина хотел показать руками это «вообще», но не получилось. Они медленно брели к больничному корпусу. Мужчина хромал, опираясь на женщину как на костыль, время от времени останавливаясь и отнимая руку от ее плеч, чтобы погладить по волосам. Вокруг, разбрасывая листву, нарезала круги девочка.