Наконец за белыми стенами вновь заиграли горны.
По широким ступеням первым вниз двинулся клир той церкви, что находилась в Академии, – диаконы, настоятель, певчие; следом, за слугами Спасителя, неторопливо, соблюдая достоинство, шли наставники и профессора. Замыкали шествие деканы факультетов – солидные, бородатые, осанистые, они не шли, а шествовали, опираясь на длинные резные посохи, изукрашенные самоцветами, жемчугами и перламутром. Неясыть знал их всех по именам, знал, какой факультет кто возглавляет, – Парри постарался. Невольно Неясыть вспомнил их разговор, один из последних, уже перед самым своим уходом. Парри тоже собирался покинуть надоевшую ему башню, он получил свою награду, разрешение поселиться в Семиградье и немалую сумму в золоте; теперь ему оставалось только дождаться сменщика.
«Всего факультетов двенадцать, – неспешно говорил Парри, прихлёбывая пустой кипяток – заправить его было уже нечем, в кладовой осталось только немного муки. – Первый, самый древний – общего волшебства. Через него проходят все студиозусы, кроме – ну, ты это и сам узнаешь. Второй, третий, четвёртый и пятый – само собой, стихийное волшебство:
Огонь, Вода, Воздух и Земля. Тут уже начинается специализация. Невозможно в равной степени владеть магиями огня и воды или ветра и земли. Запомни, Неясыть, две великие пары: огонь с воздухом, а вода с землёй. Так… Ну, потом начинается уже разброд. Был когда‑то шестым факультет каллиграфии, гм‑м‑м, да, да… был, да теперь нет. Ныне шестыми у нас идут алхимики. Вот ведь тоже мне, и магами‑то их назвать можно с изрядной натяжкой, а туда же, силу обрели, сразу за стихиями встали… Седьмой факультет – святые отцы. Они в своей области тоже доки, не смотри, что монахи, магия Спасителя вельми велика, вельми… Восьмыми у нас те, кто занят всяческой Нелюдью – ну, ты сам понимаешь, эльфы там, простые или тёмные, гномы разные, тролли, огры, орки, великаны горные и снежные, гоблины, кобольды… Там же и всяческие чудища – ну, фениксы там разные, левиафаны, драконы, козероги, морские змеи, грифоны, сфинксы… Много их стало в последнее время, того и гляди отделятся, свой факультет создадут, тринадцатый… Девятый факультет – древняя магия. Обереги, амулеты и прочее. И каллиграфия теперь там же… – Парри прервал свою речь и вздохнул. – Десятый – космологи, теологи и прочие… «глобалисты», как они себя называют. Тьфу, позор и поношение, мальчишки сопливые, а туда же – факультет теперь! Ну, а одиннадцатый – люди почтенные и солидные. Лекари. Всякий маг, Неясыть, он ведь если где среди людей‑то живёт, так зачастую и лечит, и роды принимает. Народ со всякой своей бедой к чародею идёт. Так что нам все хвори надо назубок знать. На том же факультете злаки полезные да скот лечить научат. Вот так вот…»
«А что же двенадцатый факультет, почтенный Парри?» – спросил тогда Неясыть.
«Двенадцатый… – проворчал старик. – Ничего я никогда не понимал в этом двенадцатом. И как он возник, не слишком‑то понял, ещё когда учился и нам это объясняли… Вообще‑то не двенадцатым бы ему именоваться, а вторым, потому что возник сразу же за Общим Волшебством. Это, парень, факультет Тьмы. Факультет малефицистики, сиречь злоделания. Эвон оно как, Неясыть. Много про этот факультет и его декана толков ходило, да только ректорат – он же Белый Совет – все толки, что, мол, хорошо бы декана того – да на осину, да пятью колами проткнуть, а кости потом конями растягать, – Белый Совет все эти толки под корень. Равновесие, видишь ли, нарушать нельзя!» И Парри пренебрежительно фыркнул.
Неясыть потянулся, приподнялся на носки, норовя рассмотреть деканов. Один, два, три… восемь… десять, одиннадцать.
Одиннадцать! Выходит, отстал от жизни старик Парри, нет больше никакого факультета Тьмы? Отчего‑то Неясыть вдруг ощутил что‑то вроде разочарования.
– Нет, нет, и не проси, Анэто. Не пойду никуда. Сколько можно себя на посмешище выставлять? Пусть вы даже и победители – разве так обращаются с побеждёнными? В честном бою?
– Если б ты и впрямь был побеждённым, я б с тобой вообще не разговаривал. Не нарушай обряда, выйди к народу.
– На посмешище!.. Хватит, навыходился! Делай со мной что хочешь, ректор Анэто, больше я тебе подчиняться не стану! Хочешь заточить – заточи, хочешь убить – убивай, всё лучше, чем насмешки ваши терпеть, Белые!
– Ты всего лишь ошибся в выборе цвета, – невозмутимо заметил тот, кого называли Анэто. – За ошибки нужно платить. И, согласись, что бы там ни утверждал достопочтенный Эвенгар Салладорский, бытие лучше небытия, куда отправились слишком уж ретивые его и твои соратники. Не глупи и выходи на площадь. Я не скрываю своих симпатий и антипатий, декан, но выйти ты обязан. Вспомни договор. Ты его подписал. Ты дал слово.
– Зачем тебе этот фарс, Анэто? – устало сказал собеседник ректора. – Ты упрямо именуешь меня «деканом», но что я за декан без факультета? Без студиозусов?
– Таков был договор, – последовал невозмутимый ответ. – Я не виноват, что к тебе никто не идёт. За все эти годы…
– Ну да, никто, никто не отдал мне своего шара, – проворчал декан. – Так никто и не отдаст!
– Пока дышу – надеюсь, разве не так? Ну, не нарушай клятвы, не надо, дурное это дело, декан. Примирись с судьбой. Выйди, постой, потом вернёшься обратно. Смотри, все уже на площади! Сейчас народ взволнуется – почему это и деканы все на площади, и проректоры – а нас с тобой нет?..
– Будь ты неладен, Анэто, – тяжело вздохнул говоривший с ректором. – Ладно, ступай вперёд, я следом…
«Одиннадцать, а вовсе не двенадцать, – продолжал думать Неясыть, разглядывая вальяжных магов. – Что мне этот Парри наплёл?..»
Как раз в этот миг горны смолкли и наступила тишина. Неожиданно на всей площади из‑под белой арки гулко отозвались шаги – шествовал кто‑то тяжёлый, мощный, шествовал медленно и торжественно. Люди замерли, вставая на цыпочки и стараясь как можно лучше разглядеть идущего.
Неясыть увидел высокую, на целую голову выше его самого, фигуру, до самых пят облачённую в чёрное. Каждый шаг сопровождался странным клацающим звуком, словно на ногах у идущего имелись самые настоящие когти. Глубокий капюшон скрывал лицо, виден был лишь подбородок – но при этом подбородок явно нечеловеческий, покрытый тёмно‑коричневой чешуёй. Руки – по крайней мере на первый взгляд – ничем, кроме размера, не отличались от людских, правда, загадочный декан носил на них грубые кожаные перчатки с раструбами, несмотря на тёплый осенний день; человек – или существо – шагал, опираясь на длинный посох, опять же чёрный; навершие было украшено головой разинувшего пасть дракона, чьи глаза горели рубиновым огнём.
Декан встал отдельно от всех, оперся на посох и равнодушно опустил голову. Казалось, ему нет никакого дела до происходящего на площади.
Тем временем герольд начал громко выкрикивать названия факультетов, перечисляя кафедры; правда, имён деканов при этом вслух не произносилось.
Неясыть слушал вполуха. Ему это было неинтересно, он во все глаза смотрел на фигуру в чёрном. Зоркий парень даже с немалого расстояния сумел рассмотреть потёртости и кое‑как поставленные заплаты на чёрном плаще, неловко приделанную перемычку на некогда треснувшее древко посоха, выкрошившийся перламутр зубов дракона…
…Факультет малефицистики герольд объявил последним, поименовав кафедры оборотничества, сиречь ликанотропии, некромантии, вампиризма, ведовства ядовитого и каких‑то непонятных Чёрных Бездн.