– Не помню уж, почему я…
– А тебя звать Меррин.
Меррин бросила на него удивленный взгляд.
– Я спросил одного человека, – пояснил Иг.
Она взглянула в направлении двери.
– Мои родители, наверно, уже ждут.
– О'кей, – сказал Иг.
К тому времени, как они дошли до атриума, он успел выяснить, что оба они изучают первый период английской литературы, что дом у нее на Клапем‑стрит и что мама записала ее волонтером по сдаче крови, организуемой церковью в конце этого месяца. Иг тоже участвовал в этой акции.
– Я не видела твоей фамилии на подписном листе, – сказала Меррин.
Они спустились еще на три ступеньки, прежде чем Иг сообразил, что, значит, она искала его фамилию на подписном листе. Он оглянулся и увидел, что Меррин чему‑то загадочно улыбается.
Когда они вышли из церкви, солнце сияло так ярко, что в первую секунду совсем ослепило Ига. Затем он увидел смутное пятно, несущееся прямо на него, поднял руки и поймал футбольный мяч. Когда глаза его попривыкли к свету, он увидел своего брата, Ли Турно, еще нескольких парней – даже Эрика Хеннити – и отца Моулда, веером разбегавшихся по траве.
– Иг, сюда! – крикнул Моулд.
Родители Ига стояли вместе с родителями Меррин; Деррик Перриш и отец Меррин весело переговаривались, словно их семейства дружили уже многие годы.
Мать Меррин, худая женщина с поджатыми бесцветными губами, заслоняла глаза от солнца ладонью и болезненно улыбалась, глядя на дочь. День пах горячим асфальтом, прокаленными солнцем автомобилями и свежеподстриженным газоном Иг, не отличавшийся особенной склонностью к спорту, занес руку и швырнул футбольный мяч, придав ему сильное вращение; тот пролетел по плавной дуге и попал прямо в большие мозолистые ладони отца Моулда. Моулд, в черной рубашке с короткими рукавами и белым воротником, вскинул мяч над головой и рванулся по зеленому газону.
Футбол продолжался с полчаса; отцы, сыновья и святой отец гонялись друг за другом по газону. Ли поставили квотербеком; [15]он тоже не был особым спортсменом, но с виду вполне подходил для этой роли, с идеальным, почти ледяным спокойствием, написанным на лице, и галстуком, закинутым через плечо. Меррин скинула туфли и играла босиком, единственная среди них девочка.
– Меррин Уильямс, – сказала ее мать, – ты так перепачкаешь штаны травой, что мы никогда не отстираем.
Но ее отец махнул рукой и сказал:
– Надо же немного повеселиться.
Они играли вроде бы в тач‑футбол, [16]но Меррин роняла Ига на землю при каждой игре, бросаясь ему под ноги, пока это не стало шуткой, заставлявшей всех покатываться со смеху, – Иг, которого сшибала шестнадцатилетняя девочка, тонкая как былинка. И никого это не веселило больше, чем самого Ига, который прямо из себя выходил, чтобы дать ей лишний шанс с ним расправиться.
– Падай на зад сразу же при подаче, – сказала Меррин, сбив его с ног в пятый или шестой раз. – Потому что я могу это делать весь день до вечера, понимаешь? А что тут такого смешного?
Потому что он смеялся.
Меррин стояла над ним на коленях, ее рыжие волосы щекотали ему нос. Она пахла лимонами и мятой. Крестик, висевший у нее на шее, снова поблескивал ему, передавая почти невыносимо радостное сообщение.
– Ничего, – сказал Иг. – Я тебя прекрасно понимаю.
Глава двадцатая
Все остальное лето они то и дело наталкивались друг на друга. Когда Иг пошел со своей матерью в супермаркет, Меррин оказалась там же со своей матерью. В итоге они шли вместе по проходу, отставая от родительниц на пару футов.
Меррин прихватила мешочек вишен, и они попутно их ели.
– Разве это не магазинное воровство? – спросил Иг.
– У нас не будет никаких неприятностей, если мы съедим улики, – сказала Меррин, сплюнула косточку в ладонь и отдала ему.
Она отдавала ему все свои косточки в естественном ожидании, что он от них как‑нибудь избавится, что он и делал, складывая косточки в карман. По приходе домой в кармане его джинсов обнаружился сырой, сладко пахнувший комок размером с детский кулак.
А когда «ягуар» должен был ехать в «Мастерс‑авто», Иг увязался вместе с отцом, потому что он знал, что там работает отец Меррин. У Ига не было никаких причин считать, что в этот солнечный день она будет в таком неподходящем месте, но вот, она сидела за отцовским столом, болтая ногами, и словно с нетерпением ждала, когда же он придет. Они взяли из торгового автомата по апельсиновой содовой и стояли в заднем помещении мастерской под жужжащими флуоресцентными лампами, Меррин сказала, что завтра пойдет вместе с отцом к Королевиной Круче. Иг сказал, что дорога проходит прямо за их домом, и она спросила, не пойдет ли он вместе с ними. От соды их губы стали оранжевыми. Идти с ней вместе куда бы то ни было не представляло труда, это было самой естественной в мире вещью.
Было вполне естественно подключить и Ли, не давая событиям приобрести слишком уж серьезный оборот. Ли и сам захотел участвовать в походе на Королевину Кручу, сказал, что хочет там попробовать дорожку для горной доски. Впрочем, доску он позабыл.
По пути наверх Меррин ухватилась за ворот своей футболки, оттянула его и начала утрированно обмахиваться. В шутку изображая, что задыхается от жары.
– Вы, ребята, прыгали когда‑нибудь в эту реку? – спросила Меррин, указывая на Ноулз, поблескивающую между деревьев; та вилась внизу, по плотно заросшей деревьями долине, черная змея со спиной, покрытой сверкающими чешуйками.
– Иг все время туда прыгает, – сказал Ли, и Иг рассмеялся; Меррин сощурила глаза и удивленно на них взглянула, но Иг только потряс головой. – Только вот что я вам скажу, – продолжил Ли, – у Ига в бассейне куда приятнее. Когда ты позовешь ее купаться?
От этого вопроса у Ига вспыхнуло лицо. Он уже много‑много раз представлял себе эту картину – Меррин в бикини, но при каждой попытке заговорить на близкую к этому тему дыхание ему отказывало.
Однажды за все эти первые дни они заговорили о ее сестре, Реган. Иг спросил, почему они уехали с Род‑Айленда, и Меррин сказала, пожав плечами:
– После смерти Реган родители были совершенно подавлены, а здесь выросла моя мама, все ее семейство здесь. А без Реган наш дом совершенно опустел, стал вроде чужим.
Реган умерла в двадцать лет от редкой, особо скоротечной разновидности рака груди; болезнь убила ее за какие‑нибудь четыре месяца.
– Страшно, наверное, – пробормотал Иг; идиотическое суждение о едва ли единственной вещи, которая ему не грозила. – Не могу себе даже представить, как бы я себя чувствовал, умри вдруг Терри. Он мой лучший друг.
– То же самое я думала про Реган и себя.
Они сидели у Меррин в спальне, спина Меррин была обращена к Игу, голова опущена. Она расчесывала волосы.
– Но за время болезни она успела всякого наговорить. Всяких злых вещей, несправедливых, – продолжила Меррин, не глядя на Ига. – Мне и в голову не приходило, что она про меня такое думает. Когда она умерла, мне казалось, что это почти незнакомый человек. Я еще довольно легко обошлась – по сравнению с тем, что она говорила родителям. Не думаю, чтобы я могла когда‑нибудь простить то, что она говорила отцу.
Последнюю фразу она произнесла очень легко, словно обсуждая какую‑то маловажную ерунду, а затем замолкла.
Прошло несколько лег, прежде чем они снова заговорили о Реган.