– Нет. Сразу после. Во время волнений в связи с разделом между мусульманами и индусами в 1947 году. Британцы тогда уносили ноги, разрезав Индию на два государства и предоставив двум религиозным группировкам истреблять друг друга. Было это задолго до тебя, верно, Роберто?
– Я об этом читал, Эйб. И ты отправился в Калькутту делать репортажи о волнениях?
– Нет. В то время люди не хотели больше читать про войну. А в Калькутту я поехал, потому что Ганди Махатма, не Индира…, туда собирался, а мы писали о нем. Человек Мира, Святой в Накидке и прочая фигня. Как бы там ни было, в Калькутте я провел около трех месяцев.
Эйб умолк и провел рукой по редеющим волосам. Казалось, он не может подобрать слова. Я ни разу не видел, чтобы Эйб затруднялся в речи – писал ли он, говорил или орал.
– Бобби, – наконец заговорил он, – а известно ли тебе, что означает слово «миазмы»?
– Ядовитая атмосфера, – скорее раздраженно, чем озадаченно, ответил я. – Как на болоте. Или еще чем-нибудь отравленная. Происходит слово, вероятно, от греческого «мианейн», то есть «загрязнять».
– Точно, – подтвердил Эйб, снова погоняв во рту сигару. Он не обратил внимания на мой небольшой выпендреж. Эйб Бронштейн ожидал от своего бывшего редактора отдела поэзии знания греческого.
– Так вот, единственное слово, которое могло бы охарактеризовать для меня Калькутту тогда…, или сейчас…, это «миазм». Я даже слышать не могу одно из этих двух слов, чтобы тут же не вспомнить про другое.
– Город был построен на болоте, – заметил я, все еще чувствуя раздражение. Не привык я выслушивать от Эйба такую бредятину. Как если бы надежный старый сантехник вдруг начал разглагольствовать на темы астрологии.
– И поедем мы туда в сезон дождей, то есть не в самое лучшее время года, как я понимаю. Но не думаю, что…
– Да я не про погоду, – перебил Эйб. – Хоть это и самая жаркая, самая влажная, гнусная дыра, что мне только приходилось видеть. Хуже, чем Бирма в 1943-м. Хуже, чем Сингапур во время тайфуна. Бог ты мой, да это хуже, чем Вашингтон в августе. Нет, Бобби, я говорю не о месте, черт бы его побрал. Есть что-то…, что-то миазматическое в этом городе. Ни разу не приходилось мне бывать в месте, столь подлом или дерьмовом, а бывал я в самых грязных городах мира. Калькутта испугала меня, Бобби.
Я кивнул. Из-за жары у меня начиналась головная боль, пульсировавшая за ушами.
– Эйб, ты проводил время не в тех городах, – легкомысленно сказал я. – Попробуй провести лето в Северной Филадельфии или на южной окраине Чикаго, где я рос. После этого Калькутта покажется Городом Веселья.
– Да, – сказал Эйб. На меня он больше не смотрел. – Понимаешь, дело не столько в самом городе. Я хотел убраться из Калькутты, и шеф моего бюро – бедолага, что помер через пару лет от цирроза печени…, в общем, этот говнюк дал мне задание осветить открытие моста где-то в Бенгалии. Я хочу сказать, что там не было еще даже железной дороги, соединяющей два куска джунглей через реку шириной ярдов двести и глубиной дюйма три. Но мост тем не менее был построен на одно из первых денежных поступлений из Штатов после войны. Вот я и должен был освещать открытие. – Эйб замолчал и выглянул из окна. Откуда-то с улицы донеслись сердитые выкрики на испанском. Эйб, казалось, не слышал их. – Так что, работенка была не из самых приятных. Проектировщики и строители уже исчезли, а открытие представляло собой обычную мешанину из политики и религии, что для Индии вполне обычно. В тот вечер было слишком поздно возвращаться на джипе – как бы там ни было, я не спешил вернуться в Калькутту – и я остался в маленькой гостинице на окраине деревни.
В тот вечер было слишком поздно возвращаться на джипе – как бы там ни было, я не спешил вернуться в Калькутту – и я остался в маленькой гостинице на окраине деревни. Возможно, эта деревня ускользнула от глаз британской инспекции во времена раджей. Но ночь была чертовски душной – когда даже пот не стекает с кожи, а висит в воздухе, – а москиты просто сводили меня с ума. В общем, где-то после полуночи я встал с постели и пошел к мосту. Выкурив сигарету, я отправился назад. Если бы не полнолуние, я бы этого не увидел.
Эйб вынул сигару изо рта. Он скривился с таким видом, будто она была такой же противной, как и его физиономия.
– Ребенку вряд ли было больше десяти лет, может, и меньше. Он висел на куске арматуры, торчавшем из бетонной опоры с западной стороны моста. Наверное, он умер не сразу, и еще некоторое время боролся за жизнь, после того, как штыри пронзили его…
– Он что, забирался на новый мост? – спросил я.
– Да, так я и подумал, – ответил Эйб. – Именно это представители местной власти и сообщили во время расследования. Но пусть меня повесят, если я могу объяснить, как он умудрился наткнуться на те штыри… Ему пришлось бы оттолкнуться и спрыгнуть с самой верхотуры. Уже потом, через несколько недель, когда мистер Ганди закончил свой пост, а в Калькутте прекратились волнения, я отправился в тамошний британский консулат, чтобы раздобыть экземпляр повести Киплинга «Строители моста». Ты ведь читал эту повесть?
– Нет, – ответил я. Я не выносил ни поэзию, ни прозу Киплинга.
– А стоило, – заметил Эйб. – Малая проза Киплинга весьма недурна.
– И о чем повесть? – спросил я.
– В общем, повесть о том, что строительству любого моста приходит конец. А у бенгальцев на этот счет была тщательно разработанная религиозная церемония.
– И в этом нет ничего необычного? – спросил я, почти догадавшись, к чему он клонит.
– Ни капли, – сказал Эйб. – В Индии любому событию посвящена какая-то религиозная церемония. Именно бенгальские обычаи и послужили поводом для повести Киплинга. – Эйб сунул сигару обратно в рот и продолжал говорить сквозь сомкнутые зубы:
– По окончании строительства любого моста приносили человеческую жертву.
– Правильно, – сказал я. – Великолепно. – Собрав фотокопии, я сунул их в папку и встал, приготовившись уйти. – Если вспомнишь еще что из киплинговских сказок, обязательно позвони, Эйб. Амрита получит большое удовольствие.
Эйб встал, опершись о стол. Его толстые пальцы уперлись в стопки бумаг.
– Черт бы тебя побрал, Бобби, я бы предпочел, чтобы ты вообще не ввязывался в эти…
– Миазмы, – подсказал я. Эйб кивнул.
– Буду держаться подальше от новых мостов, – сказал я, направившись к двери.
– Как бы там ни было, подумай еще разок, стоит ли брать Амриту с ребенком.
– Мы поедем, – сказал я. – Все решено. Остается один вопрос: хочешь ли ты увидеть вещи Даса, если это Дас, и могу ли я зарезервировать права на издание. Что скажешь, Эйб?
Эйб снова кивнул. Сигару он засунул в забитую пепельницу.
– Я пришлю тебе открытку из бассейна калькуттского «Оберой Гранд-отеля», – сказал я, открывая дверь.
Я взглянул на Эйба в последний раз. Он стоял, вяло вытянув руку – то ли махал мне на прощание, то ли просто демонстрировал усталую покорность судьбе.
Глава 2
Вам хотелось бы знать Калькутту?
Тогда приготовьтесь забыть ее.