Как выяснилось, именно гроза напомнила гостям о дневном разговоре, и они рассудили, что если и правда грядет конец света или даже просто глобальный переворот, то уж лучше провести последние минуты в кругу единомышленников.
Постепенно все глаза обратились к Эльви. Она поняла, что должна что-то сказать.
— Да, — начала она, — один в поле не воин. Вера жива, лишь когда делишь ее с другими. Хорошо, что вы пришли. Вместе мы сильнее, чем поодиночке. Так давайте же проведем эту ночь в бодрствовании, и, если она окажется последней, по крайней мере, мы встретим конец вместе.
Договорив, Эльви даже стало немного стыдно за такую банальную речь. На этот раз ее внутренний голос молчал, и она просто сказала то, что от нее ожидали. Гости умолкли, обдумывая ее слова. Хагар нарушила тишину:
— У тебя спальных мест-то на всех хватит?
Эльви улыбнулась:
— И спальных мест, и места в сердце.
— А может, что-нибудь споем? — спросил компьютерщик.
Гости согласно закивали и задумались, перебирая в голове возможные варианты. Хагар огляделась по сторонам.
— А чего все молчат? — спросила она.
— Решают, что бы спеть, — громче пояснила Эльви.
Хагар на секунду задумалась и затянула:
Ближе, Господь, к тебе...
Остальные подхватили, как умели. Пение становилось все громче, заглушая звуки грозы, и только язычки свечей колыхались в такт словам.
УЛ. БУНДЕГАТАН, 21.50
В квартире этажом выше праздновали чей-то юбилей. Гроза утихла, и теперь до Флоры доносился смех и гомон гостей, веселившихся под завывания Пепса.
И как только самим не противно...
Флора лежала на кровати, упиваясь презрением к этому пошлому мирку обывателей, к коему имела несчастье принадлежать. Хочешь быть не как все — пожалуйста, но только не выходи за рамки приличий. Чуть-чуть цинизма, немного тараканов в голове... Остальное — к психотерапевту. Она просто на стенку лезла от этой идиотской политкорректности, связывающей общество по рукам и ногам, как смирительная рубашка.
Виктора еще в полдесятого отправили спать, а Флоре предложили присоединиться к торжеству, но ее чуть не стошнило от этих радостных голосов. Веселятся как ни в чем не бывало. Она, естественно, не пошла.
Встав с кровати, Флора вошла в гостиную и включила телевизор. От Петера по-прежнему ни слуху ни духу, а сама звонить она боялась, вдруг он там еще прячется.
По всем каналам в новостях обсуждали события минувшей ночи. Какой-то профессор молекулярной биологии объяснял, что то, что поначалу приняли за бактерии, способствующие процессу разложения, оказалось коэнзимом АТФ, основным источником энергии клеток. Поразительным являлось лишь то, что они продолжали существовать даже при значительном понижении температуры — «как если бы дрожжевое тесто начало подниматься при минусовой температуре», — пояснил профессор, явно частый гость научно-популярных передач.
Непостижимая живучесть АТФ объясняла и то, каким образам ожившим удалось преодолеть скованность членов, поскольку именно разложение этого соединения вызывает трупное окоченение.
— Давайте на минуту представим, что речь идет о некой мутировавшей форме коэнзима АТФ. Но...
Профессор потряс в воздухе сложенными в щепоть пальцами, подчеркивая значимость своих слов.
— Чего мы не знаем, так это является ли этот коэнзим причиной или следствием воскрешения!
Профессор развел руками и улыбнулся, словно передавая слово зрителям. Причина или следствие? Как вы думаете? Флоре не нравилась его манера говорить о происходящем, как будто речь шла о введении квоты на ловлю трески.
Следующий репортаж заставил ее придвинуться ближе к телевизору.
Съемочной группе удалось проникнуть в здание клиники Дандерюд. На экране возникла большая больничная палата человек на двадцать. На полу, койках и стульях сидели ожившие мертвецы. Вначале Флора видела только лица — на них застыло одно и то же выражение бесконечного удивления. Широко распахнутые глаза, приоткрытые рты. Выряженные в голубые больничные халаты, они напоминали школьников, наблюдающих за выступлением фокусника.
Затем камера отъехала, и стало видно, на что они смотрят.
Метроном.
Он стоял на передвижном столике, и стрелка его мерно покачивалась из стороны в сторону на глазах у потрясенной публики. Сидевшая рядом медсестра напряглась, чувствуя себя неловко перед камерой.
Наверное, она его каждый раз заново запускает...
По словам диктора, ситуация в больнице значительно улучшилась с тех пор, как был обнаружен эффект метронома, и теперь специалисты пытаются найти другие подобные решения.
И о погоде — переменная облачность, возможны дожди.
Флора выключила телевизор и уставилась на свое отражение в темном экране. Наступившую тишину нарушил шум сверху — кто-то затянул старую походную песню, остальные подхватили. Когда пение прекратилось, снова послышались громкие голоса и смех.
Флора откинулась на спину, вытянувшись на полу.
Вот,— подумала она, — вот него не хватает. Смерти. Для них ее просто не существует. А для меня она — все.
Она невольно улыбнулась.
Да ладно тебе. Не преувеличивай.
Виктор вышел из своей комнаты. Он казался таким худеньким и беззащитным в одних пижамных штанах, что Флора испытала внезапный приступ нежности.
— Слушай, — начал он, — как думаешь, они вообще как, опасные? Ну, эти, в фильме?
Флора похлопала ладонью по полу, приглашая его сесть рядом. Он сел, подтянув колени к подбородку, как будто замерз.
— Да ну, в фильмах же все понарошку. Ты думаешь, бывают такие василиски, как в «Гарри Поттере»?
Задумавшись, Виктор помотал головой:
— Нет, но бывают же карлики.
— Бывают, — согласилась Флора, — но они ведь не расхаживают с топорами, правда? Ну, вот и зомби в том фильме такие же, как тот василиск или, скажем, Горлум. Выдуманные, понимаешь? Не такие, как в жизни.
— А в жизни тогда какие?
— Ну, в жизни... — Флора взглянула на выключенный экран телевизора, — в жизни они добрые. По крайней мере, никому не желают зла.
— Честно?
— Честно. А теперь марш в кровать!
УЛ. СВАРВАРГАТАН, 22.15
Часы на столике у кровати показывали четверть одиннадцатого, когда зазвонил телефон. Магнус уже давно тихо посапывал. Давид осторожно высвободил затекшую руку, вышел на кухню и взял трубку.
— Давид.
— Добрый день, это Густав Малер вас беспокоит, вы меня искали. Я не поздно звоню?
— Нет-нет, ничего... — Давид заметил бутылку и налил себе вина. — Честно говоря... — он сделал большой глоток, — я и сам не знаю, зачем звонил.
— Да, — ответил Малер. — Понимаю. Ваше здоровье!
Из трубки тоже послышалось негромкое позвякивание. Давид поднял бокал и со словами: «Ваше здоровье!» — выпил.
Они помолчали.
— Ну как вы? — спросил Малер.
И Давид начал рассказывать. То ли дело было в вине, то ли в накопившемся отчаянии, а может, просто в располагающем голосе Малера, но Давида словно прорвало. Даже не задумываясь, интересно ли это совершенно незнакомому человеку, он выложил ему все — про аварию, воскрешение, Магнуса, про разговор с врачом в Каролинском институте, про мир, расколовшийся напополам, про свою любовь к Еве. Минут десять он говорил не переставая, пока у него не пересохло во рту и он снова не потянулся за бокалом. Когда он наливал вино, Малер сказал:
— Да, смерть отчуждает людей.
— Да, — согласился Давид. — Вы меня, ради бога, извините. Не знаю, что на меня нашло... я ни с кем об этом... — Давид застыл, не донеся бокала до губ. В животе похолодело, и он так резко поставил бокал на стол, что расплескал вино. — Вы ведь не собираетесь об этом писать?
— Я могу...
— Вы... вы не имеете права! Вы себе даже представить не можете, скольких людей вы этим...
Их лица тут же встали у него перед глазами: его мать, отец Евы, коллеги, одноклассники Магнуса, их родители... Все, кому предстоит узнать вещи, совершенно не предназначенные для их ушей.
— Давид, — перебил его Малер. — Я могу вас заверить, что не напишу ни слова без вашего на то согласия.
— Обещаете?
— Обещаю. Сейчас мы с вами просто разговариваем. Вернее, вы говорите, а я слушаю.
У Давида вырвался короткий смешок, так что из заложенного носа полетели брызги. Он рассеянно поводил пальцем по лужице пролитого вина на столе, нарисовав знак вопроса.
— А вы? — спросил он. — Вам-то это зачем? Профессиональный интерес?..
На том конце трубке повисла пауза. Давид уже было решил, что прервалась связь, но тут Малер произнес:
— Нет. Скорее... личный.
Давид молча ждал продолжения, прихлебывая вино. Он постепенно пьянел, не без некоторого удовлетворения отмечая, что очертания предметов становятся все более размытыми, а на душе немного легчает. Впервые за сегодняшний день его хоть чуть-чуть отпустило. Где-то там, на том конце провода, был живой человек. Голова Давида кружилась, но, по крайней мере, он был не одинок. Давид вдруг испугался, что разговор прервется.
— Личный? — переспросил он.
— Да. Вы доверили мне свой секрет, а я вам расскажу свой. Если хотите, пусть это будет залогом нашего доверия. Со мной здесь мой внук... — Давид услышал, как Малер отхлебнул из своего бокала или из чего он там пил. — Видите ли... еще до вчерашнего дня он был мертв. И погребен.
— Вы его скрываете?
— Да. Об этом знаете вы и еще два человека. Он... в очень тяжелом состоянии. Вот я и решил, может, вам что-нибудь известно...
— О чем?..
Малер вздохнул:
— Сказать по правде, сам не знаю... Просто я подумал, раз уж ваша жена у вас на глазах воскресла... Может, вы заметили что-нибудь особенное, что могло бы мне пригодиться.
Давид прокрутил в голове все события в больнице. Ему искренне хотелось помочь.
— Она заговорила, — вспомнил наконец он.
— Да что вы! И что она сказала?
— Ничего. Она как будто заново говорить училась... Вообще-то... — Давид вспомнил механический, скрипучий голос Евы, — это было довольно страшно.
— Могу себе представить, — ответил Малер. — Но она... ничего такого не вспоминала?
Сам того не замечая, Давид изо всех сил пытался вычеркнуть те минуты из своей памяти. Любой ценой. Теперь он понял почему.
— Нет, — ответил Давид, и в глазах его встали слезы. — Она была... вся какая-то... пустая. — Он прокашлялся. — Знаете... мне, пожалуй, пора.
— Понимаю, — произнес Малер. — Я вам оставлю свой номер... так, на всякий случай.
Положив трубку, Давид остался сидеть за кухонным столом, пока не допил остатки вина. Все это время он отгонял от себя мучительные воспоминания — голос Евы, выражение ее глаз.
Войдя в спальню, он обнаружил, что Магнус спит, разметавшись по всей постели. Давид переложил сына на край кровати, разделся и лег рядом.
Не успел он сомкнуть глаза, как тут же уснул.
ПОС. КОХОЛЬМА, 22.35
— Ну что он сказал?
Анна вошла в комнату за пару секунд до того, как Малер положил трубку. Он потер глаза:
— Да ничего особенного. Рассказал про свою жену. Ужасно, конечно, но ничего нового он не сообщил.