– Наплевать на это. Мы найдем вполне правдоподобную причину.
Брубэйкер снова покачал головой.
– Тогда давай просто положим на все это дерьмо, – сказал Майерс. – Все это – онанизм какой-то, пустая трата времени.
– Скажи это Джимми Хэтуэю, – ответил Брубэйкер, призывая себе на помощь имя полицейского, убитого четырьмя месяцами ранее при таинственных обстоятельствах. Хэтуэй, который уже давно был сукой Фарино, накануне вечером позвонил Малышу Героину и сказал, что отправляется следить за Курцем, и в ту же ночь детектива убили. Брубэйкер знал об этом звонке. Хэтуэй тогда пытался заработать премию, назначенную за голову Джо Курца.
– Наплевать мне на Джимми Хэтуэя, – сказал Майерс. – Я никогда не любил этого зас…ца.
Брубэйкер окинул напарника яростным взглядом:
– Пойми, как только Курц выедет из штата, мы задержим его за нарушение режима условного освобождения.
Майерс ткнул пальцем, указывая на два автомобиля, отделявшие их машину от «Вольво».
– Выедет из штата? Да этот подонок не собирается выезжать даже из округа. Смотри, он поворачивает обратно, в сторону Хамберга.
Брубэйкер достал сигарету и закурил. Теперь, когда совсем стемнело, следить за Курцем стало по-настоящему трудно.
– Если ты так хочешь сделать его, – продолжал Майерс, – давай тормознем его завтра в городе. Сунем ему в карман пушку, выколотим из него все дерьмо и представим в окружной суд.
– Да, – сказал Брубэйкер. – Да. – Он развернул машину и покатил в направлении шоссе 219 и автострады на Буффало.
[33]
особняков, разделенных теперь на квартиры, и больших католических церквей, наглухо запертых в связи с приближением ночи или же совсем закрытых. Итальянцев и поляков, раньше обитавших в старых районах, вытесняли чернокожие, и прихожане либо умирали, либо переселялись в пригороды. Несмотря на новый стадион и музей рок-н-ролла, Кливленд, как и Буффало, представлял собой старый индустриальный город с насквозь прогнившей сердцевиной.
Если поместье Эмилио Гонзаги было крепостью, то дом Конвея представлял собой хотя и небольшой, но неплохо укрепленный форт – его окружал черный железный забор, окна первого этажа были забраны решетками. Во всем старом доме светилось одно-единственное окно на втором этаже. На табличке красовалась надпись: «Доктор стоматологии Г.К.КОНВЕЙ». Курц нажал на ручку калитки – она оказалась незапертой. Это наверняка говорило о том, что ворота соединены с домом системой сигнализации. Он подошел к парадной двери, на которой увидел кнопку звонка и динамик селектора. Курц наклонился к селектору и жалобно застонал в микрофон.
– Что надо? – Голос был молодым – слишком молодым для Конвея – и очень резким.
– У ея оят уы, – простонал Курц. – Мне ужен окъор.
– Что-что?
– Уасая жубая боль.
– Пошел вон! – В динамике щелкнуло, и селектор отключился.
Курц нажал на кнопку звонка.
– Чего еще?!
– У ея страфо оят жуы, – гораздо громче простонал Курц и принялся внятно подскуливать.
– Доктор Конвей не принимает пациентов.
– Доктор Конвей не принимает пациентов. – Селектор снова отключился.
Курц восемь раз надавил на кнопку звонка, а потом прижал ее пальцем и больше не отпускал.
Послышался громкий топот – лестница, судя по звуку, была ничем не застелена, – и дверь резко распахнулась на длину цепочки. Стоявший за дверью мужчина был настолько громадным, что почти полностью загораживал падавший изнутри свет, – весом по меньшей мере фунтов триста. Он был молод, лет двадцати пяти, с пухлыми губами купидона и вьющимися волосами.
– Ты глухой, что ли, урод? Я тебе сказал, что доктор Конвей не принимает пациентов. Он больше не работает. Проваливай.
Курц держался за челюсть, пригибаясь, чтобы его лицо оставалось в тени.
– Мне оень нуен уной вач. Мне оень пъохо.
Громила взялся за ручку, чтобы закрыть дверь. Курц быстро вставил ботинок в щель.
– Пъошу ас.
– Ну, гад, смотри, ты сам напросился! – рявкнул парень. Он сорвал цепочку, распахнул дверь и протянул руку, намереваясь схватить Курца за грудки.
Курц точно пнул его в мошонку, перехватил вытянутую руку великана, завернул ее ему за спину и резким движением сломал мизинец.
Когда мужчина закричал, Курц перехватил громилу за указательный палец и отогнул его далеко назад, а руку вывернул так, что ладонь касалась того места, где под толстым слоем мускулов и жира скрывались вершины лопаток.
– Давай-ка поднимемся наверх, – шепотом приказал Курц, вступая в пропахшую капустой прихожую. Пинком ноги он закрыл за собой дверь, повернул охранника и, надавив на палец, заставил верзилу идти по ступенькам.
– Тимми? – донесся со второго этажа дрожащий голос. – Все в порядке? Тимми?
Курц окинул взглядом огромную спину трясущегося, хнычущего гиганта, вернее, сейчас это была просто куча движущегося мяса, которая неверными шагами брела по лестнице перед ним.
– Доктор Конвей, – сказал Курц, – нам необходимо поговорить.
Старик оттянул затвор револьвера.
– Вы из полиции?
Курц решил, что вопрос слишком дурацкий для того, чтобы стоило утруждать себя ответом. Тимми попытался согнуться вперед, стараясь ослабить боль в руке и пальце, поэтому Курцу пришлось упереться коленом в жирный зад, чтобы заставить верзилу выпрямиться и снова занять подобающее щиту положение.
– Вы от него?– спросил старик. Его голос дрожал еще сильнее. Рука, держащая оружие, тоже ходила ходуном.
– Да, – ответил Курц. – От Джеймса Б. Хансена.
Результат оказался таким, будто Курц произнес заклинание. Доктор стоматологии Говард К. Конвей нажал на спусковой крючок 32-дюймового револьвера один, два, три, четыре раза. В обшитой деревянными панелями комнате выстрелы прозвучали громко и резко. В воздухе сильно запахло кордитом. Дантист уставился на револьвер с таким видом, будто оружие стреляло по своей собственной воле.
– А-а-а, черт, – недовольно произнес Тимми и рухнул ничком, гулко ударившись лбом о паркетный пол.