Или пиона.
И вдруг прилив приносит слово – очевидное, сияющее, совершенно невероятное. И Камиль понимает свою ошибку. Сон относился вовсе не к Курбевуа, а к преступлению в Трамбле.
– Быть того не может… – говорит себе Камиль, все еще не веря.
Он кидается в кабинет и вытаскивает, проклиная собственную неловкость, фотографии с места преступления в Трамбле-ан-Франс. Наконец, вот они все, и он быстро проглядывает их, ищет очки, не находит. Тогда он перебирает их по одной, поднося каждую к синеватому свету, льющемуся из окна. Медленно продвигается к той фотографии, которая нужна, и наконец находит ее. Лицо девушки с улыбкой, увеличенной ударом бритвы от уха до уха. Он снова пролистывает дело, находит фотографии той, которая была разрезана надвое.
– Поверить не могу… – говорит себе Камиль, глядя в сторону гостиной. В сторону книжного шкафа.
Он выходит из кабинета и становится перед книжными полками. Нужно удостовериться. Пока он снимает с табурета книги и газеты, накопившиеся за последние недели, в уме у него сцепляются звенья: Гуинплен, «Человек, который смеется». Голова женщины с широченной улыбкой, сделанной бритвой, – женщина, которая смеется.
А что до цветка, какой еще пион…
Камиль взбирается на стремянку. Его пальцы пробегают по корешкам книг. Вот несколько Сименонов, какие-то английские авторы, американские, вот Хорас Маккой, сразу за ним – Джеймс Хедли Чейз, «Плоть орхидеи»…
– Орхидея… Точно нет, – заключает он, цепляя том за корешок и стаскивая его к себе. – Далия.
«И вовсе не красная».
Он устраивается на диване и какое-то время смотрит на книгу, которую держит в руке. На обложке изображено лицо молодой женщины с черными волосами, портрет годов пятидесятых, как кажется, возможно, из-за прически. Машинально он бросает взгляд на год копирайта:
1987.
На форзаце, четвертой странице обложки, он читает:
Он довольно хорошо помнит сюжет. Взгляд скользит по страницам, выхватывая отдельные отрывки, и внезапно останавливается на странице 99.
Это была молодая девушка, чье обнаженное изувеченное тело разрезали надвое на уровне талии. С левого бедра был срезан большой кусок плоти, а от отрезанной талии к центру покрытого волосами лобка шла длинная открытая резаная рана. Груди были усеяны ожогами от сигарет, а правая висела, отрезанная так, что с телом ее соединяли только обрывки кожи; левая грудь была изодрана вокруг соска. Разрезы доходили до кости, но самым ужасным было лицо девушки.
– Что ты там делаешь, почему не спишь?
Камиль поднимает глаза. Ирэн в ночной рубашке стоит в дверях.
Он откладывает книгу, подходит к ней, кладет руку на живот:
– Ступай спать, я уже иду. Приду совсем скоро.
Ирэн похожа на ребенка, разбуженного дурным сном.
– Уже иду, – повторяет Камиль. – Ну же, ступай в кровать.
Он смотрит, как Ирэн, сонно покачиваясь, возвращается в спальню. Книга на диване лежит обложкой кверху, открытая на той странице, где он остановился. «Дурацкая мысль», – говорит он себе. И все же возвращается к дивану, усаживается и вновь берется за книгу.
Переворачивает книгу, ищет нужное место и продолжает читать.
Это был сплошной фиолетовый кровоподтек: расплющенный нос глубоко вдавлен в лицевую полость, рот разрезан от уха до уха, и рана зияла улыбкой, скалящейся вам в лицо, будто желая посмеяться над всеми жестокостями, которые претерпело тело. Я знал, что эта улыбка будет преследовать меня всегда, и я унесу ее с собой в могилу.
Камиль листает книгу еще пару секунд и откладывает в сторону. Закрыв глаза, снова видит Мануэлу Констанза, следы от веревок у нее на щиколотках…
Он опять принимается за чтение.
Камиль откладывает книгу. Так хочется вернуться в кабинет, еще раз просмотреть фотографии. Но нет. Сон… Какая чушь.
– Ты не обидишься, если я скажу, что это классик.
– Возможно…
– Понял, – кивнул Камиль.
– Послушай, Камиль, по мне, так неприятностей нам и без того хватает. Конечно, то, что ты мне тут показал, ну… впечатляет, пусть так… но что это могло бы значить?
– А то, что парень копировал книгу. Не спрашивай меня почему, я понятия не имею. Просто все совпадает. Я перечитал отчеты. Все, что не имело никакого смысла в момент расследования, находит свое объяснение и место. Тело жертвы, расчлененное на уровне талии. Я уж не буду тебе рассказывать о сигаретных ожогах и следах от веревок на щиколотках – все абсолютно идентично. Никто так и не смог понять, зачем убийца помыл волосы жертвы. А теперь это приобрело смысл. Перечитай отчет о вскрытии. Никто не мог объяснить, почему отсутствуют кишечник, печень, желудок, желчный пузырь… а я тебе говорю: он так сделал, потому что так было в книге. Никто не смог сказать, почему были обнаружены отметины… – Камиль постарался подыскать точное выражение – «щадящие отметины» на теле, без сомнений, от ударов хлыста. Это математическое сложение, Жан, никто не знает, чему это соответствует, – Камиль указал на книгу, на которую Ле-Гуэн оперся локтем, – но это сложение. Вымытые волосы, плюс исчезнувшие внутренние органы, плюс ожоги на теле, плюс отметины от хлыста равны… книге. Там все это есть, черным по белому, точно, досконально…
Ле-Гуэн иногда немного странно поглядывал на Камиля. Он ценил его ум, даже когда тот зашкаливал.
– Ты себе представляешь, как будешь излагать это судье Дешам?
– Я нет. А ты?..
Ле-Гуэн удрученно рассматривал Камиля:
– Эх, старина…
Ле-Гуэн наклонился к своему портфелю, стоящему у ножки стола.
– После этого? – спросил он, протягивая сегодняшний номер газеты.
Камиль достал из нагрудного кармана пиджака очки, но на самом деле, чтобы разглядеть собственную фотографию и название статьи, они ему не нужны. И тем не менее он цепляет их на нос. Сердце забилось быстрее, и ему кажется, что ладони стали влажными.
2
«Ле Матен».