Всем людям московским вольно ехать в зарубежные христианские (не в «басурманские», «поганские»!) страны, очевидно для обучения и торговли. Возвратить русских пленников из Польши. Правительственные должности польским и литовским панам не занимать; давать им деньги и земли в поместья и вотчины. Подати собирать «по старине», новые вводить только с согласия думных людей. Объявить вольную торговлю между обеими странами. Крестьянские переходы от одного владельца к другому запретить. Холопам вольности не давать, пусть служат господам по-прежнему. Пункт о казаках (донских, терских, волжских, яицких) король обсудит в будущем: будут ли они, казаки, «надобны» или нет?
Обращает на себя внимание то, что русские послы имеют дело с королем Сигизмундом. Более того, они обещали повиноваться ему до прибытия королевича Владислава, приглашенного на русский престол; о дополнительных статьях к договору будут иметь суждение опять же с королем, когда, «даст Бог, его королевская милость будет под Москвою и на Москве». Послы дали присягу Сигизмунду:
— Пока Бог даст нам государя Владислава на Московское государство, буду служить и прямить и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю польскому и великому князю литовскому Жигимонту Ивановичу.
Король и его вельможи, несомненно, были довольны таким блестящим успехом в переговорах с тушинскими послами, Филаретом в том числе. Хотя замыслы Сигизмунда, как говорится, шиты белыми нитками: прикрываясь именем сына, овладеть православной Россией, присоединить ее к католической Польше.
Король тянул время, уклонялся от окончательных переговоров; даже не прислал ни одной грамоты Филарету и другим послам. Тех оскорбило такое пренебрежительное к ним отношение.
Между тем дела у поляков-интервентов под Москвой (Сигизмунд к ней не шел, оставался под Смоленском) складывались неважно. Филарет, находившидйся в Иосифо-Волоколамском монастыре, смог перебраться в Москву.
В столице народ и патриарх Гермоген уже не хотели признавать Владислава русским царем. Но подходило польское войско гетмана Жолкевского. Многие бояре, страшась самозванца с его казаками, среди которых было немало русских простолюдинов, стояли за Владислава:
— Лучше служить королевичу, чем быть побитым от своих холопей и в вечной работе у них мучиться.
Гермоген же призывал избрать православного русского царя:
_ Помните, православные христиане, что Карл в великом Риме сделал!
Народ снова заколебался в той тяжелой обстановке. По словам современника, «все люди посмеялись, заткнули уши чувственные и разумные и разошлись».
Филарет прозрел, понял замыслы польского правителя.
— Не прельщайтесь, — говорил он москвичам с Лобного места на московской Красной площади. — Мне самому подлинно известно королевское злое умышленье над Московским государством: хочет он им с сыном завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить.
Но и его голос не был услышан. Двадцать четвертого июля Жолкевский подошел к Москве, поставил войско на Хорошевских лугах. С другой стороны городу угрожал «тушинский царик». Московское правительство из «седмочисленных бояр», среди которых был и младший брат Филарета Иван Никитич, не контролировало ситуацию в стране, авторитета не имело. Оно сделало Ставку на Владислава и польское войско. С последним соединилось у Коломенской заставы русское, и обе армии пошли против самозванца. Тот предпочел убежать в Калугу с Мариной Мнишек и И. Заруцким, переметнувшимся на ее сторону.
Жолкевский убеждал московских бояр послать посольство к королю. Одна из его, гетмана, целей — убрать из Москвы тех, кто мог претендовать на престол.
Посему уговорил, с помощью неприкрытой лести, видного и знатного боярина В. В. Голицына, из Гедиминовичей, возглавить посольство. Стольника Михаила Федоровича Романова, имя которого как возможного претендента на русский престол называлось после свержения Шуйского, не включили в число послов по младости лет. Но его отца, умного и энергичного Филарета, Жолкевский настоял сделать одним из руководителей миссии; он стал представителем от духовенства. Вместе с Голицыным он, по мнению гетмана, отвечал важным требованиям: оба — знаменитые мужи, авторитетные в своей стране; к их голосу — де прислушаются все будущие подданные царя Владислава.
Посольство к Сигизмунду отправили большое — 1246 человек, вплоть до выборных разных чинов людей. Дали послам наказ — речь шла снова о сохранении православной веры, крещении в нее Владислава, его женитьбе на девице «греческого закона» и т. д.
Вместе с послами Жолкевский отправил к королю бывшего царя В. И. Шуйского с братьями (свергнутый мог представлять опасность: патриарх Гермоген, например, не признавал законность его насильственного пострижения в монахи).
Седьмого октября послы приехали к Смоленску. Дня через три их представили королю. Сигизмунд и его советники тянули время. А между тем жолнеры продолжали осаду Смоленска: по окрестным уездам шныряли польские отряды. Послов кормили скудно; вскоре выяснилось, что на московский престол претендует, ссылаясь на молодость сына (пятнадцать лет), сам король. Его тайное и жгучее желание — взять к Польше Смоленскую и Северскую земли.
На первой встрече послов с панами радными последние заявили: отступить от Смоленска и увести войско из России король не может; его стремление — «успокоить» ее, истребить самозванца, освободить русские города и лишь после этого — послать королевича в Москву на престол. Послы резонно отвечали, что их государству будет лучше, если из него выведут польские войска, снимут осаду Смоленска; да и "вор» без них ничего сделать не сможет: большая часть его войска из тех же поляков. Поход же Сигизмундова войска в Россию еще больше ее разорит. Обо всем этом ранее договорились с Жолкевским. Послы подчеркивали это:
— Честь государская состоит в ненарушении данного слова. А король не раз объявлял, что предпринял поход не для овладения городами.
Польские представители упорно настаивали на сдаче их королю Смоленска, «вековечной своей отчизны» (!!). Говорили: «Нам до гетманской (С. Жолкевского. —В. Б.)записи дела нет!» Требовали оплатить из московской казны расходы короля и его войска; услышали в ответ: за что, мол? За разорение Московского государства?
Филарет во время одной из встреч спросил Льва Сапегу о крещении Владислава при посажении на русский престол. Услышал ответ весьма уклончивый:
— Об этом, преосвященный отец, поговорим в другой раз, как время будет. Я к тебе нарочно приеду поговорить. А теперь одно скажу, что королевич крещен, и другого крещенья нигде не писано.
Пан Сапега таким образом дал понять ростовскому митрополиту, что говорить о переходе Владислава в православие не стоит. Доводы русских послов в том духе, что «никак не может статься, что государю быть одной веры, а подданным другой», поляков не убеждали. Делу не помогло и подключение к переговорам гетмана С. Жолкевского, на обещания и договор с которым постоянно ссылались Филарет и его коллеги по посольству. Тот утверждал, что король соблюдает условия договора, заключенного боярами с ним, Жолкевским. О том же, чтобы король снял осаду со Смоленска, он, гетман, им — де, боярам, не говорил, а советовал лишь, чтобы они просили короля.