Ничего, он как-нибудь один. Запустит диск с записью прошлогоднего праздника, станет пить, закусывать гусем, который пусть только попробует не получиться, и станет ругать на чем свет стоит свою жену, от которой, кажется, ушел тридцатого декабря насовсем…
Глава 4
Лопухов Василий Иннокентьевич не знал, куда девать себя от смертельной обиды. Судьба и так жестоко посмеялась над ним, наградив такой фамилией и имечком в придачу.
Вася Лопухов, нарочно не придумаешь, так ведь?
А тут еще сюрприз преподнесла. И когда?! Прямо в самый канун новогодней ночи! До празднования, до того самого долгожданного момента, когда соседка Татьяна вознамерилась все же зайти к нему в гости, оставалось три-четыре часа. Она в десять собиралась прийти, а сейчас было шесть вечера, все правильно, четыре часа и оставалось. Он полгода вокруг нее кругами ходил. Целых шесть месяцев пытался понравиться и произвести впечатление, так сказать, благонадежного и порядочного. И тут такое!
– Ты что же, Лопухов, совсем работать перестал, да?! – надрывался в телефонную трубку начальник районной милиции. – У тебя три двора, мать твою, всего, а ты и там порядка навести не можешь! Уволю к хренам собачьим, так и знай! Пойдешь на коровник, на коровнике сгною!!!
Уволить его начальник не мог. Работать и так было некому. Лопухов уже четыре рапорта написал, пытаясь уволиться, все под сукном до сих пор лежали. И не три двора у него было, а целых три деревни. Пускай опустели они, да и в самом деле жильцов на каждую по десять человек в среднем оставалось, но разлет-то между деревнями какой был! По полторы сотни километров колесить приходилось, чтобы конфликтных подопечных своих навестить.
Подопечных было двое. В одном селе – Стас Аньшин, освободившийся досрочно. В другом – ненормальная гражданка Веретаева, в третий раз выписавшаяся из психиатрической клиники и решившая, что для блага ее души ей следует поселиться в доме своих умерших родственников.
У Лопухова на этот счет имелось свое собственное мнение, но оно мало кого интересовало. Гражданку Веретаеву особенно.
– Я вас не звала! – вопила она каждый раз, как Лопухов к ней заезжал. – Я не нарушаю общественный порядок, заявлений от граждан на меня не поступало, посему делать вам у меня нечего!
И хлопала перед его носом дверью. И он уезжал восвояси. И когда его просили доложить о состоянии дел в селах на совещаниях, ему совершенно нечего было сказать. И он мямлил невнятно, что все нормально, что все под контролем.
До недавнего времени все так и было. Аньшин со своей не женой, не подругой, не пойми, кто она ему, жил тихо, без выпивок, скандалов и пальбы в воздух, за что однажды и сел.
Веретаева не вешалась, вены не вскрывала, высоток здесь не было, и прыгать ей было неоткуда, разве что с березы, да она туда не взобралась бы, слишком грузная для таких дел.
Все, казалось бы, нормально.
И тут такое! И когда?! За шесть часов до боя курантов! Он так мечтал, что откроет шампанское, они пригубят с Татьяной, потом потанцуют, а потом, глядишь, она и останется у него… на всю жизнь. Устал, сил нет, как устал Лопухов от одиночества.
И тут такое, а!!!
– Короче! – продолжал орать в трубку начальник РОВД. – Стаса твоего Аньшина с его гребаным заявлением я задерживаю до выяснения!
– За что?
Его вопрос прозвучал как возражение, это даже сам Лопухов почувствовал, что уж говорить о начальнике. И может, не сильно хотел он, чтобы так получилось, но…
Но в самом деле, за что было Аньшина-то задерживать, если он сам с заявлением к ним пришел? Только потому, что у человека прошлое не совсем впечатляет, да? Это неправильно, считал Лопухов.
Но у начальства было иное мнение. И оно его попыталось в последующие десять минут до Лопухова донести. И доносило, и в таких каламбурных выражениях, что багровыми у Василия Лопухова сделались не только уши, но лицо, руки и плечи даже, кажется.
– И ты сейчас мало того, что на происшествие выедешь вместе с гаишниками и оперативниками, но потом еще и Аньшина своего будешь с пристрастием допрашивать, понял?!
– Когда? – Лопухов прокашлялся, от обиды даже голос сел. – Когда допрашивать?
– Ого-ого! – возрадовался с преступным наслаждением начальник. – У тебя, Лопухов, вся ночь впереди! Чем тебе еще заниматься-то, допрашивай и допрашивай! Все, выезжай сразу на место происшествия, а потом в отдел.
Напоминать начальству про новогоднюю ночь смысла не было. Это только масла в огонь подольет. Лопухов медленно опустил трубку на аппарат, глянул в зеркало, висящее напротив, на свои багровеющие щеки и тут же перевел взгляд на окно, через которое был виден угол Татьяниного дома.
Уехать молча, не предупредив ее о том, что все планы нарушены, скомканы, изуродованы обстоятельствами или чьей-то волей, возомнившей себя монаршей, он не мог. Поэтому, вырядившись в форму, он побрел к ее крыльцу.
– Вася! – пискнула она из-за двери. – Ты чего так рано-то? Договаривались на десять! Я в бигудях, Вася!
– Тань, ты это… Открой, пожалуйста. Разговор есть.
Она помолчала, потом он точно расслышал, не ошибся же, последовал тяжелый горестный вздох, она пробормотала: «Подожди» – и через несколько минут впустила его в дом. Бигуди она успела снять, но не расчесалась, и волосы лежали вокруг ее симпатичного лица крупными кольцами. Лопухову понравилось. А вот Татьяна явно смущалась. И не смотрела на него почти, уводя взгляд куда-то в сторону. А может, обиделась, а?
– Тань, тут такое дело, – начал он, не зная, как объяснить то, что бросает ее именно сегодня. – Понимаешь…
– Да поняла уже, Василий, не дура! – фыркнула она с обидой. – Чего мямлишь-то? Так и скажи, что передумал! И форму ведь нацепил для отвода глаз! Тоже мне конспиратор! Век тебя не уженить, Лопухов, как ни старайся.
– Да ты чего, Танюша?! Чего такое говоришь-то?!
Ему снова обида перехватила горло, да с такой силой, что хоть плачь. Ладно, начальство в душу гадит, на то оно и начальство. Татьяна-то почему не верит? Он же за нее жизнь готов отдать!
– Да поняла я, Вася, поняла! – перебила она его неприветливо. – Праздника не будет, так?
– Так, – кивнул он.
– Вот, а я о чем!!! Ты испугался, что я останусь у тебя до утра, а потом и на всю жизнь задержусь! Испугался и стал искать причину, так?
– Нет, не так, – надул губы Лопухов.
И чего это женщины постоянно говорят за мужчин, взяли тоже моду! Все по своим полкам разложат, все на свой аршин перемеряют, все расфасуют так, как им только и надо. Слушать не слушают, а выдумывают, выдумывают все за мужчин.
– Чего не так-то? – Она махнула рукой, расправляя нерасчесанные кудряшки пальцами и заправляя прядки за уши. – Ты ведь вечный холостяк, Вася. Вроде ходишь, ходишь, цветы носишь, конфеты. А как до дела, так ты… На работу! Так?
– Так… Не совсем так, Танюша.
Лопухов стеснялся всегда говорить о своих намерениях и чувствах, и не только с Таней. Были и еще женщины, до которых он так и не донес сути вещей. Но тогда, может, не очень и хотелось, а теперь с Таней все было по-другому.
– Я и быть с тобой хотел сегодня ночью, – по капле выцеживая каждое слово, заговорил Лопухов, снова чувствуя, что багровеет. – И чтобы ты на всю жизнь осталась, но…
– Но потом перепугался, так? – снова встряла нетерпеливая соседка.
– Да не так! Ничего я не пугался, дашь сказать-то или нет! – вдруг возмутился он, таким непохожим сразу сделавшись даже для самого себя, и зачастил, зачастил: – Стас Аньшин час назад явился в отделение в районе и заявление попросил у него принять. Будто его гражданская жена ушла из дома за елкой и не вернулась. Ушла будто часов в двенадцать дня, а время пять, а ее нет. Он пошел ее искать, а метет на улице-то, следов не видать. Он по деревне побегал, нету. Он в отдел с заявлением, потому что перепугался. И я его, между прочим, понимаю. Я бы тоже за тебя перепугался.
– Ты бы меня, между прочим, одну в лес за елкой не отпустил, – возразила Татьяна резонно, внимательно его слушая. Кажется, обида на него с нее схлынула.
– Это точно! – просиял Лопухов, не зная, можно ее сейчас поцеловать или еще рано. – Так вот вместо того, чтобы людей на ее поиски послать, его взяли и арестовали.
– Стаса?! – Татьяна его знала, не раз с Лопуховым по селам каталась. – Да за что же, за что?!
– Спроси у них! Они начальство, им виднее!
Лопухов часто заморгал. Счастье от того, что Таня не дулась на него, все поняла сразу и даже поддерживает, было таким огромным, что глазам снова сделалось горячо до слез.
– А тут еще на трассе между Выделкином и Смоловом, – это были две его подопечные деревни, – иномарка дорогущая разбилась. Улетела с дороги, будто загорелась, и будто труп там.
– Да ты что?! – ахнула Таня, прижимая руки к атласному халату, который Лопухов дарил ей на день рождения. – Прямо так и сгорел?!
– Не сгорел, а сгорела. Женщина за рулем будто бы была. И не знаю я, сгорела она или нет. Туда сейчас и ехать мне надо, Тань, а потом велено Стаса допрашивать. Хоть всю ночь, говорит, допрашивай, твои проблемы. Он, мол, жену свою убил, а потом перепугался и с заявлением приперся. Только не убивал он, чую, не убивал. Это ведь не его статьи совсем. Он вор, хулиган, но не убийца. У него собака-то на дворе котят выкармливала. Сам он ее так воспитал, куда ему убивать-то. Вот… А ты: передумал, передумал! Разве я могу?! Я ведь… Я ведь все серьезно, Тань. Чтобы как у людей: машина с шарами, кукла.
– Скажешь тоже! – рассмеялась она, с нежностью погладив его по щеке. – Нам лет-то с тобой, Лопухов, сколько? Какая машина с куклой! Засмеют! Так уж, тихонько…
– А… А пойдешь за меня без машины-то, Тань?! – Он прямо прыти набрался, и схватил ее, и тискать начал, с жаром нашептывая: – Пойдешь за меня замуж-то? Только я, видишь, какой неудачливый, на Новый год прямо меня из-за стола… Пойдешь, Тань?
– Да пойду, пойду, синяков наставишь, – вырвалась она со смехом. – Неудачливый он! Со мной-то повезло? Повезло. Вот и пускай завидуют. А ты подожди-ка, Вася. Я щас.
Он топтался в толстой куртке у порога, от волнения измяв свою форменную ушанку так, что кокарда соскочила. Пока прилаживал на место, Татьяна вышла из комнаты в джинсах, толстом свитере, вязаной шапке.
– А ты куда? – вытаращился Лопухов. – Темно уже на улице-то, куда собралась?
– С тобой, Вася. Это ведь не запрещено?
– Да нет, почему запрещено-то. Только что это у тебя за Новый год будет сначала в милицейской машине на дороге, а потом в СИЗО?
– Ничего, – успокоила его Татьяна. – Главное, с тобой рядом. А с тобой, Лопухов, я хоть на дорогу, хоть в тюрьму. Поехали!..
Пока доехали до места происшествия, пожарные уже уехали. Сотрудники ГИБДД с повышенным темпераментом строчили протоколы осмотра места происшествия, сновали по дороге с рулеткой и не пропускали никого ни в одну, ни в другую сторону. Правда, машин было немного, и, по мнению Лопухова, проехать могли спокойно, не потревожив ничьих следов, но все равно проезд был закрыт.
Это они из вредности никого не пускают, сообразил он через минуту. Чтобы не так обидно было в самый канун Нового года на дороге пластаться.
– А ты чего приехал-то, Василий Иннокентьевич? – удивился старший ДПС. – Тут вроде не по твоей части.
– Это ты так думаешь, – вздохнул Лопухов, пожимая протянутую руку. – У начальства другое мнение на этот счет. Участок мой, стало быть, должен за все отвечать.
– Ага, даже за то, что какой-то лихач с дороги вылетел! – присвистнул тот. – Вернее, не лихач, а лихачка.