– Ушел? – спросила мама, завидя нас. – Что это за дела вечером в пятницу?
– Он по пятницам ходит с друзьями в баню, – пожала Агатка плечами. – Традиция.
– Ему жениться надо, а не в баню ходить. Что за глупость, в самом деле? У приличных людей свои бани по подвалам распиханы…
– У нас финская сауна, – встряла Софья Васильевна. – И бассейн. Славик каждое утро плавает.
– Вам повезло. А мои каждый день только нервы треплют.
– Что вы, Августа Николаевна, у вас такая прекрасная семья. Константин Викторович, можно сказать, идеальный супруг, и дочки – красавицы… просто ваши копии.
– Моя погибель, – рыкнула мама и надолго замолчала.
Софья, промучившись с полчаса, подхватив генерала и Славика, отчалила. Папа, доигрывая партию в одиночестве, что‑то насвистывал под нос, пока мама не рявкнула:
– Прекрати свистеть! Денег не будет.
– Что опять не так? – возмутился папа.
– Все не так. Это не дети, а какое‑то недоразумение.
– Ты Славика имеешь ввиду? Мне он тоже не понравился. А вот Иван Петрович, по‑моему, симпатичный человек…
– Он женат уже сорок лет.
– Так это же прекрасно… Августа, – нахмурился папа. – Ты опять за свое, оставь девочек в покое. Что за домострой, в конце концов? Почему им непременно надо срочно выходить замуж?
– Потому что природу не обманешь, а все эти новомодные привычки… Бабы с бородой в телевизоре, это нормально? Не успеешь оглянуться, все усами обзаведутся, а мужики титьки отрастят.
– Августа…
– Что – Августа? Мир с катушек съехал, а тебе хоть бы что… – Мама удалилась в свою комнату, успев напоследок шепнуть: – Паразиты…
К кому это относилось, не ясно, но мы на всякий случай почувствовали себя виноватыми.
– У мамы неприятности на работе, – вздохнул папа. – Кулагина спровадили на пенсию…
– Мама боится, ее тоже спровадят? – брякнула я.
– С какой стати? – удивился папа. – Хотя… если вам интересно мое мнение, мама с удовольствием променяла бы свой высокий пост на гордое звание бабушки.
– Если это мама так сказала, я бы не стала особенно доверять ее словам, – вклинилась Агатка. – Мама часто путается в показаниях.
– Не стыдно тебе? – хмыкнул папа.
– Мама – это святое, – в три голоса закончили мы.
Агатка села на место генерала, решив сыграть партию, а я пошла помогать Катерине.
– Досталось от мамы‑то? – тут же включилась она в процесс воспитания. – И правильно. Нет бы, как людям, замуж‑то выйти, детей родить… И мама бы спокойна была, ведь вам добра желает.
В общем, вечер удался. Мама из своей комнаты так и не показалась, и мы минут через сорок тихо смылись. Катя покинула квартиру вместе с нами, Агатка вызвалась ее подвезти, стало ясно: сестрица знать не знает, чем себя занять. Грустно. Обратная сторона свободы. Я простилась с ними возле машины и зашагала домой.
Грустно. Обратная сторона свободы. Я простилась с ними возле машины и зашагала домой.
До дома оставалось два квартала, когда зазвонил мобильный. Звонил Димка Ломакин. Мои замужества материнством не увенчались, зато я успела обзавестись пасынком. Начинали мы с ним чуть ли не врагами: Димка считал меня виновной в гибели мужа и соответственно его отца. Но потом вдруг подружились. Временами эта дружба тяготила. Агатка утверждает, что Димка в меня втюрился, наплевав на наши родственные узы. Да что Агатка, я и сама так думала. И счастья это не прибавляло.
Взглянув на дисплей, я довольно долго слушала веселый мотивчик, прикидывая, стоит отвечать или нет. Совсем было собралась сунуть мобильный в карман, но, памятуя о настойчивости Ломакина, все‑таки ответила.
– Привет! – заорал он мне в ухо, там, где он был, гремела музыка, и он меня плохо слышал, а вот я его прекрасно. – Вы где?
– Мы – это кто?
– Ты и сестрица, естественно. Серега сказал, у вас сегодня родительский день.
– Так и есть.
– Давай ты скажешь предкам, что у тебя срочные дела, а я через полчаса подъеду?
– Вы с Берсеньевым отдыхаете?
– Нет. У Сереги тоже какие‑то дела нарисовались. Фенька, я тоскую без тебя и вот‑вот умру. Соглашайся, выпьем, поболтаем… пятница все‑таки.
– Ясно. Уже успел надраться?
– Ничего подобного…
– Я предкам обещала у них остаться. Так что перебьешься.
– Нет в тебе сострадания…
– Посмотри вокруг, на свете много женщин, жаждущих твоей любви, не стоит жмотничать. Пока.
И, поспешно отключившись, я продолжила свой путь.
Во двор я входила, когда уже стемнело, и сразу обратила внимание на мужчину в глубине детской площадки. Свет единственного во дворе фонаря туда не доходил, и толком разглядеть мужчину не удалось. Он сидел на скамейке, ссутулившись, нахлобучив на голову капюшон. Вчера я его тоже видела, примерно в десять вечера. Вернулась домой, пила чай, сидя на подоконнике, и, только выключив свет в кухне и машинально взглянув в окно, обратила внимание: на детской площадке кто‑то есть. Вчера он сидел на качелях. И сердце мое сладко екнуло, потому что я на мгновение решила: это Стас, и собралась бежать к нему со всех ног. Но тут мужчина поднялся и зашагал в сторону переулка, и стало ясно: кроме высокого роста, между ним и Стасом ничего общего. Он шел низко склонив голову, слегка прихрамывая, точно жал ботинок. Разглядеть лицо было невозможно, даже когда он оказался под фонарем, а я подумала, что мужчина, наверное, в возрасте, чувствовалась в нем усталость, обреченность какая‑то, точно у тяжелобольного или бомжа, но этот‑то не бомж: куртка новая и скорее всего не дешевая. В тот момент ничего, кроме разочарования, я не почувствовала. Мужчина – случайный прохожий, ненадолго нашедший приют в моем дворе.
И вот теперь он снова здесь. Я была уверена – он. Хотя с качелей мужчина переместился на скамью, где его и вовсе не разглядишь. Я замедлила шаг, всматриваясь в темноту. Он сидел не шелохнувшись и, судя по положению головы, пялился в землю. Погружен в свои мысли или очень хочет, чтобы я решила: ему до меня дела нет. Я направилась к подъезду, на ходу достала ключи из сумки.