Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок, а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он не ощутил существенных изменений к худшему. Просто родительский диктат уступил место приказам отцов-командиров и внеуставняку старшекурсников.
Отец не принуждал своё чадо к выбору рода войск: хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине служил – подобный подход отцу представлялся верхом родительского либерализма…
Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники?
Иначе как своего рода протестом это не объяснишь. Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот пусть он там у себя в деревянном макинтоше заёрзает и перевернётся от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах, род Карташей обязан родине служить?! Ну так и за колючкой тоже родина…
Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт. Но, во-первых, срочную служить Карташа не грело абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет, что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом и матерью, а в-третьих… в-третьих, как-то по барабану на тот момент было Карташу кем быть.
Первые два года в училище запомнились Карташу работой и муштрой, три последующие – увольнительными и самоволками. В общем, пять лет учёбы на офицера прокатились незаметно, как под горку.
Карташ знал, что его отец никогда не переступит через себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже получил генерала и занимал довольно-таки высокую должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению, его даже, устраивало пожить годика два-три вдали от привычного московского круговорота, к тому времени несколько поднадоевшего своим однообразием.
Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не обязательным.
Карташ охотно верил словам одного драчливого деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо подчёркивал, что он, дескать, поступил в институт кинематографии сам, без протекции отца, посредством честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы сомневался… Но вот только скажите на милость, кто из приёмной комиссии взял бы на себя смелость завалить абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа, приближённая к императору?.. Так и Карташ ни на секунду не сомневался: примерно та же история повторилась и с ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын, и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает, в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит, тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй… ну, будет одним больше, только и всего.
Так Карташ очутился в комиссии по контролю за исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел. Его определили в свиту одного из полковников, занимающихся инспекцией исправительно-трудовых учреждений.
Главной обязанностью новоиспечённого лейтенанта стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах по стране. А между вояжами начальство выискивало для подчинённых какие-нибудь необременительные занятия – главным образом, бумагомарательного свойства. Вот такая выпала Карташу служба.
Поездки по лагерям более чем не обременяли – они, напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в этих разъездах – было кому и без него, чаще он просто дожидался, когда полковник с приближёнными устанет от хлебосольства принимающей стороны, от бань и краснощёких провинциальных путан и даст команду на возвращение.
Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы дальше и шло по накатанной – к повышению по должности, к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до того находившая выход в лихих попойках и многочисленных любовных интрижках, затребовала простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой карьерной лестнице, в отличие от большинства из тех, кто окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для приложения сил следовало на уже досконально изученной, насквозь знакомой территории…
Во время инспекций он перестал просто отбывать номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за охранным периметром, её особенности, её своеобычные законы, её сильные и слабые стороны. И в голове стал складываться замысел. Грандиозный и рискованный. Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провёл осторожную разведку, убедился, что всё задуманное им вполне может осуществиться и успех замысла зависит лишь от его собственной предприимчивости, от собственных безошибочных действий. Он уже начал прощупывать людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с прозрачными намёками, убедился, что почва готова и осталось лишь бросить в неё зёрна…
* * *
И вот тут-то служба преподнесла сюрприз, которого он – уж от службы-то – никак не ждал, В одну из пауз между инспекциями его отправили посыльным на квартиру одного генерала их ведомства. Переложив конверт в левую руку, он позвонил в дверь, готовый вскинуть правую к головному убору. Дверь отворилась… и рука замерла на полпути. Вместо генерала по ту сторону порога стояло создание, разве что смоляной чернотой волос напоминавшее грозу нерадивых адъютантов и неисполнительных майоров. Девушка лет шестнадцати, невысокая, курносая, со смешливыми глазами и веснушками на носу и щеках. На ней были закатанные до колен спортивные штаны и маечка. Потом, разбирая полёты, Карташ всерьёз винил во всём дальнейшем ту чёртову маечку, под которой более ничего не было.
Девчушка молча и серьёзно рассматривала Карташа, склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то никак не могло уложиться в голове, что в квартире двухметрового генерала может проживать подобное создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг, чтобы взглянуть на номер…
– Папина, папина берлога, – хитро прищурясь, сказала… выходит, дочь обладателя генеральских лампас. – Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню, он спустится за вашим письмом. Пойдёмте, господин юнкер, чаем вас пока напою.
Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ со звонком её не торопил. В конце концов, не содержал же пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал… За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на «губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и болтали о всякой пустячине.
Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел, хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным скалозубом в генеральском кителе.
Потом всё повторилось. И отправка посыльного с конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда, повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил события: перехватил реального посыльного и за пачку сигарет «Собрание» перекупил почётное право отнести пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку. Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоём…
(Ничего удивительного в том повторе не обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его превосходительство каждый вечер поднимался к соседу – как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле – употреблять на пару с бывшим начальником Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.) И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была всё в той же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча Карташа твёрдым соском…
– Я знаю, что вы военные прыткие, но…
Карташ вдруг понял, что обнимает её, ищет своими губами её губы, а она несильно толкает его ладошками в грудь.
– Ну пусти же, сумасшедший…
Непродолжительного всплеска здравого смысла не хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А её не слишком упорное, лишь приличия ради сопротивление закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине…
Он не думал, что может потерять голову, но – потерял, вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало всё: пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время. Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое…
* * *
Самое смешное (хотя после всего Карташ холодным потом обливался, представляя себе картину маслом: открывается дверь и появляется чуть хмельной генерал), так вот, самое смешное, что он не замышлял этакой дерзости. Он всего-то задумывал побыть наедине с приглянувшейся ему девчушкой и попробовать договориться о свидании в ближайшие выходные.
Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная любовь с первого взгляда. И не только со стороны Карташа – с обеих сторон…
Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там и проходили их тайные свидания. И встречались они часто, почти каждый день после института Лара забегала к Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал со службы раньше положенного времени. Может быть, даже слишком часто они встречались…