— Давай! — говорит тихо. Бруно развернулся и потопал куда-то.
— Стой! — кричит Лота. — Вернись! Подходит — морда невозмутимая, ни один мускул не дрогнет. Лота вдруг привстала в кресле, обхватила его за могучую шею, поцеловала в лоб: «Иди!..»
И пошел он куда-то к центру, в сторону Чаши, на которой Ось мира покоится. Быстро идет, чуть не строевым шагом: от сапог гул на весь Храм. Не по себе мне почему-то стало. Про какую это он установку говорил, нет у них никакой установки, если и было что — все в геликоптере сгорело.
— За ним!.. — скомандует тут Лота. — Помоги мне…
Оперлась на меня, заковыляли мы следом. Он уже у решетки. Разбежался, перемахнул играючи — а там в два моих роста! — и давай вокруг Чаши кружить, вроде как по спирали. А сам все время на Ось смотрит, будто заворожила она его.
Подбегаем к ограде. «Все! — шепчет Лота. — Нельзя нам дальше!..» Стоим, к прутьям прижались. У Лоты глаза темные, расширенные, в зрачках — Священная ось белой нитью. У меня по спине холодок пробежал: что ж такое будет?!
А Бруно все кружит — ближе, ближе, потом прыг к Чаше, обхватил ручищами — условно поднять собрался. Слышу, Лота шепчет: прощай, мол, Бруно!.. А Бруно вдруг пухнуть пошел — расперло его во все стороны: спина горбом, руки из рукавов повылазили и давай расти, все длиннее, длиннее… Уже и не руки — щупальцы нечеловеческие, черные, скользкие — всю Чашу кольцом обхватили. Треснула тут куртка его кожаная, в прорехах металл блеснул; провода откуда-то повыскакивали, зазмеились к Чаше.
Вцепился я в прутья, стою, как оглушенный, даже молитву не могу прочесть: все начисто отшибло! Лота мне плечо сжала: не бойся, мол! Куда там!..
А у Чаши — сущая чертовщина! Уж и тела мордатого нет — одни провода, спирали, шары какие-то… Где-то среди этой мешанины голова крутится — винтом, лицо мелькает темной маской. Минута прошла, не больше — нет Бруно, исчез вовсе! Вместо него нависло над Чашей какое-то дикое сооружение, все в шипах, как еж, сверху огонек зеленый помигивает — прямо в воздухе. А от Бруно — только кучка рваных тряпок на зеркальном полу.
— Вот и все, — говорит Лота со вздохом. — Нет больше Бруно, он свое дело сделал! Что-то у меня в мозгах вроде забрезжило.
— Так это… — бормочу. — Это…
— Да, — подхватывает с улыбкой. — Бруно — это машина! Хорошая машина. Мы любили его, Стэн. Ведь он — это мы!
ЛОТА
Чуть не сел я, ей-богу… Подумать только — машина! Машина, которая в тысячу раз умнее любого здесь!
А Лота засмеялась, а потом говорит, что, мол, не удивляйся, все поступки Бруно — это их с Яном приказы или заложенная программа. У них с Бруно была какая-то дистанционная сизь, ну, как бы мысленная, и когда он говорил, то это, в основном, были слова Яна или Лоты, хотя и сам Бруно многое умел: он и телохранитель, и следопыт, и носильщик, и водитель, и бог знает, чего он еще умел, одно только ему было не дано — мыслить по-человечески. Все ж таки это машина из железа да пластика, и главное ее назначение — здесь!..
Тут Лота кивает на то, что раньше было Бруно, и говорит: — Бруно это значит: Биороботальная Установка Нейтрализации Оси. Теперь ясно?.. Ради этого его и сделали, ради этого и мы здесь!
Она посерьезнела, глянула пристально мне в глаза.
— Видишь этот огонек над чашей?.. Это значит, что установка, которую он нес в себе, заработала! И ничто уже ей помешать не сможет!.. Осталось немного. Скоро ты не узнаешь свой маленький мирок… Переждем здесь, а потом… потом ты кое-что увидишь!..
Говорит она эти слова, и чувствую я, что вот эти минуты — самые главные во всей моей жизни, в прошлой и в будущей, даже если мне еще сто сферолет жить придется! Набрался я храбрости, взглянул ей прямо в лицо.
— Кто вы? — спрашиваю. — Откуда к нам пришли?..
Тряхнула она волосами, прищурилась. В глазах — самых светлых под Семью сферами — веселые огоньки вспыхнули.
— А ты все еще не понял?!
Неужели, думаю, оттуда?.. Но ведь не может этого быть, нет там ничего и никого: черная гарь, пепелище, даже не растет там ничего. Да и как же сквозь сферы-то, невозможно это!.. Чувствую, еще секунда — и лопнет у меня сердце, как мнимон проколотый.
— Ну что ты сам себя пугаешься?! — продолжает Лота, улыбаясь. Ведь догадался же, вижу!
Я только губами шевелю беззвучно — оттуда! Значит, точно — оттуда!
— Присядем, — говорит Лота немного смущенно. — Устала я цаплей стоять!..
Опустилась прямо на пол, спиной к решетке, больную ногу вперед вытянула — и уже вовсю ею шевелит, словно и взаправду подзажила. Присел я на корточки рядышком, понимаю: главное — впереди! А она молчит, вроде задумалась о чем-то, может, Яна вспомнила.
— Плохо у вас тут, Стэн! — вдруг оборачивается. — Не ожидали! Глупостей наделали… Спорили, сомневались, а выходит — сразу надо было!..
Вздохнула она глубоко, волосы поправила и стала негромко рассказывать, как все было. Про Свершение — как однажды, ровно двести лет назад, небо ночью полыхнуло, а вся земля вокруг вздыбилась и пошла вверх чашей загибаться. И как наш мир после этого выродился: вместо неба — сфера сплошная, ни солнца, ни луны, ни звезд, везде земля; над головой горы, реки, леса — висят, а не падают; вместо солнца возникло безобразное черное образование, исходившее по утрам громадными радужными пузырями; в Призенитье объявились бредовые мнимоны увеличенные сферой фантомы-миражи; в лесах и болотах, где фоновая радиация оказалась повышенной, расплодились уродливые мутанты. В общем, было это, может, пострашней атомной войны, которую в то время ждали со дня на день; никто ничего не понимал, многие с ума посходили — хаос, грабежи, насилия… А церковь, единственная в то время древневерская церковь, с перепугу объявила Апокалипсис: вот он, значит. Конец света, и было это, конечно, чудовищной глупостью — разве можно отнимать у народа последнюю надежду?! За эту самую глупость церковь и поплатилась тут же отыскались ловкие ребята, которые заявили: не конец это, а совсем даже наоборот спасение, чудесное спасение от ядерной бойни, новой мировой войны, которая началась там, за сферой, где все уже, наверное, погибли; уцелели только они, избранники божьи, потому что за мгновение до гибели милостивые боги заклкючили их маленькую страну в священную сферу — непроницаемую ни снаружи, ни изнутри — вот она, смотрите, люди… И поверил народ куда ж деваться, ведь новая религия оставляла надежду на возвращение: верь — и будет Второе сбершение, достойные еще вернутся в большой мир — очищенный, перерожденный, Новый Эдем…
Вот так и пошла жизнь потихоньку. Человек ко всему приспосабливается — нашлись запасы, которые копили на черный день, сфера давала рассеянное тепло, земля родила, в общем — вроде маленькой планетки, только жизнь не снаружи, а внутри.
Ну а ребята эти ловкие в жрецы подались — как говорится, свято место не пустует! — обзавелись всем, чем надо, и сели сверху, крепко и недолго, вот уж два столетия друг друга сменяют и нам, дуракам, значит, мозги пудрят про чудесное спасение и прочую ерунду. А мы уши развесили — верим, да еще сами же камни кидаем в тех, у кого мозги не заплесневели, кто думать не разучился, а ведь им памятники надо бы ставить, отвергам этим, и первому — Радену, умница он был, настоящий ученый, редкостного дарования, он ведь почти догадался обо всем, его формулы замкнутых сфер — блестящая находка, прямо гениальная, жалко его, очень…
Вот, примерно, о чем Лота говорила, только, конечно, другими словами, да и не все я понял, хоть и старалась она попроще. Одним словом — наша история, только совсем другая, не та, к которой все привыкли. Причем понимаю я — еще не все это, а только вроде как предыстория, потому что ведь есть те — оттуда, кто явился нежданно-негаданно и решил вмешаться!..
Но об этом не успела она ничего рассказать. Опять вдруг сирены взвыли и эхам на весь купол. Лота вздрогнула — и сразу на Чашу. А там, над той установкой, вместо зеленого — красный огонек мигает. И вижу. Лота моя в мгновение ока белей купола стала — ясно, дрянь дело! Потом перед Чашей, опять-таки прямо в воздухе, замелькали какие-то знаки светящиеся, и чувствую, что-то меня начало отпихивать от ограды, будто невидимая рука, мягко, но настойчивое — давай, мол, отсюда! Тут и я белей муки стал.
Лота обернулась, взглянула на меня пристально, как тогда, в лесу словно оценивала. На мраморном лице — блики красные, брови нахмурены. Вздохнула коротко и говорит:
— Пошли отсюда, Стэн! Нельзя тебе здесь оставаться…
И голос совсем уже не тот — усталый, глухой. Вскочил я, хотел ее на руки взять — не позволила. Поковыляли обратно, к той машине диковинной, у ворот. Лота уже слегка на больную ногу ступает, не морщится, значит, действительно заживает! Молчит, лицо застыло. Большого ума тут не надо — что-то у Лоты не вышло: то ли авария, то ли другое что?!
Вернулись к воротам. Глянул я — что такое?! Вроде те же самые, через которые мы под купол попали, а дыры нет! Вместо нее какая-то блямба блестящая с неровными краями — будто нарост. Так вот почему за нами не сунулись — заросла дыра, затянулась, как на живом месте! И хоть чудо это немыслимое, а я не особенно удивился, видно, вконец отупел от чудес этих, ничем уж меня не поразить: эти, которые оттуда, все могут!
Стоим у свода, он вроде из полупрозрачного стекла сделан, очень толстого. Снаружи тени какие-то мечутся, ворота гудят от грохота, видно, лупят по ним прикладами. Сзади сирены надрываются, багровые вспышки уже весь купол озаряют. Лота опять на меня смотрит, а глаза черные-пречерные, как сфера ночная. Не первый раз замечаю, как у нее цвет глаз меняется, а все равно холодок пробирает.
— Понимаешь, Стэн, — говорит будто с усилием, — придется нам с тобой отсюда выйти… Так уж получилось — не отсидеться нам здесь! Они замкнули энергию оси, здесь растет излучение. Это — смертельно!
Ничего я про это самое излучение не понял, зато сразу сообразил, что нас отсюда просто-напросто выкуривают каким-то дьявольским способом — храмовники ведь тоже не болваны, кой-чего соображают! Ну что ж, думаю, выходить так выходить, с ихними способностями как-нибудь выкрутимся. А Лота головой покачала и говорит, будто мысли мои прочитала:
— Нет, Стэн, чудес больше не будет! Бруно нет, охранять нас некому. Рассчитывать придется только на себя, понимаешь?..
— Та-а-к!.. — говорю. — Ясно! — Чего уж тут не понять: выходит, вся их дьявольская сила в Бруно была, в машине этой, а Лота с Яном такие же, как мы. Вернее — почти такие же, души те у них — словно из другого материала: чище, светлее…
А Лота назад смотрит, на установку, над которой красный огонь мигает. То ли прощается, то ли не решится никак. И тут мне вспомнилось, как она сначала проговорилась: мол, тебе нельзя оставаться! Не случайно у нее это вырвалось, получается, что ей-то чертово это излучение не страшно, а все дело во мне, из-за меня она собирается отсюда выйти, собой пожертвовать. Э-э, нет, думаю, этому не бывать!
Наклонился я, подобрал автомат — кто-то из охраны, удирая, бросил. Затвор передернул.
— Значит, — говорю, — туда? — И на ворота киваю.
— Туда, — отзывается эхом. Что ж, все ясно, живыми к этим лучше не попадаться; после всего, что было в фургоне и здесь, под куполом, они уж, конечно, постараются!
— Вот что, — говорю, — Лота!.. Я все понял. Сейчас ты откроешь дверь, и я выйду! Один — понятно? Не вздумай за мной идти — все равно не позволю!..
Смотрю, глаза у нее потеплели, черноты поубавилось. Придвинулась ближе, головой качает.
— Эх, ты, — говорит, — мальчик!.. Разве между настоящими людьми так дела делаются?! А ты подумал, каково мне будет?.. То-то же!
Сказала — и дрогнул я. Понимаю разумом, что глупость она сделать собирается, что смешно даже сравнивать нас — да кто я перед ней?! а сердце подсказывает: ее правда, у них, у настоящих, и в самом деле так не водится — бросать друг друга.
Лота тем временем автомат у меня отбирает — и в сторону.
— Не надо этого! — говорит. — Больше у вас никто никого не будет убивать. Я же обещала: все теперь станет иначе! И не бойся ничего — не посмеют они, увидишь…