Артему сверху было хорошо видно, как из подъехавшего трамвая выскочил художник Ребров, как он победно затряс бумагой над своей головой.
Военным его было не видно. Но Ребров заорал издалека:
– Телеграмма! Телеграмма пришла! Из Москвы!
Народ загалдел, задвигался. Ребров продирался сквозь толпу, потрясая телеграммой над головой.
– Запретить взрыв! – орал Ребров, охрипший и радостный. Телеграмму передали саперам. – Оставить как памятник архитектуры!
– Сворачивай! – приказал командир.
Под гул толпы, крики художников спускался Артем с колокольни.
– Качай его! – вопили художники.
– Ну уж это совсем ни к чему, – отбивался Артем и, делая знаки брату, выбирался ближе к трамвайной остановке. Кто-то тронул его за рукав, но он не обратил внимания. Только когда услышал неуверенный женский голос, назвавший его по имени, обернулся.
– Артем Сергеич? Я не ошиблась?
Молодая женщина, бедно одетая, как, впрочем, и большинство женщин вокруг, – в стареньком пальто и стоптанных туфлях. В ее бледном лице скользило что-то знакомое, но узнать он не мог. Из-под серой шляпки выбивались белые вьющиеся пряди. «Из пациенток?» – мелькнула мысль. Он поклонился, собираясь уже уйти, но она вновь тронула его за рукав:
– Подождите минутку. Неужели вы меня не вспомните? Я Эмили. Эмили Сычева.
Ну конечно. Эти трогательные бесцветные брови, детские губы, этот осторожный, пугливый взгляд…
– Я вчера случайно сюда попала. Я работаю поблизости. Нашу контору эвакуировали в связи с предстоящим взрывом, и мы пришли посмотреть, а тут такое. Я сначала думала – ошиблась, не вы. Но потом… Я так боялась, что вас не послушают и храм взорвут вместе с вами.
– Ну что вы, такого быть не могло.
– Вот именно, что могло. Сейчас все возможно, уверяю вас. Вы – настоящий герой. Я так рада, что вас встретила! У вас найдется немного времени? Так хотелось бы поговорить!
Взволнованная радость Эмили несколько обескуражила Артема. Он оглядывался в поисках брата. Тот бежал к ним, на ходу что-то объясняя своим товарищам-художникам.
– Мы с братом собрались навестить родителей…
– С братом? – Она немного напряглась, вглядываясь в приближающуюся фигуру. Что-то вроде легкого разочарования коснулось ее лица, когда Иван приблизился. – Так это… неужели Ванечка?
– Ванечка, Ванечка, – улыбаясь, закивал художник. – Мы знакомы?
– Вряд ли вы меня вспомните, но я вас помню хорошо.
– Артем, давай встретимся на вокзале, – торопливо проговорил Иван. – Мне нужно заскочить в мастерскую и еще в одно место. Договорились?
Иван прыгнул в проходящий трамвай, весело помахал им оттуда.
– Кажется, у меня освободилось полчаса, – развел руками Артем. – Прогуляемся?
Они шли по направлению к набережной, мимо старинного кремля.
– Здесь когда-то Иван учился, в семинарии, – кивнул Артем на толстые белые стены. – Все думали, пойдет по стопам отца. А он, разбойник, на последнем курсе снял крестик, заявил, что стал атеистом. Теперь вот – художник. Как вам это нравится?
– Все мы в юности хотим протестовать, – задумчиво проговорила Эмили. – Желаем доказать родителям, что достаточно взрослые. Только потом так хочется побыть маленькими. И понимаешь, что там, позади, все твое счастье… Кстати, знаете, что теперь находится здесь, в бывшем монастыре?
– Нет, а что же?
– Тюрьма. Для врагов режима.
– Надо же!
Артем заметил, что Эмили зябко поежилась.
– Вы замерзли? Может, вернемся?
– Ни в коем случае. Я жду от вас рассказа. О себе, обо всех ваших. Я ведь как уехала тогда, так и не видела никого.
– Хорошо, только сначала вы. Как ваши? Я был удивлен, увидев вас здесь. Честно говоря, думал, что Богдан Аполлонович уедет.
– Богдан Аполлонович убит, Артем. – Она посмотрела на него глазами без слез. Вероятно, все они были выплаканы в свое время. Он заметил, что выглядит она старше своих лет именно благодаря усталой скорби, отпечатанной на лице. Он уже понял, что рассказ ее будет безрадостным. – Папа расстрелян по подозрению в участии в мятеже. Тогда арестовывали всех подряд. Маме с семьей сестры и детьми удалось бежать, а я болела. Мы с папой остались, нельзя же было рисковать всем… У меня нет никаких известий от них, но я надеюсь, что удалось.
– Что же вы… Как же вы теперь здесь одна?
– Я работаю в одной конторе, секретарем. Ничего, получаю жалованье. Но вы-то как? Как… ваши братья?
– Владимира расстреляли летом восемнадцатого.
– Какая потеря! – искренне воскликнула Эмили. – Поверьте, я очень, очень вам сочувствую!
Артем сморщился, стал искать по карманам папиросы. Вспомнил, что кончились – выкурил ночью на колокольне.
– Алексей воюет. Стал комиссаром, у него все благополучно, мы переписываемся.
– Вот как? Где же он теперь?
– Был на Украине, теперь перебросили в Туркестан. Зовет к себе.
Она слушала, опустив голову. Артем не мог видеть выражения глаз.
– А вы тоже в армии?
– Да, я служу в военном госпитале. Машу, сестру мою, помните? Замуж вышла за Дмитрия Смиренного.
– А Ася? О ней ничего не слышали?
– Как же не слышал! – рассмеялся Артем. – Очень даже слышал. Ася – Алешкина жена. Боевая подруга.
Ресницы Эмили вздрогнули, она подняла глаза. Артем видел, что она пытается улыбнуться. «А ведь она, наверное, голодная», – подумал Артем.
– Эмили, а где вы живете?
Она назвала адрес, Артем повторил про себя.
– Если получится, я забегу к вам перед отъездом в часть. Можно?
– Да, конечно, я буду рада.
– О! Мне пора на вокзал. До свидания!
– До свидания…
Он побежал, на повороте остановился и оглянулся. Она все еще смотрела ему вслед глазами ребенка, которого оставили одного. У Артема больно кольнуло сердце.
Всю дорогу в поезде ему было несколько неуютно от этой встречи. И сквозь разговоры с братом нет-нет да и проступят эти ее жалобные глаза и детские обиженные губы. Чем-то нужно помочь ей…
На станции они наняли подводу и в Любим въехали по Пречистенской дороге. Почти сразу издалека увидели свой дом. У дома в саду возилась мать. Кверху дном лежала их лодка, вытащенная из воды на зиму. Пахло костром, прелыми листьями. Мать увидела подводу, пригляделась, заторопилась к калитке. Сразу бросилось в глаза, как она сдала за последние годы – осунулась, стала сутулиться. И все-таки ясно светились ее глаза при виде явившихся издалека сыновей. В доме все было по-прежнему, как и во времена их беззаботного детства: на стене висит Алешкино охотничье ружье, смазанное, с затянутым куделью стволом, на книжной полке стоят сочинения Некрасова и в рамочке над столом детский рисунок Ивана – «Беседка на Валу».
– А где батя?
– Отец в Предтеченскую церковь с утра ушел. Властям помещение понадобилось под мастерские. Вот, опись составляют.
Братья переглянулись.
– Пойдем, может, помощь нужна.
Артем шагал по городу, в котором не был давненько, и радовался, что внешне здесь ничего не меняется. Город словно застыл во времени, хранил сам себя, берег свое постоянство. Но это было обманчивое спокойствие.
Двери Предтеченской церкви, самой старой в городе, были распахнуты. Отец Сергий стоял рядом со священником, который по описи сверял наличие церковной утвари. Рядом топтались несколько мужчин в штатском, среди которых Артем узнал бывшего соседа Смиренных, псаломщика Юрьева.
– Четвертый крест медный, шлифованный, с распятием по эмали. Обратная сторона гладкая, – называл Юрьев, его помощник отмечал в описи. Названные предметы складывали в большой фанерный ящик. – Священно-богослужебные сосуды. Два комплекта. Звездица серебряная, позлащенная, с изображением Господа Саваофа, чеканной работы. Ковчега напрестольных два. Дароносица для приобщения больных. Кадил два, оба медные.
Артем и Иван подошли к отцу, поздоровались. Отошли в сторонку. Некоторые представители власти решили не дожидаться окончания переписи, занялись своим делом – осмотром помещений. Они заглядывали в престолы, отодвигали снятые со стен иконы, наконец грязными сапогами ступили на возвышение, ведущее к Царским вратам.
Оба священника, краем глаза наблюдавшие за передвижением гостей, изменились в лицах.
– Господа хорошие, – с едва сдерживаемым гневом обратился к ним отец Сергий. – Нельзя ли подождать хотя бы, когда святыни вынесут из храма?
– Ах-ах-ах! – живо обернулся Юрьев. – Мы оскорбили ваши чувства, батюшки? Тогда собирайте свои причиндалы поскорее, уж больно вы возитесь.
– Что вы называете причиндалами? – возмутился отец Иоанн. – Хоругви? Иконы? Побойтесь Бога!
– Мы делаем свое дело так, как полагается, – спокойно возразил отец Сергий.
– Много на себя берете, батюшки. – Юрьев подошел к священникам. – Вам покуда разрешено забрать кое-какой скарб в городской собор, а ведь могло быть иначе. Нарочно, что ли, время тянете?
– Святыни будут перенесены после молебна в присутствии прихожан и священнослужителей. Как положено.
– Крестный ход собираетесь устроить? – покраснел Юрьев. – Накануне славной годовщины Октября?!
– Вам ли не знать церковных правил, – устало вздохнул отец Сергий.
Юрьев возмущенно оглянулся на своих спутников. Но, заметив Артема и Ивана, угрюмо наблюдавших за происходящим, решил сменить тактику и заговорил более-менее миролюбиво:
– Время теперь не то, что прежде, отче. Народ в большинстве своем понял, что Бога нет. А дети, рожденные после Октября, и вовсе не поверят вашим сказкам о Боженьке. К чему все ваши потуги, батюшка? Мы с вами оба понимаем, что дни религии сочтены.
– Чуткую душу не обманешь, – негромко возразил отец Сергий.
– То есть как это?
– Можно внушить, что Бога нет, но в каждом сердце сокрыта истина и о земном, и о небесном. Рано или поздно она проснется.
– А! – махнул рукой Юрьев. – Уморился я с вами, товарищи попы. Сворачивайтесь. Не освободите помещение до завтра – пеняйте на себя.
Он дал знак, ящик с церковными ценностями подняли и вынесли во двор, где ждала телега.
Представители Совета один за другим покинули церковь. Возле храма собирался народ – священнослужители других приходов, верующие.
До поздней ночи шла работа в храме, а к утру отец Сергий служил молебен над оставшимися святынями прихода. Как и предполагал Юрьев, получился настоящий крестный ход. Верующие шли впереди с иконами, хоругви несли Иван с Артемом. С Обноры дул холодный ветер, поднимая ворохи листьев с набережной и бросая под ноги процессии. Прихожане Нижнего посада и останковские плакали, оглядываясь на темнеющую у реки осиротевшую церковь. Назавтра с нее сбросят кресты и купола, несколько веков так нарядно украшавшие богоспасаемый город.
Весна в Бухаре ранняя. Уже в феврале в горах расцветает миндаль, в марте в садах здесь буйно цветут бело-розовым абрикосы и персики. В апреле желтовато-белым облаком парит над дуванами алыча, инжир раскрывает оранжево-алые крупные цветы, которые, опадая и устилая собой мостовую, напоминают куски рыжей краски. В это время года город становится неправдоподобно сказочным. Его глиняное однообразие исчезает как по волшебству. Второй год Вознесенские кочевали по Средней Азии, и та не уставала открывать свои новые секреты. С самого начала все поражало: и узкие вертлявые улочки с арыками по бокам, глухие глиняные заборы-дуваны, кое-где оплетенные колючими плетьми ежевики – попробуй сунься! Верблюды, базар, чайхана – все это привлекало внимание, манило и отталкивало одновременно. Интересное, но – чужое.