— Но сегодня он кого-то привел — сказал один голос. — Вы ее видели?
— Ей по крайней мере сорок. Вы можете в это поверить?
— Ты говоришь так, как будто ей сто. Радость моя, тебе самой скоро сорок.
— Я хочу сказать, что этого никто не ожидал. Все думали, что он приведет сюда двадцатилетнюю секс-бомбу. Я ничуть не удивилась бы, если бы на него записывались в очередь.
— Включая тебя с твоим чудо-лифчиком и прооперированным носом!
Вот так! Долорес осторожно перевела дух. Она хотела уйти, но, казалось, приросла к полу.
— Ну что ж, я думаю, в тридцать восемь лет у меня еще есть надежда. Если он влюбился в нее, то чем я хуже? Я бы выскочила за него при первой возможности.
— А я нет. Мне жаль эту женщину.
Они ее жалеют? Долорес напряглась, предчувствуя недоброе.
— Почему это? — недоверчиво спросила собеседница.
— Ты только представь себе: ей ведь придется соперничать с его покойной супругой. Я бы никогда на это не решилась. На мой взгляд, конкурировать с его святой Эммой — безнадежное дело.
— Со святой Эммой?
— Разве ты не слышала? Он буквально молился на жену. Люди до сих пор говорят, какая она была чудесная, добрая и талантливая. После ее смерти прошло немало лет, прежде чем он появился на людях с другой. Должно быть, в его жене действительно было что-то необыкновенное… — Эти слова сопровождались унылым, завистливым вздохом.
— Да, ты права. Ведь влюбиться в Эмму с первого взгляда было трудно, потому что… ее лицо…
Тут мимо Долорес прошло еще несколько женщин. Они смеялись, болтали, и этот шум заглушил конец фразы.
Было трудно влюбиться?.. Почему трудно? Долорес порывисто вздохнула. Сердце стучало, в ушах звенело. Святая Эмма. Жена Эдвина. Идеал. Совершенство. Только этого недоставало! Мало ей увивающихся за Эдвином роскошных женщин, так теперь изволь соперничать с его покойной женой…
Разве обыкновенная женщина в здравом уме решится на такое? Конечно, нет. Надо бежать, пока не поздно. Эдвин не про ее честь.
Хотелось бы надеяться, но… Она была влюблена, безумно влюблена, а это не имеет ничего общего со здравым умом.
Но вместо того, чтобы пуститься в бегство, она свернула за угол. Разговор тут же прекратился, и три женщины молча уставились на нее. Одна из них была ярко-рыжей — той самой, которую Долорес видела на сервированном ею обеде; другая — платиновой блондинкой, а третья — полубрюнеткой, полушатенкой.
Долорес любезно улыбнулась.
— Дамская комната в той стороне? — спросила она, указав рукой в конец мраморного коридора.
— Да, — хором ответили ей.
— Спасибо, — поблагодарила она и гордо прошествовала мимо, спиной чувствуя их взгляды.
Вернувшись в гостиную, она увидела, что Эдвин в волнении не находит себе места.
— Я искал тебя, — сказал он, обнимая ее за плечи.
— Я гуляла, — оживленно ответила она.
— И как, понравилось?
— О да, замечательно.
— Что-нибудь не так?
Долорес небрежно помахала рукой.
— Ничего особенного… Я бы с удовольствием выпила еще шампанского.
— Что ж, хорошо, сейчас принесу.
Конечно, ей не удалось обмануть его. Просто Эдвин решил не накалять обстановку. Но что она могла ему сказать? Я выжила из ума, когда влюбилась в тебя? Я злюсь и хандрю, потому что не хочу соперничать с твоей святой женой?
Она быстро опорожнила бокал и взяла еще один…
После окончания вечера они молча вернулись к Эдвину. Джон и Лина уехали на уик-энд в Лос-Анджелес к двоюродным братьям и сестрам, в доме было пусто и тихо.
Она прошла в гостиную и села на диван. Кружилась голова. Эдвин взял кочергу и начал разгребать угли. Он был так красив и в то же время так далек от нее, что хотелось плакать. Она любила его и не сомневалась в своем чувстве. Но соперничать с его покойной женой бесполезно. Шампанское делало ее чувствительной и слезливой. Долорес прекрасно знала это и тем не менее позволила себе напиться.
— Итак, — выпрямившись, спросил Эдвин, — в чем дело?
Такой высокий, такой притягательный… Что он в ней нашел? Как Эдвин мог желать ее после своей божественной Эммы? Долорес знала, что он быстро разочаруется в ней. Она ему надоест. На глаза набежали дурацкие слезы.
— Должно быть, я сошла с ума, когда связалась с тобой, — сказала она то, чего вовсе не собиралась говорить. — Я не хочу соперничать с твоей святой женой.
9
Эдвин напрягся.
— С кем?
— С твоей женой. Они называли ее святой Эммой.
Лицо Оливера стало каменным, глаза — непроницаемыми. На какое-то мгновение в комнате воцарилось тревожное молчание.
— Кто «они»? — ледяным тоном спросил Эдвин.
— Люди. Женщины. Они говорили, что она была чудесная, необыкновенная, талантливая и что заполнить то место, которое она занимала в твоей жизни, невозможно. — Долорес глубоко вздохнула. — А одна вообще сказала, что не стоит и пытаться… — Причем эта женщина моложе меня, едва не добавила она, но удержалась, стиснула руки и надменно вздернула подбородок. — И я тоже не стану! — Прямо как в театре. О Господи, зачем она говорит это? Что ей стукнуло в голову?
Шампанское, вот что. Четыре бокала за два часа.
Лицо Эдвина потемнело.
— Кажется, я не просил тебя занять ее место в моей жизни. И не говорил, что хочу этого.
Голос Оливера звучал непривычно холодно. Долорес никогда не видела его таким сердитым и ужасно испугалась. Он резко отвернулся, взял пальто и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.
Она почувствовала, что дрожит всем телом, а по щекам струятся слезы. О Боже, что она наделала? Рассердила его. Эдвин возненавидит ее за то, что она вообще посмела произнести имя его любимой жены, даже в мыслях поставить себя на ее место.
Она не слышала шума отъезжавшей машины, должно быть, Оливер пошел пешком. Ночь стояла холодная, и ей представилось, как он бродит по пустым, одиноким улицам, тоскуя о своей драгоценной Эмме.
Конечно, Эдвин никогда не говорил ничего подобного. Он вообще очень мало говорил о жене, за исключением самых простых, обычных вещей, относившихся к детям и его прошлому. Он был джентльменом, этого у него не отнимешь.
Хорошо бы выпить еще шампанского… О нет, только не это! А если выпить кофе, она не сможет уснуть. Кофе не утешает. Лишь бодрит немного.
Она грустно сидела у камина, не зная, чем заняться, и с нетерпением дожидаясь его возвращения. Если он вообще вернется. А вдруг он сядет на скамейку в парке, просидит всю ночь и замерзнет насмерть. Сделает это нарочно, чтобы воссоединиться в вечности со своей ненаглядной Эммой. Святой Эдвин и святая Эмма наконец-то окажутся вместе на небесах, а она останется здесь, одинокая и нелюбимая. Долорес застонала, и слезы полились из ее глаз еще сильнее.
А потом слезы кончились. Измученная женщина откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. К ней понемногу начинал возвращаться здравый смысл. Глупо было сидеть здесь и жалеть себя. Как не стыдно! Она взрослая женщина. Независимая, сильная, уверенная в себе. Что заставило ее столь безрассудно отдаться эмоциям?
Она тяжело вздохнула. Надо собраться с силами и попросить прощения. Господи, как глупо было стоять и подслушивать чужой разговор! Не стоило расстраиваться и болтать вздор о соперничестве с мертвой. Зачем вообще ей понадобилось обращать внимание на слова каких-то незнакомок с обесцвеченными волосами и лифчиками, подпирающими грудь?!
Следовало выпить чашку чая с ромашкой, успокоиться, подбросить угля в камин и ждать.
Долго ждать не пришлось. Хлопнула входная дверь, и спустя мгновение в гостиную вошел Эдвин.
— Извини, что я ушел, но мне требовалось время, чтобы подумать и успокоиться.
Успокоиться… Похоже, с этой частью задачи он справился на удивление удачно.
— Извини, что рассердила тебя, — сказала она, чувствуя, что к глазам снова подступают слезы. — Я не должна была так говорить. Не знаю, что на меня нашло после четырех бокалов шампанского.
Эдвин подошел к камину и, стоя к ней спиной, начал растирать замерзшие руки.
— Нам надо поговорить.
— Ладно…
Оливер повернулся и провел рукой по волосам. В его глазах застыла боль.
— Мы с Эммой прожили четырнадцать лет, — начал он. — Да, она была чудесной, необыкновенной женщиной. Да, я любил ее. И когда она умерла, я тосковал так, что это невозможно передать словами… — Эдвин зажмурился, словно произнести эти слова вслух ему было нелегко. — Но я не жду, что кто-нибудь займет ее место. Это место принадлежит только Эмме. — Он немного помолчал, а потом с мольбой посмотрел ей в глаза. — Долорес, мне нужна женщина, которую бы я любил, лелеял и с которой прожил бы до конца дней. Нет, я не искал другую Эмму. Другой такой нет. Я любил ее, потому что она была неповторима, но это вовсе не значит, что я не могу полюбить другую, непохожую на нее женщину.
После его слов настала оглушительная тишина, и Долорес услышала стук собственного сердца. Казалось, у нее отнялся язык. Эдвин сел рядом, не сводя с нее глаз.
— Я люблю тебя, Долорес, и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Знаю, ты еще не готова и боишься этого, но у нас есть время.
— Я виновата перед тобой, — прошептала она.
— В чем?
— В том, что я не хочу выходить замуж, а ты хочешь жениться на мне…
Оливер лукаво усмехнулся и обнял ее.
— Да, милая, я еще не отказался от этого намерения… А теперь дай я тебя поцелую.
Долорес и Кора встречали Рождество вместе с семейством Оливеров. Это был чудесный день, полный смеха и радости. Кора быстро подружилась с Линой, которая спрашивала у нее совета, как одеваться, причесываться и, конечно, как вести себя с мальчиками, которые, по мнению Лины, были «полными дураками» и «абсолютными тупицами».
Лина была славной девочкой, прямой и открытой. Долорес с облегчением убедилась, что ни она, ни Джон ничего не имеют против нее. Разговоры о том, что дети обычно принимают такие ситуации в штыки, в данном случае не оправдались.
Долорес наслаждалась вниманием Эдвина и гнала от себя дурные мысли. Конечно, окончательно избавиться от них ей не удалось: в дальних закоулках души по-прежнему жил страх, готовый при первой возможности вырваться наружу.
— Вот было бы здорово, если бы вы с папой поженились! — однажды вечером сказала Лина. Девочка собиралась на школьную вечеринку, и Долорес заплетала ее темные волосы в замысловатую «французскую» косу. Руки женщины на мгновение замерли, а пульс участился.
— В самом деле? — деланно небрежно спросила она.
— Ага. Тогда Кора была бы мне сводной сестрой, а вы — приемной мамой. Думаю, это было бы неплохо. Хотя моя подруга Беатрис говорит, что я чокнутая. Ее отец в прошлом году женился во второй раз, и она терпеть не может свою мачеху, потому что та все время ее шпыняет, заставляет убирать комнату, класть одежду на место, и они все время ссорятся.
— Это нехорошо… — Руки Долорес продолжали механически заплетать косу.
— Но мы бы не ссорились, правда? Вы бы не заставляли меня убирать свою комнату?
Долорес невольно улыбнулась.
— Нет. Ты достаточно большая, чтобы самостоятельно следить за порядком в своей комнате. Именно так я вела себя с Корой. Иногда в ее комнате был такой беспорядок!.. Кончалось тем, что она всегда наводила чистоту без напоминаний с моей стороны.