Раком — в смысле — на четвереньках.
Грубо, но как верно.
Мы заигрываем с девушками.
Мы хотим любви. Мы надеемся.
А вдруг?
Мастерица, обнаружив нашу сходку, поднимает хай.
Девушки встают и, не торопясь, с достоинством, уходят.
Мастерица, гнида, испоганила нам весь кайф. Мымра!
Мастерица продолжает бушевать. Обычно мы быстро реагируем на ее вопли, но сегодня мы молчим и угрюмо смотрим на нее. И она, видимо, понимает, что задела нас за живое. Она быстро снижает децибелы и начинает говорить нормально. С девчатами мы должны зубоскалить после работы — вот ее основная мысль. Мы по-прежнему сидим неподвижно. Тут она соображает, что мы элементарно сорвем ей смену. Если захотим. Хитрозадая донская казачка меняет тон. Она начинает вспоминать время, когда сама была молоденькой. Мы слушаем. Мы как бы не верим в то, что это тело когда-то весило не сто килограммов, а лишь пятьдесят, и что талия была пятьдесят сантиметров, а не сто, как сейчас. Но мастерица уже окунулась в свое девичество. Ее понесло. И нам легче. Ну, вот, оказывается, что и на работе можно погутарить с девушками. Такова теперь ее идея. Это другое дело. Она почти извинилась перед нами.
«Пусть девчата приходят, дело молодое», — завершила она свой монолог.
Мы молча, не спеша, встаем и идем загружать трактор.
Когда работа заканчивается, начинается наше свободное время.
Его так много, его так мало.
Дорого вовремя время, Времени много и мало, Долгое время — не время, Если оно миновало.
Вечерами — танцы.
Магнитофон работает три часа кряду, а толпа танцующих не редеет. Нет, кое-кто, конечно, исчезает, но на смену им приходят новые пары. Танцы в основном медленные, томные. Касания коленей, тугих кончиков груди, живота, все это будоражит кровь. Ладони воровато скользят по девичьей спине, под пальцами застежка лифчика, мужское начало встает, упирается в живот партнерши. Но в темноте можно и не отодвигаться, пусть ощущает, что я неравнодушен к ней. Девушка тоже не отодвигается, она, похоже, даже еще сильнее прижимается ко мне. Отлично!
Но чуть позже, когда я начинаю шептать ей в ушко, что мы, по примеру старших товарищей четверокурсников, должны пройтись-прогуляться к берегу Дона, в этот момент она выскальзывает из моих объятий и возвращается в круг своих подружек. Похоже, я неуклюже, как носорог, разрушил хрупкий домик девичьего доверия. Очередная наука. Когда я этому научусь?
Вечерами — телевизор.
Какие-то конкурсы и фестивали. «Дорогой длинною и ночкой лунною…» Все балдеют от этого Сопота. Болгарские и польские певцы — наши кумиры.
„А сейчас юная певица Алла Пугачева исполнит песню «Дрозды»“! Кто такая? Отчего такая худенькая? Ну, «Дрозды», так «Дрозды». Давай, Алла, послушаем.
Мы еще не знаем, что Алла больше никогда не будет петь этих «Дроздов».
Итак, вечерами — телевизор.
Это для тех, кто не хочет танцевать. В помещении душно, и телик вытащили во двор общаги, где мы все живем. Перед теликом расставили скамейки, на них мы и сидим. Но не просто сидим. Мы все завернулись в байковые одеяла.
Ох, какое это хорошее дело — байковое одеяло.
Его как раз хватает для того, чтобы укутаться в него вдвоем.
Нам холодно. Якобы.
Я сижу в одеяле один и смотрю на дверь девчачьей общаги. Я жду, когда выйдет Тоня. А ее все нет и нет. Наконец, когда я уже совсем отчаялся ждать, она выходит. Я распахиваю одеяло, показывая ей, как тут у меня хорошо. Мне кажется, что в этот момент я похож на скворца, приглашающего свою избранницу в облюбованное им дупло или скворечник. А разве нет? Но, увы, Тоня лишь мельком смотрит на меня и идет не ко мне, а к своим подружкам. Грусть и досада охватывает меня. Наверное, я ей не нравлюсь.
Тогда что означают наши вчерашние танцы?
Наверное — ничего. Потанцевали и все.
Вечерами — драки с местными.
Но не сильные. Так, чисто петушиные бои. Но однажды я просыпаюсь после третьей смены и вижу, что мимо окон движется длинный-длинный стальной арматурный прут. Двадцатимиллиметровый. Угрюмо и сосредоточенно его несут на плечах семеро наших студентов. Словно витязи из русских былин. Оказывается, чтоб биться с местными. Но местные, слава богу, не пришли. Шестиметровый прут так и пролежал во дворе до самого нашего отъезда. Может, он и сейчас там, в траве, если его не спер кто-нибудь.
Дон совсем недалеко.
В любой момент можно пойти и окупнуться. Даже среди ночи. И в один из вечеров происходит чудо. Почти до двенадцати мы пялимся в телевизор. Тоня сидит рядом. Я жалею, что не взял свое одеяло. С другой стороны, слева от меня, сидит Сашка. И вдруг меня словно кто-то толкнул. И я негромко сказал:
— Может, пойдем, искупаемся?
Я думал, она усмехнется и откажется.
— Пойдем, — ответила она запросто.
Хорошо, что было темно. Иначе бы все увидели, как у меня отвисла челюсть. Сашка услышал наш разговор и обрадовался: «И я пойду с вами, а то душно».
— Я схожу за купальником, — Тоня встала и потянулась, как кошка.
Мне хотелось сказать Сашке, чтобы он позвал Наташу, но я промолчал.
И вот Тоня подходит к нам, и мы выходим на дорожку, идущую к Дону. Только теперь я замечаю, что с востока, всходит огромная луна. Она светит нам в спину, и длинные, чудные тени движутся перед нами.
Мы идем по серебристой дороге, заросли низких ив, и вот впереди мелькает водная поверхность. Песчаный берег. Вокруг ни души. По крайней мере, нам так кажется. Мне хочется взять Тоню за руку. Но Сашка не отходит от нас ни на шаг. Неловко как-то. Все же надо было позвать с собой и Наташу. Для пары.
Мы тихо переговариваемся. Подходим к кромке берега.
Оцениваем рукой температуру воды. Теплая, как и днем.
Про такую говорят — как парное молоко.
Я чувствую, что Тоня держится несколько настороженно. Вероятно, она сама не ожидала от себя такой прыти. Еще бы, согласиться пойти купаться с двумя почти незнакомыми парнями. И когда! Ночью! Половина первого!
Девушка отходит в сторонку, мы догадываемся, что она снимает платье. Потом я вижу, что она борется со своими длинными волосами, похоже, прячет их под купальную шапочку. Сколько мороки с этой красотой!
Мы сбрасываем свои одежды и заходим в воду. Тоня еще на берегу.
— Давай мне руку, иди сюда, — говорю я ей.
— Нет, я сама, — отвечает она тихо.
Ну, сама, так сама.
Тоня заходит в воду и плавает рядом с нами.
— Ну, что, поплывем до середины? — говорю я ей.
— Нет, я не очень хорошо плаваю, — отвечает она.
— Так я тебя спасу!
— Нет, не надо, — смеется она.
Сказать честно, мне тоже не очень хочется плыть до середины реки, но раз уж ляпнул, придется держать фасон. Хорошо Сашке, он все время молчит. А плавает он, пожалуй, чуть лучше топора. Какой с него спрос, он вырос в кубанской станице, и научиться плавать он просто не мог.
В бочке ведь не научишься.
Я плыву на середину, доплываю быстро и поворачиваюсь лицом к берегу.
Бог ты мой!
Красота-то какая…
Огромная ярко-желтая луна лениво поднимается с востока, а в воде золотится совершенно волшебная лунная дорожка. Она уходит от меня до самого берега. Она переливается, словно живая. У меня нет слов!
Невообразимая картина!
А там, вдали, у берега, я вижу в воде две головы — это Тоня и Сашка.
Я решительно ударяю ногами и плыву к ним. И вот я рядом с Тоней.
— Тоня, поплыли, поплыли к середине реки, — уговариваю я девушку.
— Да нет же, я плохо плаваю! — возражает она.
— Ты держись за меня, поплыли, может, ты такого никогда не увидишь!
— А Саша?
— Сашка побудет здесь, поплыли, Тоня! Ты не пожалеешь!
И, о чудо, она поддается на мои уговоры и мы плывем рядом.
Плывем медленно, потому что быстро плавать она не умеет.
— Держись за меня! — предлагаю я.
— Нет, я пока могу и сама.
Ну, сама так сама.
Мы плывем и плывем. Уже можно ощутить течение. Я переворачиваюсь на спину. Нет, вид еще не тот. Нужно еще плыть. С тревогой смотрю на Тоню. Нет, вроде, хорошо держится. Я плыву на спине. И вот она, эта чудная картина. Вот она.
— Все, приплыли! Смотри! — говорю я Тоне.
Она поворачивается. Громко ахает от восторга.
Я ликую, словно сам сотворил эту красоту.
— Ну, как? Нравится? — спрашиваю я.
— Фантастика! — говорит Тоня.
— Видишь, а ты не хотела.
— Я была не права.
— Давай знаешь что?
— Что?
— Давай запомним это.
— Что?
— Ну, то, что мы с тобой плавали в лунной дорожке…
— Хорошо. Согласна. Давай, запомним, — она, похоже, улыбается.
Не могу понять, воспринимает ли она мои слова всерьез или иронизирует.
Мы держимся на одном месте еще пару минут.
Замечаю, что нас все же относит течением.
— Поплыли обратно?
— Да, конечно.
— Плыви прямо по лунной дорожке.
— А можно?
Я громко смеюсь. Настолько искренним и наивным кажется мне ее вопрос.
Так можно и захлебнуться. От хохота.
Тоня тоже начинает смеяться. Умора!
Мы медленно плывем обратно.
Прямо по лунной тропинке.
Когда-то, еще в школе, я хихикал, прочитав, как поэт Бальмонт, прямо в пальто и шляпе, бросился в пруд, чтобы быть рядом с лунной дорожкой.
А вот теперь я его понимаю.
— Не устала? — заботливо спрашиваю я Тоню.
— Нет еще, — пыхтит она.
— Видишь, а ты боялась. Но ты не жди, когда почувствуешь усталость.
— Что ты сказал? — переспрашивает она, шумно хватая воздух.
— Не жди, когда почувствуешь усталость, — повторяю я.
— Вроде еще плыву.
— Подержись за мое плечо, отдохнешь, — я подплываю поближе.
— Давай.
Она кладет руку на мое плечо. Потом вторую на другое плечо.
Ого, я сразу чувствую это. Начинаю сильнее работать ногами.
Наши тела под водой соприкасаются. Меня это очень волнует.
И вот берег рядом. Пробую коснуться ногами дна — не получается. Рано. Плывем еще немного. Все, здесь по шею. Еще пара движений, и мы уперлись ногами в дно. Нормально. Доплыли. Слава богу.
А где же Сашка? Ах, вот он.
Сидит на корточках на берегу.
Набросил на себя полотенце.
Рассказать ему, что мы видели?
Какой смысл? Еще смеяться начнет.
Мы выходим из воды. Чувствуется, что это все же ночь, а не день. Хочется тепла. Лучистого, солнечного. Луна совсем не греет. Тоня достает из сумки большое полотенце и вытирается им. А я? Оказывается, я не взял с собой ничего. Придется и здесь держать фасон. Но Тоня замечает мою проблему и дает мне край своего полотенца. Мы снова касаемся друг друга. У нее упругое, прохладное тело. Ее кожа, как шелк. Все это очень волнительно.
Тоня покачнулась, я успел обнять ее за талию, иначе она бы упала. Теперь мы стоим, слегка прижавшись друг к дружке. Мне это нравится.
Но Тоня отодвигается от меня. Однако я все еще держу ее за талию.
Она несильно, но настойчиво пытается убрать мою ладонь. Ну почему?
— Холодно! Давай погреемся, — тюремно-доверительно шепчу я.
— Не надо, пусти, — но я вижу, что она смеется.
— Замерзну, будешь отвечать.