— Два квартала.
— Хорошо. Идем спокойно, без спешки.
— В ночь на второе октября, в 01.17, вы пересекали мост «Трайборо» в сторону Манхэттена. Зачем вы приехали ночью в Манхэттен?
— В ночь на четвертое октября вы трижды звонили со своего домашнего телефона в Торонто и шесть раз в Израиль. Кому и зачем?
— С четвертого октября на пятое, в 02.37, вы взяли двести долларов в кэш-машине Кемикал-банка на углу Третьей авеню и 67-й улицы. Как вы оказались на востоке Манхэттена в это время и что вы там делали?
— В ночь на шестое октября, в 03.03, в Нижнем Манхэттене вы на «Визу» купили в «Фуд эмпориум» шесть банок пива, блок сигарет, фунт сыра «Рокфор» и пачку презервативов…
Да, оказалось, что даже в таком гигантском городе, как Нью-Йорк, от компьютерно-электронной слежки не уходят и самые мелкие клерки. Толы — кассы платных дорог и мостов, видеокамеры банков и магазинов, счетчики телефонных соединений и даже подъезды наших домов регистрируют каждый наш шаг, снимают нас на видеопленку с нашими (или не нашими) женами и знакомыми, и эта информация доступна ФБР и полиции в любое время, стоит им только ввести в полицейский компьютер наш номер социального обеспечения, или номер нашей машины, или номер нашей кредитной карточки, или номер нашего телефона, или просто нашу фамилию.
Но, переворошив все глубины компьютерной памяти «Визы», «Америкэн экспресс», IRS, «AT&T», «Ez-pass» и прочая, и прочая, команда Джеймса Фаррона не обнаружила никаких намеков на то, что сотрудники, а точнее, сотрудницы «Бюро знакомств Марты Грей» занимаются по ночам какой-нибудь странной или тайной деятельностью. И тем не менее факт был налицо: все имена и даже фотографии трехсот семидесяти зарегистрированных полицией жертв «космических ожогов» имеются в здешней картотеке! Больше того, повозившись с компьютером бюро знакомств, Стив Дэловер без особого труда установил, что эти жертвы объединены тут особой директорией: «midclup40», что Стив даже без помощи Марты Грей тут же расшифровал как «мидл-класс-до-сорока». Правда, в этой категории тут числилось 7437 женщин, а ожоги пока получила «всего» 371 из них, но…
К его изумлению, Катрин на подходе к конюшне вобрала в себя этот запах полной грудью, и лицо ее высветилось возбужденной улыбкой. Джим успокоился. Только настоящие лошадники могут так неподдельно радоваться встрече с лошадьми. Но конечно, на первый раз он даст ей Гнома или Богему — самых спокойных и старых.
Он вошел в конюшню и сказал:
— О’кей, у меня тут двадцать лошадей. Правда, пять не моих…
И — остановился, потому что Катрин уже не слушала его. Она пошла вдоль стойл — медленной и словно завороженной походкой. Странный шум заполнил ей голову. Наверное, так чувствует себя бывший военный пилот, оказавшись на аэродроме, где готовые к полету самолеты гудят турбинами. Катрин даже встряхнула головой, пытаясь сбросить это наваждение. Но нет, наваждение не исчезло. И кроме того, оно было приятно, оно наполняло ее кровь мощными потоками адреналина. Отличные ездовые лошади были перед ней. Конечно, она ничего не понимала в лошадях, но каким-то совсем нерациональным знанием она вдруг почувствовала каждого коня и каждую лошадь, мимо стойл которых она шла. И — что еще поразительнее — лошади почувствовали ее. Джим Вайт, потомственный лошадник, начавший ездить верхом еще до того, как стал ходить своими ногами, сразу увидел, что между его лошадьми и этой Катрин возникло поле полного доверия. Кони всхрапывали ей навстречу тем добродушным всхрапом, которым встречали по утрам только его, Джима. Они тянулись к Катрин мордами, заигрывающе поводили ушами и передергивали шкурой, демонстрируя готовность ускакать с ней в любые дали. Молодая арабская кокетка Жасмин стала бить землю передним левым и задним правым копытами, так откровенно напрашиваясь и набиваясь, как проститутка на 42-й улице. А когда даже бешеный Конвой, драчун и гроза конюшни, еще издали приветливо заржал навстречу этой Катрин, у Джима просто челюсть отвисла от изумления.
— Где, ты сказала, ты училась езде?
Катрин, не ответив, дошла до конца конюшни и остановилась напротив стойла Конвоя.
— Этот. Я беру этого, — сказала она уверенно.
— Извини, — сухо ответил Джим. — Этот не для верховой езды. Я могу дать тебе вон того, Гнома. Или вот эту, Богему. В крайнем случае — Миста.
— Сколько? — перебила Катрин.
— Тридцать долларов в час. О’кей, для дочки доктора я могу…
— Я спрашиваю, сколько за этого? — снова перебила его Катрин, показывая на Конвоя. В ее голосе появились властные, стальные нотки.
— Я же сказал тебе: этого я не даю.
— Сто долларов в час. Седлай!
Джим посмотрел ей в глаза. Два прямых клинка встретили его взгляд, и он вдруг ощутил, что не может выдержать ее взгляда. Он отвел глаза, бормоча:
— Он псих. Он даже меня не слушает.
— Не теряй время! — уверенно сказала Катрин. И вытащила из кармана чековую книжку. — Тебе заплатить вперед? Дать задаток?
Сомнение вернулось к старику Джиму. Где, она сказала, она училась? Но с другой стороны, черт их знает в этом Нью-Йорке, он не был там уже лет тридцать — может, теперь там уже и за верховую езду берут деньги вперед?
Через несколько минут Конвой был под седлом. При этом он не взбрыкивал, не храпел и даже не пытался помешать Джиму затянуть сбрую. Но еще больше старый Джим изумился, когда вывел Конвоя из конюшни, — он никогда не видел, чтобы женщины так запросто подходили к незнакомой лошади, а уж тем более к этому гиганту! Чтобы они так брались рукой даже не за луку седла, а за гриву коня и легко, не упершись и ногой в стремя, взлетали в седло. И уж конечно, он никогда не видел такой странной посадки. Вместо того чтобы тут же взять поводья, натянуть их и одновременно похлопать коня по шее, дружески, но жестко показав ему тем самым, кто тут кого контролирует, Катрин просто нагнулась через седло, обняла Конвоя за шею, а потом резко встала в стременах и сжала коленями его бока. Конвой заржал, но не злобно, а — черт бы его побрал — весело! Словно расхохотался. И — загарцевал, затанцевал от радости.