«Посмотри» по‑другому. Подумай иначе. Если я считаю, что убийство – это условие задачи, я должна научиться читать его. Потому что решение скрыто в условии. Спрятано за темными формулировками.
– Я закончила портрет Леонара, хотелось бы, чтобы ты мне сказала свое мнение, Летиция. И вы, конечно, тоже, Элиз.
Я медленно выплываю из свих размышлений. Мускусный запах Жюстины. Летиция, читающая статью об альтернативном роке, нервно шелестит страницами.
– Я совершенно не разбираюсь в живописи, – сухо отвечает она.
– Но мне не нужно мнение профессионального критика, я просто была бы очень рада узнать твое мнение о моей работе. Чисто по‑человечески.
Очко в пользу Жюстины. Летиция вздыхает: «О'кей». Меня везут к лифту.
Комната Жюстины. Внутри кто‑то есть. Ощущается тепловое присутствие.
– Они пришли посмотреть твой портрет, Лео. Чай еще остался?
– До‑б‑рый в‑е‑чер.
Тонкие пальцы Летиции больно сжимают мое плечо. Леонар шарит среди посуды, ударяя одним предметом о другой. Этакая демонстрация. «Посмотрите на животное, вот оно у меня, я его приручила».
– Будь так любезен, можешь повернуть полотно?
Она не произносит слово «дорогой», но оно явно подразумевается.
– Ну вот! – говорит Жюстина, которая в любых обстоятельствах ведет себя так, словно она все видит.
– Боже мой! – шепчет Летиция. – Какое… какое насилие! Все эти цвета, черный и зеленый… такие темные!
– Глубина пропастей межзвездных пространств, кипящих в черепной коробке нашего Лео! – театрально восклицает Жюстина.
– У ме‑ня г‑ла‑за зе‑леные, – лепечет Леонар, видимо, для моего сведения.
– Но они такие холодные, такие непроницаемые! – ахает Летиция. – Можно подумать, два камня на дне пруда!
– Леонар полон льда, – объясняет Жюстина, – льда, который трещит и двигается и под которым прорастают весенние цветы.
– Ну, я не знаю, я… Честно говоря, меня эта картина приводит в замешательство.
– Все, что не действует по нормальным законам, приводит в замешательство, тебе не кажется? Ты, я, Леонар, Элиз – все мы чудовища. Ах, чай, спасибо. Дай же чашечку Элиз.
Дрессированная собачка из астрономического цирка ставит чашку мне на колени, я обхватываю пальцами огненно‑горячий фарфор и, неожиданно для самой себя, выпускаю чашку. Она разбивается.
– Что такое? – спрашивает Жюстина. – Чашка упала? Ничего страшного. На этажерке есть тряпка. Летиция, мне бы очень хотелось написать твой портрет до отъезда, – продолжает она.
– Когда вы уезжаете?
– Кажется, в следующую субботу. Франсина должна заняться билетами на самолет. Юго отвезет меня в Ниццу, в аэропорт. Я еду в Берлин, на пре‑пассеистическую выставку.
– Хм… пре‑пассеистическую? – повторяет Летиция.
– Да, постмодернизм себя изжил. Надо идти дальше. Возвращение к традициям, реакция. Мы находимся на рубеже между после‑пост‑модернизмом и началом завтрашнего дня.
Я представляю себе Жюстину в образе комиссара полиции с целыми бригадами инспекторов, находящихся под действием прозака. «Но скажите, вы убили его, чтобы забрать его жизнь, или вы жили, чтобы украсть его смерть?»
– О, – восклицает Летиция, – «ПсиГот'ик»!
О чем это она?
– Вы знаете этот журнал? – с удивлением спрашивает Жюстина.
– Нет, но выглядит он забавно.
– Не знаю, забавно ли, но он интересный. Это журнал по искусству, занимающийся вопросами связей между расстройствами личности и креативностью, – объясняет Жюстина.
– Не знаю, забавно ли, но он интересный. Это журнал по искусству, занимающийся вопросами связей между расстройствами личности и креативностью, – объясняет Жюстина. – Я сделала для них одну или две выставки и подготовила несколько концептуальных статей об экспериментальном искусстве.
Расстройства личности. Выражение, довольно часто повторяемое кровожадным Вором.
– А кстати, который час? – вдруг спрашивает Жюстина.
– Шесть часов, – отвечает Летиция.
– Ах, мне надо позвонить, – извиняется она. – Где‑то тут должен лежать мой мобильный.
– Вот он. Мы уходим. До свидания.
Мы выходим, Леонар тоже.
– Осторожно, Леонар, – говорит ему Летиция. – Жюстина пытается похитить твою душу.
– У ме‑ня н‑ет д‑ду‑ши, – очень спокойно отвечает Леонар.
Он, прихрамывая, уходит к себе. Мы спускаемся.
– Если бы вы это видели, – шипит Летиция, везя меня в салон. – У меня мороз по спине пробежал. Черные линии, пересекающие полотно во всех направлениях, и пятна почти что минерального зеленого цвета, как будто открылась дверь, а за ней что‑то ужасное.
Блокнот:
– Простите меня, Элиз, – вдруг шепчет она возбужденно, – но Леонар только что спустился и подает мне знак!
Все, оставим мамочку в ее кадиллаке и бросимся со всех ног к чудовищу с зелеными глазами. Я кажусь самой себе маленькой креветкой в большой корзинке крабов. Появление Лорье действует на меня, как глоток свежего воздуха. Протягиваю ему листок, где записала волнующие меня вопросы. Он читает их вслух. Потом прочищает горло.
– Итак, что касается пункта номер один, могу вам сразу ответить. Гастальди держал в своих руках нити управления биржей. Его жена сделала отличную партию, выйдя замуж за наследника семейного банка. Их сбережения, – по самым скромным подсчетам, там два миллиона в новых франках, – в соответствии с классической схемой, переходят их потомкам. Поскольку их единственная дочь Марион умерла, нотариус занят поисками возможных живых родственников, могущих претендовать на наследство.
Что касается пункта два, я проверю, находилась ли Эннекен в клинике одновременно с Вероник Ганс. Вы думаете о возможных связях, имеющих отношение к наркотикам? Сведение счетов?
Я ничего не думаю. Я задаю вопросы, как будто забрасываю крючки, и жду, кто клюнет.
– Соня также прошла курс детоксикации два или три года назад, – продолжает Лорье, треща пальцами. – Соня, Марион Эннекен, Вероник Ганс…
Он уже ушел. В моей голове вертятся имена. Соня. Марион. Вероник. Их связывают наркотики? Или Ян? Или и наркотики, и Ян? Может быть, Ян – дилер? Представим себе, что Соня и Марион обманули своих поставщиков и те их заказали.