На нем был костюм
из темно-синей саржи, его черные волосы показались мне необычайно жесткими и густыми. Наверху яростно рычали невидимые собаки. Он вдруг
попятился назад с какой-то звериной быстротой, и я едва успел отстранить его от себя.
Черное лицо, мелькнувшее передо мной, глубоко меня поразило. Оно было удивительно безобразно. Нижняя часть его выдавалась вперед, смутно
напоминая звериную морду, а в огромном приоткрытом рту виднелись такие большие белые зубы, каких я еще не видел ни у одного человеческого
существа. Глаза были залиты кровью, оставалась только тоненькая белая полоска около самых зрачков. Странное возбуждение было на его лице.
- Убирайся, - сказал Монтгомери. - Прочь с дороги!
Черномазый человек тотчас же отскочил в сторону, не говоря ни слова.
Поднимаясь по трапу, я невольно все время смотрел на него, Монтгомери задержался внизу.
- Нечего тебе торчать здесь, сам отлично знаешь! - сказал он. - Твое место на носу.
Черномазый человек весь съежился.
- Они... не хотят, чтобы я был на носу, - проговорил он медленно, со странной хрипотой в голосе.
- Не хотят, чтобы ты был на носу? - повторил Монтгомери с угрозой в голосе. - Я приказываю тебе - ступай.
Он хотел сказать еще что-то, но, взглянув на меня, промолчал и стал подниматься по трапу. Я остановился на полдороге, оглядываясь назад,
все еще удивленный страшным безобразием черномазого. В жизни еще не видел такого необыкновенно отталкивающего лица, и (можно ли понять такой
парадокс?) вместе с тем я испытывал ощущение, словно уже видел когда-то эти черты и движения, так поразившие меня теперь. Позже мне пришло в
голову, что, вероятно, я видел его, когда меня поднимали на судно, однако эта мысль не рассеивала моего подозрения, что мы встречались с ним
раньше.
Но как можно было, увидя хоть раз такое необычайное лицо, позабыть все подробности встречи? Этого я не мог понять!
Шаги Монтгомери, следовавшего за мной, отвлекли меня от этих мыслей. Я повернулся и стал оглядывать находившуюся вровень со мной верхнюю
палубу маленькой шхуны. Я был уже отчасти подготовлен услышанным шумом к тому, что теперь предстало перед моими глазами. Безусловно, я никогда
не видел такой грязной палубы. Она была вся покрыта обрезками моркови, какими-то лохмотьями зелени и неописуемой грязью. У грот-мачты на цепях
сидела целая свора злых гончих собак, которые принялись кидаться и лаять на меня. У бизань-мачты огромная пума была втиснута в такую маленькую
клетку, что не могла в ней повернуться. У правого борта стояло несколько больших клеток с кроликами, а перед ними в решетчатом ящике была
одинокая лама. На собаках были ременные намордники. Единственным человеческим существом на палубе был худой молчаливый моряк, стоявший у руля.
Заплатанные, грязные паруса были надуты, маленькое судно, как видно, шло полным ветром. Небо было ясное, солнце склонилось к закату.
Большие пенистые волны догоняли судно. Мы прошли мимо рулевого и, остановившись на корме, стали смотреть на остававшуюся позади пенную полосу. Я
обернулся и окинул взглядом всю неприглядную палубу.
- Это что, океанский зверинец? - спросил я Монтгомери.
- Нечто вроде, - ответил он.
- Для чего здесь животные? Для продажи или это какие-нибудь редкие экземпляры? Может быть, капитан хочет продать их где-нибудь в южных
портах?
- Все возможно, - снова уклончиво ответил Монтгомери и отвернулся к корме.
В это время раздался крик и целый поток ругательств, доносившихся из люка, и вслед за этим на палубу проворно взобрался черномазый урод, а
за ним - коренастый рыжеволосый человек в белой фуражке. При виде его собаки, уже уставшие лаять на меня, снова пришли в ярость, рыча и стараясь
оборвать цепи. Черномазый остановился в нерешительности, а подоспевший рыжеволосый изо всех сил ударил его между лопатками. Бедняга рухнул, как
бык на бойне, и покатился по грязи под яростный лай собак. К счастью для него, на них были намордники. Крик торжества вырвался у рыжеволосого, и
он стоял, пошатываясь, рискуя упасть назад в люк или же вперед на свою жертву.
Монтгомери, увидев этого второго человека, вздрогнул.
- Стойте! - крикнул он предостерегающе.
На носу судна показались несколько матросов.
Черномазый с диким воем катался по палубе среди собак. Но никто и не думал помочь ему. Гончие, как могли, теребили его, тыкались в него
мордами. Серые собаки быстро метались по его неуклюже распростертому телу.
Передние матросы науськивали их криками, как будто все это было веселое зрелище. Гневное восклицание вырвалось у Монтгомери, и он торопливо
пошел по палубе. Я последовал за ним.
Через минуту черномазый был уже на ногах и, шатаясь, побрел прочь.
Около мачты он прижался к фальшборту, где и остался, тяжело дыша и косясь через плечо на собак. Рыжеволосый расхохотался с довольным видом.
- Послушайте, капитан! - пришепетывая сильнее обыкновенного, сказал Монтгомери и схватил рыжеволосого за локти. - Вы не имеете права!
Я стоял позади Монтгомери. Капитан сделал пол-оборота и посмотрел на него тупыми, пьяными глазами.
- Чего не имею? - переспросил он, с минуту вяло глядя в лицо Монтгомери. - Убирайтесь ко всем чертям!
Быстрым движением он высвободил свои веснушчатые руки и после двух-трех безуспешных попыток засунул их наконец в боковые карманы.
- Этот человек - пассажир, - сказал Монтгомери. - Вы не имеете права пускать в ход кулаки.
- К чертям! - снова крикнул капитан. Он вдруг резко повернулся и чуть не упал. - У себя на судне я хозяин, что хочу, то и делаю.
Мне казалось, Монтгомери, видя, что он пьян, должен был бы оставить его в покое. Но тот, только слегка побледнев, последовал за капитаном к
борту.
- Послушайте, капитан, - сказал он. - Вы не имеете права так обращаться с моим слугой. Вы не даете ему покоя с тех пор, как он поднялся на
борт.
С минуту винные пары не давали капитану сказать ни слова.
- Ко всем чертям! - только и произнес он.
Вся эта сцена свидетельствовала, что Монтгомери обладал одним из тех упрямых характеров, которые способны гореть изо дня в день, доходя до
белого каления и никогда не остывая. Я видел, что ссора эта назревала давно.
- Этот человек пьян, - сказал я, рискуя показаться назойливым, - лучше оставьте его.
Уродливая судорога свела губы Монтгомери.
- Он вечно пьян. По-вашему, это оправдывает его самоуправство?
- Мое судно, - начал капитан, неуверенно взмахнув руками в сторону клеток, - было чистое. Посмотрите на него теперь.
Действительно, чистым его никак нельзя было назвать.
- Моя команда не терпела грязи.