- Я вовсе не любопытен. В конце концов самое лучшее - не доверять никому своей тайны. Даже если я сохраню ее, вы не
выиграете ничего, только душу немного облегчите. А если проболтаюсь... Что тогда?
Он нерешительно пробормотал что-то себе под нос. Я почувствовал, что ему хочется поделиться со мной, но, говоря по правде, мне вовсе не
интересно было знать, что заставило молодого медика покинуть Лондон. Для этого у меня было достаточно богатое воображение. Я пожал плечами и
отвернулся. Какая-то темная молчаливая фигура, застыв у борта, смотрела на отражавшиеся в воде звезды. Это был слуга Монтгомери. Он быстро
взглянул на меня через плечо, затем снова отвернулся и уставился на воду.
Эта мелочь, может быть, показалась бы вам пустяком, но меня она поразила как громом. Единственным источником света возле нас был фонарь,
висевший у руля. Лицо слуги лишь на одно короткое мгновение повернулось к свету, но я заметил, что глаза, взглянувшие на меня, светились слабым
зеленоватым светом.
Я тогда не знал, что, по крайней мере, красноватый отблеск бывает иногда свойствен человеческим глазам. Это показалось мне совершенно
сверхъестественным. Темная фигура с горящими глазами заполнила все мои мысли и чувства, и забытые образы детского воображения на миг воскресли
передо мной. Но они исчезли так же быстро, как и явились. Уже в следующее мгновение я видел лишь обыкновенную темную, неуклюжую человеческую
фигуру, фигуру, в которой не было ничего необычайного и которая стояла у борта, глядя на отражавшиеся в море звезды. Монтгомери снова заговорил.
- Если вы уже достаточно подышали воздухом, я хотел бы спуститься вниз, - сказал он.
Я ответил что-то невпопад. Мы ушли вниз, и он простился со мной у дверей моей каюты.
Всю ночь я видел скверные сны. Ущербная луна взошла поздно. Ее таинственные бледные лучи косо падали через иллюминатор, и койка моя
отбрасывала на стену чудовищную тень. Наверху проснулись собаки, послышался лай и рычание. Заснуть крепко мне удалось только на рассвете.
Глава 5
БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Рано утром - это было на второй день после моего выздоровления и, кажется, на четвертый после того, как меня подобрала шхуна, - я
проснулся, мучимый тревожными сновидениями, в которых мне чудились стрельба и рев толпы, и услышал наверху чьи-то хриплые крики. Протерев глаза,
я лежал, прислушиваясь к шуму и не понимая, где я. Вдруг послышалось шлепанье босых ног, стук бросаемых тяжестей, громкий скрип и грохот цепей.
Потом раздался плеск, так как судно сделало резкий поворот, желто-зеленая пенистая волна ударилась о маленький иллюминатор каюты и снова
схлынула. Я быстро оделся и поспешил на палубу.
Поднимаясь по трапу, я увидел на алом фоне восходившего солнца широкую спину и рыжие волосы капитана. Над ним висела в воздухе клетка с
пумой, которую он спускал на веревке, пропущенной через блок на бизань-мачте.
Бедное животное, смертельно перепуганное, припало ко дну своей маленькой клетки.
- За борт их всех! - рычал капитан. - За борт! Я очищу судно от всей этой дряни!
Он стоял у меня на дороге, и, чтобы выйти на палубу, я вынужден был хлопнуть его по плечу. Он вздрогнул, повернулся и попятился. Сразу
видно было, что он все еще пьян.
- Эй, ты! - сказал он с идиотским видом, потом, начав соображать, добавил:
- А, это мистер.
.. мистер...
- Прендик, - сказал я.
- К черту Прендика! - завопил капитан. - Заткни Глотку - вот ты кто!
Мистер Заткни Глотку!
Конечно, не следовало отвечать этому пьяному скоту. Но я не мог предвидеть, что он сделает дальше. Он протянул руку к трапу, у которого
стоял Монтгомери, разговаривая с широкоплечим седым человеком в грязном синем фланелевом костюме, по-видимому, только что появившимся на судне.
- Пошел туда, мистер Заткни Глотку, туда! - ревел капитан.
Монтгомери и его собеседник повернулись к нам.
- Что это значит? - спросил я.
- Вон отсюда, мистер Заткни Глотку, вот что это значит! За борт, живо!
Мы очищаем судно, очищаем наше бедное судно! Вон!
Оторопев, я смотрел на него. Но потом понял, что именно этого мне и хочется. Перспектива остаться единственным пассажиром этого сварливого
дурака не сулила мне ничего приятного. Я повернулся к Монтгомери.
- Мы не можем вас взять, - решительно сказал мне его собеседник.
- Не можете меня взять? - совершенно растерявшись, переспросил я.
Такого непреклонного и решительного лица, как у него, я еще в жизни не видел.
- Послушайте... - начал я, обращаясь к капитану.
- За борт! - снова заорал он. - Это судно не для зверей и не для людоедов, которые хуже зверья, в сто раз хуже! За борт... проклятый мистер
Заткни Глотку! Возьмут они вас или не возьмут, все равно вон с моей шхуны!
Куда угодно! Вон отсюда вместе с вашими друзьями! Я навсегда простился с этим проклятым островом! Довольно с меня!
- Послушайте, Монтгомери... - сказал я.
Он скривил нижнюю губу и, безнадежно кивнув головой, указал на седого человека, стоявшего рядом с ним, как бы выразив этим свое бессилие
помочь мне.
- Уж я об этом позабочусь, - сказал капитан.
Началось странное препирательство. Я попеременно обращался то к одному, то к другому из троих, прежде всего к седому человеку, прося
позволить мне высадиться на берег, потом к пьяному капитану с просьбою оставить меня на судне и, наконец, даже к матросам. Монтгомери не сказал
ни слова - он только качал головой.
- За борт, говорю вам, - беспрестанно повторял капитан. - К черту закон! Я хозяин на судне!
Я начал грозить, но голос мой пресекся. Охваченный бессильным бешенством, я отошел на корму, угрюмо глядя в пустоту.
Тем временем матросы быстро работали, сгружая ящики и клетки с животными. Большой баркас с поднятыми парусами уже стоял у подветренного
борта шхуны, и туда сваливали всю эту удивительную кладь. Я не мог видеть, кто приехал за ней с острова, потому что баркас был скрыт бортом
шхуны.
Ни Монтгомери, ни его собеседник не обращали на меня ни малейшего внимания: они помогали четырем или пяти матросам, выгружавшим багаж.
Капитан был тут же, скорее мешая, чем помогая работе. Я переходил от отчаяния к бешенству. Пока я стоял, ожидая своей дальнейшей участи,
мне несколько раз неудержимо захотелось расхохотаться над моей злополучной судьбой. Я не завтракал и чувствовал себя от этого еще несчастнее.
Голод и слабость лишают человека мужества. Я прекрасно понимал, что не в силах сопротивляться капитану, который мог избавиться от меня, и у меня
не было способа заставить Монтгомери и его товарища взять меня с собой.