– А ты что?
– А я, матушка, как всегда. Развернулся – бац в соску! Танцевальщик сей сажен восемь по земле носом вальсировал…
Екатерина затачивала плоский богемский карандаш. Придворный арап в белой чалме распахнул двери, пропуская Панина.
– Ну? Опять сюрпризы?
– Дела польские – дела неотложные.
– Я так и думала. Нет мне покоя… – Перебрав на столе бумаги, протянула очередную просьбу княгини Дашковой. – Вот, почитайте, как с голоду умирает ваша племянница.
Панин прочел: «Воззрите, всемилостивейшая государыня, милосердным оком на рыдающую вдову с двумя сиротами, прострите щедрую руку свою и спасите несчастных от падения в бездну нищеты».
Никите Ивановичу стало за племянницу стыдно:
– Ничего не давайте… побирушке этой! У нее три тыщи мужиков, не считая баб, горбы себе наживают, она дом новый купила, а все деньги в ломбард складывает и копит.
– Паче того, – добавила Екатерина, – не так давно я ей двадцать четыре тыщи подарила… Дама совсем потеряла совесть! А несчастный Мирович сто рублей просит и не допросится…
Панин молча выкладывал на стол дела польские.
– А что мне крули варшавские? Я сам круль.
При этом клиентела гремела саблями и куфелями:
– До чего же скромен наш воевода!
Это без лести – да, скромен. Польша едва могла собрать армию в 15 000 солдат, а Радзивилл свистнет – и в поле выезжали сразу 25 000 всадников. Радзивилла по-королевски окружали камергеры, шталмейстеры, виночерпии, ловчии, кофишенки… За стол он сажал сразу по тысяче клиентов!
Свежий весенний ветер задувал в распахнутые окна несвижского замка, Радзивилл принимал сегодня епископа виленского – князя Игнация Масальского. Полбочки уже было выпито воеводой, он безбожно врал гостям, что вчера получил письма от двух закадычных приятелей:
– От Мольера и от Сирано де Бержерака.
– Так они давно умерли, – пискнул кто-то.
– Не пора ли тебя, умника, в окно выкинуть? – отвечал Радзивилл. – Я и сам знаю, что мои приятели сдохли. Но я же не виноват, что письма от них завалялись на виленской почте…
В подвалах работали насосы, перекачивая содержимое винных погребов на верхние этажи замка, куда и вливалась винная река. Но она не могла затопить помещения: плещущий хмелем водопад тут же перемещался в желудки клиентов, которые осушали полуведерные куфели.
Радзивилл обглодал телячью ногу и бросил ее под стол.
– А вот, панове-коханы, помню, как англичане не могли справиться с Гибралтаром и позвали меня на помощь. Я, конечно, не отказал им в этой мелкой услуге. Но когда вскочил на крепостной бруствер и оглянулся, то увидел, что сижу на передней части кобылы, а задняя, оторванная ядром, уже валяется во рву. Епископ, – спросил он Масальского, – ты разве не веришь?
– Почему же не верить? – отвечал Масальский. – Конечно, верю. Но точно не помню, как было дело под Гибралтаром дальше, потому что в это время я уже лежал намертво убитый.
…В этом замке литовского воеводы бродила неуловимая женская тень. Красавица с тонкими чертами лица, вся в черных одеждах, она ловко уклонялась от пьяных объятий панов, в громадной библиотеке Несвижа незнакомка листала старинные хроники.
Никаких документов о ней – остались только легенды.
Не из-за нее ли и поссорилась чета Разумовских?
Это шли через Польшу победители Фридриха II; они шагали босиком, серая пыль покрывала истрепанные мундиры, в корявых мужицких руках лежали приклады тяжких ружей. Загорелый молодой офицер, подойдя к воеводе, тронул поводья его скакуна:
– Панове добрые, куда ведет этот шлях?
– А куда тебе надо, москальски добродию? Если хочешь в Россию, так поворачивай влево, только не застрянь в болотах.
– Да нет, – засмеялся офицер. – Мы бы всей душой рады вернуться домой, но сказывают, что между вашими панами вражда обнаружилась, так мы должны защитить обиженных…
Рефендарь шепнул Радзивиллу по-латыни:
– Прикажи, воевода, и все головы посрубаем.
– Не трогайте их, – отвечал Радзивилл по-французски. – Сруби эти головы – на Руси сразу новые вырастут, еще крепче.
Русский офицер добавил (тоже по-французски):
– О головах наших, мсье, у вас суждение верное…
Прискакав в Варшаву, воевода виленский остановился в доме гетмана Браницкого, оба они вышли на балкон, внизу собрался народ, и Радзивилл поднял куфель с вином, провозглашая:
– Мессалина русская желает навязать нам в крули любовника своего, а он совсем не из рода Понятовских! Я-то уж знаю точно: это некий Циолэк из местечка Понятовы… Разве он уже не сидел в Бастилии за долги? А теперь кормится от подачек русского посла. Я вам, ляхи, скажу всю правду: Циолэк-Понятовский переписывается с Вольтером, он за деньги жил со старухой мадам Жоффрен, из Парижа им управляет рука безбожника Дидро, который сочинил такую Энциклопедию, что ее даже в руки-то брать страшно… Теперь подумайте сами – разве это круль?
Осушив куфель, он закусил вина святою облаткой.
– Пока они не уйдут, сейм не откроется…
Их богатая клиентела называла себя «патриотами». Чарто-рыжские подставляли свои кошельки под золотой ливень, проливавшийся из Петербурга, а «патриоты» лопатой гребли деньги из французского посольства. Не измерить пролитой в эти дни крови, разбросанного по вертепам золота и неистовых криков о мнимой вольности! Уже сверкали в прениях сабли, во время диспутов пули четко барабанили по нагрудным панцирям… Чтобы сорвать работу сейма, «патриоты» ушли сами и увели за собой клиентелу – в замок Пясечне, где жил Браницкий, и тогда сейм объявил Браницкого лишенным прав, а коронным гетманом стал Адам Чарторыжский.