Пече спокойно ждет, пока стихнет буря негодования. Правдивыми, честными глазами смотрит он в глаза измученным людям.
— Товарищи! Эти головастики… они не простые. Для научных целей разводятся.
— Для научных целей? Ах вы ироды! А кошки дохлые в бассейне тоже для научных целей?!
— Товарищи! Не волнуйтесь! Ей-богу, мы не виноваты насчет кошек! Понимаете, эти кошки… они… самоубийцы. Ей-богу, на моих глазах десятая кошка с собой кончает. И дался ведь им этот бассейн несчастный!
— Да что ты врешь-то, глазенки твои бесстыжие!
— Что голову людям морочишь!
— Русским языком тебя спрашиваем: почему воду в бассейне не сменили? Почему кошек дохлых не выловили?
— Пробовали, товарищи! Ей-богу, пробовали. Только вытащить их никак невозможно. Вцепились они когтями в воду… то есть в мазут, и ничего с ними поделать нельзя. Тащили-тащили и бросили…
— Бросили? То-то вы бросили?
— Вас бы самих туда заместо этих кошек!
— Ну, сказывайте, ироды, где воду взять!
— Товарищи, не волнуйтесь! Честное слово, вода в двух шагах от вас. На водокачке. Через пути, налево.
Озлобленная толпа направляется к водокачке. Пече, Мече и Вече захлебываются икотой и недоумевают: «Кто это, дескать, нас так крепко вспоминает?»
КАРТИНА 7-Я
На переднем плане — водокачка. Она выглядит хмурой, озабоченной… К ней робко подходят изможденные люди, протягивая вперед чайники и котелки.
— Водокачечка! Матушка! Кормилица!
— Пожалей ты нас, горемычных!
— Дай водицы!
— Капельку!
— Глоточек! Толпа в ужасе замолкает.
Водокачка внезапно содрогнулась, и явственно слышен ее каменный, замогильный голос.
— Человек надоедлив и глуп…
Лезет с просьбами всякий и каждый…
Я сама изнываю от жажды —
Кукиш с маслом! Холеру Вам в… пуп!
Раздается громоподобный, подозрительный звук, и водокачка извергает из себя сгустки вонючей плесени и разный мусор.
Толпа разражается бурей угроз по адресу Пече, Мече и Вече. В это мгновение со станции слышится 3-й звонок.
КАРТИНА 8-Я
Рабочий поезд «Максим» отходит со станции «Безводная».
Из вагонов доносятся хрип, предсмертные стоны и проклятия.
Пече, Мече и Вече слушают проклятия и укоризненно качают головой. Всем своим видом они говорят:
— Боже мой! За что?! И так вот каждый день!
И затем уже вслух:
— Нетерпеливый народ пошел! Буян-народ! А мы — мученики!
Из последнего вагона поезда вырывается душераздирающий вопль:
— Воды! Во-ды-ы-ы!!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Если читатель, прочтя предыдущее, скажет: «выдумки» — мы, к сожалению, должны будем разуверить его. Все написанное, по существу, голая, не преувеличенная правда — наши рабкоры собрали ее по кусочкам на следующих станциях: 1. Красный Берег — Зап. ж. д. (рабкор № 291); 2. Каменская-Ю.-В. ж. д. (Поляков); 3. Аляты — Закавказской ж. д. (рабкор № 255); 4. Пачелма — Сызр. — Вяземской ж. д. («Чумазый»); 5. Батраки — М. Каз. ж. д. (рабкор № 694); 6. Гомель — Зап. ж. д. («Жало»); 7. 209 верста — Мос. — Каз. ж. д. — Казарма (рабкор № 694).
Конечно, не на всех указанных станциях воют именно пассажиры: чаще даже они уступают эту честь мастерским, депо, казармам и стрелочным постам.
Конечно, не везде кошки кончают жизнь самоубийством (бассейны не на каждой станции есть).
Не спорим: все эти станции во многом отличаются друг от друга. Но суть их одна: каждая из них — кусочек безводной пустыни Сахары и каждая под угрозой эпидемии.
Имеющие уши слышать — пусть услышат…
М. Мишев
«Гудок», 8 июня 1924 г.
Рассказ Макара Девушкина
Жизнь наша хоть и не столичная, а все же интересная, узловая жизнь, и происшествий у нас происходит невероятное количество, и одно другого изумительнее
Брюки и выборы
Был, например, такого рода факт: купил себе наш секретарь месткома Фитилев новые брюки шевиот в полоску. Удивительного тут ничего нет для такого города мирового, как, например, Москва, — там у каждого брюки в полоску, а в наших палестинах это обновка!
Понятное дело, всякому лестно посмотреть на Фитилевы штаны. Но только Фитилев аккуратный человек — не объявляет штанов до поры до времени. И вот расклеивается совершенно неожиданно повестка знаменитого общего собрания всех до единого членов нашей станции. И в повестке стоят такие вопросы, как доклад предучкпрофсожа, доклад УДР и в заключительном аккорде отчет месткома с перевыборами, в чем самый главный гвоздь и есть.
Кроме того, все говорят, что на торжественном собрании выступит и знаменитый наш Фитилев, секретарь, в новой покупке. Так что зал заполнился до невыносимых пределов духоты, и действительно, появился Фитилев со складками, и штаны как чугунные на памятнике поэта Пушкина, в Москве, до того сшиты отлично.
Нуте-с, отлично. Ровно в шесть часов встал председатель и объявил собрание открытым, и вышел наш величественный предучкпрофсож, кашлянул и врезал собранию речь. Начал докладывать про дорожный съезд, и докладывал с б часов до 9 часов, а по новому стилю до 21-го часа, выпив всего полграфина воды из первого класса. Что было в зале, выразить я не могу, за исключением того, что неожиданно заснул весь первый ряд, а за ним второй, как на поле сражения. И даром председатель звонил и призывал к сознательности. Какая же сознательность у человека, ежели он спит?
Но разразилась, нарушив течение профессиональной жизни собрания, гроза в лице ремонтного рабочего Васи Данилова. Из ряда поднялся Вася и заплакал так, словно утратил дорогого спутника жизни — жену, — обратившись громовым голосом к докладчику, сказал:
— Ежели ты не закроешь задвижку, я удавлюсь! Больше не могу после восьмичасового рабочего дня слышать про твои факты.
И произошло волнение в сплоченных рядах, и исключили Васю из заседания впредь до успокоения.
Тогда Вася, плача до самой двери, вышел, соблазнив многих, говоря:
— Иду, дорогие товарищи, в пивную, потому что без пива второй речи не выдержу.
И с ним ушли некоторые. В смятении по поводу кворума, председатель первого докладчика ликвидировал, а выпустил второго, и второй про работу правления говорил до 23 часов, с лишком 2 часа про разные цифры. Никакие брюки ничего не помогли, и сам Фитилев пал лицом на белые руки и, притворяясь, что слушает, на самом деле заснул. Барышни, любовавшиеся на красавца Фитилева, все ушли, потому что хоть Фитилев холостой, но невозможно.
И, наконец, около полуночи кончилось все, и лучше всех убил наповал сам Фитилев, оживившись по окончании речи.
Встал Фитилев, прищурился на трибуне и заявил:
— От имени Российской коммунистической партии большевиков…
Весь зал проснулся, потому что думали, что он радио объявит международной важности, а он дальше:
— …ячейки нашей станции и от имени укома предлагается список кандидатов в местком. И чтоб, товарищи, никаких отводов и замен, потому как мне поручено провести и я не допущу.
Вася Данилов вернулся к перевыборам со своими спутниками бодрый, собираясь навести рабочую здоровую критику на кандидатов, и даже открыл рот.
— Вот так клюква! — вскричал Вася и без всякой критики проголосовал рукой. А за ним все.
Но когда разошлись, червь мне сердце источил, и я не вытерпел. Спросил у нашего партийного Назар Назарыча — развитого человека:
— Это правда, что вот, мол, от имени российской и не сметь шевельнуть языком?
А тот и говорит:
— Ничего подобного!.. Жалко, что я больной лежал, а я б его разъяснил. Безобразие! Хлестаков в полосатых штанах. Это не живое дело, а гнусный бюрократизм!
И пошел, и пошел.
Вот оно какие бывают оригинальные заседания у нас в захолустной жизни.
А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем?
Поди ты в болото, кум! Ничем я их не смазываю, потому что у меня их нету!
Из меня
Во сне
Восхитительный сон приснился сцепщику в Киеве-товарном Хикину Петру. Будто бы явился к Хикину неизвестный гражданин с золотой цепкой на животе и сказал:
— Ты, Хикин, говорят, сапожный кризис переживаешь?
— Какой там кризис, — ответил Хикин, — просто сапоги, к чертям, развалились. Не в чем выйти.
— Ай, яй, яй, — молвил, улыбаясь, неизвестный. — какой скандал. Такой симпатичный, как ты, и вдруг выйти не может. Не сидеть же тебе целый день дома. Тем более что от этого служба может пострадать. Так ли я говорю?
— Рассуждение ваше правильное, — согласился босой спящий Хикин, — а дома сидеть нам невозможно. Потому что жена меня грызет.
— Ведьма? — спросил неизвестный.
— Форменная, — признался Хикин.
— Ну, вот что, Хикин. Ты знаешь, кто я такой?
— Откуда же нам знать, — храпел во сне Хикин.
— Волшебник я, Хикин, вот в чем штука. И за твои добродетели дарю я тебе сапоги.