– Когда я сажусь за стол, – заявил он Ольге, – я хочу видеть симпатичную молодую горничную в кружевном фартучке, а не эту костлявую ведьму с ее дурацкими «фриштыками». Будь любезна, подай заявление в контору по найму прислуги…
Все эти годы Коковцев не порывал связей с Минными офицерскими классами, а недавно опубликовал статью о конденсировании блуждающих токов Фуко на обмотках подводных электрокабелей, за что получил диплом Почетного члена РТО (Русского технического общества). Радуясь отсутствию жены, Коковцев созвал на новоселье сослуживцев по Минному отряду. Была белая балтийская ночь, Гельсингфорс видел первые сны. Пристроясь на диванах, миноносники говорили о первых успехах корабельного радио, уже входившего в быт флота. Не посвященным в их заботы, эти разговоры были бы неинтересны: офицеры обсуждали последние труды электротехников Мерлинга и Тверитинова, Верховского и Эрквардта. Молодое электричество уже воздвигло горы научных монографий, а недавно Германия застучала на весь мир первым двигателем внутреннего сгорания инженера Дизеля… Было уже четыре часа утра, когда Коковцев разлил остатки вина по бокалам:
– Господа, прошу по кораблям. Один часочек сна, после чего извольте бриться, дабы к подъему флага всем быть в полном порядке. Отряду – в море… Ну, допьем!
Люди были здоровые, бессонная ночь никак не отразилась на них. Пробежав с отрядом до мыса Тахкона, Владимир Васильевич развернул миноносцы на свет разгоравшихся маяков. Миноносцы – узкие веретена! – вонзались в хлесткую балтийскую волну, вымотавшую все души наизнанку. За ужином, толпясь в тесноте буфета, офицеры в мокрых тужурках наспех проглатывали рюмку коньяку, закусывая шведским ассорти с тостами. Коковцев провел миноносцы Густавсверкским проливом, еще издали, из зелени Брунспарка, ему подмигнули ярко освещенные окна его новой гельсингфорсской квартиры.
– Кажется, господа, холостяцкая жизнь кончилась… Моя жена вернулась из Петербурга… увы, увы!
Ольга Викторовна встретила его чересчур строго.
– Ну, конечно! – говорила она, указывая на стол, заставленный бутылками и бокалами. – Кого ты пытаешься обмануть, Владя? Я ведь вижу, что у тебя опять были женщины. Теперь-то я знаю, ради чего ты завел эту квартиру в Гельсингфорсе… Ты становишься невыносимым! – вспылила она. – Я несчастное созданье: сначала этот проклятый ценз, а теперь, когда ты достиг высшего положения на флоте, у тебя начались бесконечные гулянки. Не забывай, что тебе уже сорок лет, а я еще не дождалась, чтобы ты стал адмиралом.
– Не преувеличивай: мне сорока еще нету.
– Нет, так скоро будет. Мог бы и успокоиться…
Коковцев сам убирал со стола посуду. Конечно, во время заходов в Ревель или в Ригу у него иногда возникали краткие, но очень бурные романы с женщинами, вешавшимися ему на шею, однако эти дамы не оставляли рубцов на сердце. Он сказал:
– Как мне объяснить тебе, что не было никаких женщин! Были хорошие друзья… Ну, выпили. Ну, поболтали.
– У тебя все хорошие. Со всеми ты готов выпить, со всеми готов болтать. – Ольга резким жестом извлекла из ридикюля визитную карточку, отпечатанную на трех языках: русском, немецком, французском. – Это переслал тебе на Кронверкский старый приятель по клиперу – фон Эйлер, он просит зайти.
– И зайдем. Кстати, Леня тебе понравится…
Появясь в столице, он прежде позвонил ему по телефону:
– Леня, прости, что все эти годы не искал тебя. А я, представь, живу сумасшедшей жизнью. Выросли уже два оболтуса. Я – в море, Ольга отвыкла от меня…
Он спросил Эйлера, как сложилась жизнь после окончания «Ecole Polytechnique»? Эйлер растолковал, что служил инженером у Крезо, пришлось поработать на кайзера в Гамбурге, кое-что освоил на верфях Армстронга в Глазго и в Ньюкасле. А сейчас он увлечен идеями адмирала Макарова:
– Меня волнует мысль о непотопляемости кораблей…
Коковцев ответил, что, как не существует бессмертия в жизни, так же невозможно добиться и вечности кораблей:
– Как пускали пузыри, так и будем пускать, Ленечка.
– Чудак! На что же водонепроницаемые переборки? Теперь я занят трюмными системами. С одного борта отсасываю воду, с другого всасываю… Корабли должны быть непотопляемы!
Эйлер предупредил, что вернулся из Парижа с женой:
– Настоящей француженкой! Вова, она – прелесть.
– А как зовут эту прелесть?
– Ивоной.
– Ленечка, тебе повезло! Такое красивое имя…
Перед сном Коковцевы навестили детскую, где спал их второй сын Никита, и любуясь мальчиком, они банально спорили, на кого он больше похож? Неожиданно Ольга решила:
– Уж его-то – по министерству финансов.
– Пятаки считать? Он же не Воротников, а Коковцев…
В постели Ольга разгладила волосы мужа:
– Владька, никак ты лысеешь? О, боже! Тюник сейчас выходит из моды. А я, став адмиральшей, – размечталась она, – сошью себе казакин с горностаевым мехом. Владечка, ты спишь?
– Слушаю.
– А когда поедем отдыхать в Биариццу?
– Скоро… в Порт-Артур, – сонно отвечал Коковцев.
Во сне перед ним развернулась штурманская карта. От Владивостока до Порт-Артура пролегло тысяча триста морских миль, а в каждой морской миле одна тысяча восемьсот пятьдесят два метра. Не в этой ли чудовищной дистанции и затаилось будущее бедствие наших эскадр?
…Окини-сан переступала во второй возраст любви. Ольга Викторовна –
«Неприятельский флот не оказался ниже нашего по своим качествам (!), и следует признать, что русские офицеры и все матросские экипажи сражались за свое отечество с величайшей энергией (!). То, что наш японский флот одержал победу, объясняется только незримым духом императорских предков, а не какой-либо человеческой мощью…»
Оставим духов в покое. Ныне былые страсти улеглись, а кривизна мнений выпрямилась. Теперь историки сошлись в едином мнении: любая эскадра (будь она хоть английской), попав в условия, в каких находилась эскадра России, все равно была обречена на поражение. Об этом хорошо знали плывущие на смерть наши деды и прадеды, читатель. «Ах, знали? – спросите вы меня. – Так зачем они плыли, если знали?»
Но это уже вопрос воинской чести…
Я никогда, сознаюсь, не бывал в Нагасаки! Хотя извещен, как было там раньше и как там теперь. Теплые огни пригорода Иносы и поныне светят плывущим с моря кораблям. Сейчас в Нагасаки многое изменилось с той поры, когда на засыпающий рейд ворвался, опуская паруса, русский клипер «Наездник».
Но многое осталось и по-прежнему. Когда-то скромные доки, в которых парусники чистили свои днища от водорослей, теперь превратились в могучий промышленный концерн «Мицубиси», известный всему миру, а на кладбище Иносы – прежняя тишина, только стрекочут цикады.
А напротив Иносы, уже на другом берегу бухты, шумит праздничный сад Дэдзима, и на выступе суши возвышается дивная скульптура, обращенная опять-таки к морю. Она поставлена тут – как олицетворение прошлого японской женщины, полюбившей иностранца, и теперь, верная своей любви, она вечно ожидает того, с кем ее разлучили океаны, политика, распри, несчастья. Украшенная высокой старинной прической, она вытянутой рукой показывает своему ребенку на корабли, плывущие из дальних стран в Нагасаки. Она еще ждет. Но… дождется ли?