Не прицельно!
Но дед Артем его не слушал. Прижимаясь к бутыли и закрыв глаза, он самозабвенно пел во все горло:
– Зять на теще капусту возил,
Молоду жену в пристяжке водил!
Отзвуки стрельбы, которая поднялась на реке из-за деда Артема с Петькой, долетели и до лагеря военнопленных. Миянага Хиротаро оторвал взгляд от своей тетради и прислушался к перестрелке.
Сощурив глаза на крохотное пламя свечи, он несколько секунд сидел неподвижно, а затем едва заметно покачал головой. Для наступления императорской армии огонь был слишком незначительный. Да и какое теперь наступление?
– Перископ, перископ… – забормотал у него над головой спавший на верхних нарах Ивая Масахиро. – Я не хочу, отец… Не надо… Пожалуйста…
Хиротаро поднял голову и застыл в таком положении. Он все еще не показал никому в бараке свою новую тетрадь. Сейчас он был готов спрятать ее под тюфяк, но Масахиро не проснулся.
Хиротаро вздохнул, еще раз прислушался к затихающим отголоскам стрельбы и задумчиво послюнил карандаш. До утреннего построения оставалось часа полтора – значит, он мог рассказать сыновьям еще что-нибудь об истории своего рода. Ночная перестрелка навела его на мысль об оружии. Помедлив секунду, он снова начал писать:
«Наш предок Миянага Митинобу всю свою жизнь был правой рукой генерала Кониси, и хотя сам не стал христианином, тем не менее продолжал преданно служить своему господину даже после того, как тот принял от португальских миссионеров католическое крещение и христианское имя дона Антонио.
Неожиданный переход Кониси Юкинага в христианство дал его самурайскому войску значительные преимущества. Высадившиеся на острове Танэгасима португальцы привезли из Европы фитильные мушкеты. Жители острова Кюсю, половиной которого владел Кониси Юкинага, быстро освоили новое оружие, а для удобства произношения так его и прозвали – «танэгасима».
Остальные князья из южных провинций тоже поняли преимущество «танэгасима» перед луками, и вскоре рыбацкая деревушка Нагасаки превратилась в настоящий торговый порт. К началу семнадцатого века у нас в Японии насчитывалось уже более ста тысяч христиан.
Князья-дайме, отказавшиеся от древних верований синто и от пришедшего из Китая буддизма, сказочно богатели, торгуя с новыми единоверцами. Обеспечив своих стрелков португальскими мушкетами, южные владыки уже не спешили в Осаку на поклон к великому Тоетоми. Налоги в казну из христианских провинций стали поступать крайне нерегулярно.
Однако Тоетоми это терпел. Больше того, он разрешил возвести христианскую церковь рядом со своим замком и ни словом не упрекнул Кониси Юкинага, узнав, что португальцы устроили у него в Нагасаки невольничий рынок. Случись такое в северных княжествах, он тут же поднял бы свои полки, и буквально через неделю мятежный дайме завидовал бы участи самого ничтожного из своих слуг. Но к южным провинциям Тоетоми Хидэеси относился совсем по-другому.
Причиной этому долготерпению были, конечно, «танэгасима». Огонь из португальского оружия велся на таком большом расстоянии и с такой страшной силой, что двум-трем десяткам фитильных мушкетов, спрятанных за хорошим укрытием, не могли противостоять целые сотни самурайских луков.
Кони противника пугались грохота выстрелов, и кавалерия теряла все свои преимущества в считаные секунды. Обезумевшие животные носились по полю боя, волоча за собой застреленных всадников, а те, кто еще оставался в седле, не могли удержать строй. Конная лава, которая, как река, должна была сметать все на своем пути, превращалась в неуправляемую кипящую массу – лошади испуганно ржали, хрипели, взвивались на дыбы, брызгали пеной из разорванных черных губ, валились на спину, топтали собственных всадников, натыкались на окровавленные мечи, а «танэгасима» продолжали бить из своего укрытия, заволакивая кусты пороховым дымом, с легкостью пробивая самые крепкие самурайские доспехи и оставляя в сердцах гибнущих воинов чувство такого благоговейного ужаса, как будто сама богиня Аматэрасу разгневалась на них и вступила в бой на стороне великого и непредсказуемого Тоетоми Хидэеси…»
Хиротаро на мгновение остановился, размышляя – не слишком ли он увлекся художественными деталями, но тут же решил не терять драгоценного времени на сомнения и продолжил:
«Вот поэтому он терпел.
В конце концов, на тех кусках расплавленного свинца, которые так быстро вылетали из стволов „танэгасима“, не было написано, какую смерть они несут – христианскую или буддистскую. Главное, что они несли смерть врагам Тоетоми. Куда попадет после этого душа самурая, было уже неважно. Лишь бы она не осталась тут.
Впрочем, терпеть становилось все труднее. В отличие от всех остальных, Тоетоми знал, что вовсе не Аматэрасу воюет на его стороне. И что он оскорбляет ее, позволяя Кониси Юкинага привечать европейцев. Но выбора у него уже не было. Армия христиан-самураев, побеждавших в это время в Корее, воевала значительно лучше армии фанатичного и преданного буддиста Като Киемаса, который назло «дону Антонио» приказал написать на своем штандарте большими красными буквами «Слава Лотосу Божественного Закона».
Третью армию вторжения в Корее вел в бой сын знаменитого полководца Курода Еситака молодой генерал Курода Нагамаса. Его войска легко было распознать по черному кругу на знаменах, потому что «куро-да» означает «черное поле». Для двадцатичетырехлетнего Нагамаса эти знамена оставались единственным способом сохранить свое родовое самурайское имя. В крещении он был теперь Дамиан.
Пока Кониси Юкинага сражался во славу Иисуса Христа и своего повелителя Тоетоми Хидэеси в Корее, его ближайший помощник и наш досточтимый предок Миянага Митинобу вел все дела в Нагасаки. Время от времени он приезжал для отчета в корейский лагерь к своему господину и даже принимал участие в сражениях, однако по большей части все-таки вел переговоры от его имени с европейскими миссионерами и негоциантами. Он также крестил его подданных, наказывал не желавших принять крещение, а главное – покупал у португальцев все больше и больше «танэгасима».
Эти ружья стреляли и в первую корейскую кампанию, и во вторую. Неизвестно – решился бы вообще Тоетоми на ту войну, если бы у него не было огнестрельного оружия. Во время осады китайской армией форта Урусан, когда самураи генерала Като в муках голода уже начали поедать трупы убитых врагов, именно «танэгасима» позволили им продержаться до подхода пятидесятитысячной армии под командованием Курода, которая огнем своих ружей обратила в бегство восемьдесят тысяч китайцев.
Тем не менее война в Корее закончилась ничем. План завоевать Китай и создать огромную империю провалился. Великий Тоетоми умер, самураи вернулись домой, к власти пришел род Токугава, и для японских христиан наступили мрачные времена. Всех сподвижников Кониси Юкинага передушили одного за другим, как собак, не позволив им совершить сэппуку, и только наш предок Миянага Митинобу избежал страшной участи, поскольку, во-первых, сам так и не принял христианства, а во-вторых, успел достойно разрезать себе живот, пока весть о смерти Тоетоми была государственной тайной.
В секрете ее держали для того, чтобы среди самураев, которые все еще сражались в Корее, не начались волнения. Благодаря полному соблюдению этой тайны войска благополучно вернулись в Японию, а верный Миянага сумел сохранить свою честь. Поэтому никто из последующих дайме, правивших в Нагасаки, не мог притеснять оставшуюся после него большую семью…»
Хиротаро отложил тетрадь, потер ладонью затекшую поясницу и несколько раз моргнул, стараясь прогнать с глаз мутную пелену. То место, где он описывал гибнущих самураев, по-прежнему казалось ему излишне эмоциональным, но он решил пока оставить его.
В соседнем бараке уже начиналась побудка.
* * *
– А ну, стой! Куда прешь? – заорал часовой у ворот лагеря, опуская перед Петькой винтовку с трехгранным штыком. – Ослеп, что ли? Не видишь, написано: «Охраняемая территория»?
– Дяинька! – заторопился Петька. – Мне к ефрейтору Соколову надо. Я ему спирт принес…
Часовой внимательно посмотрел на Петьку и на холщовый мешок у него за спиной.