- "Величие, достоинство и мир", - пробормотала Динни, вставая, - и самое великое - это "достоинство".
- Оно всего труднее достигается.
- А эта женщина, которая пела в ночном клубе, и небо, все в рекламах... Огромное вам спасибо, мистер Дорнфорд! Я не скоро забуду эту пьесу.
- И то, что я сказал вам?
- Вы очень добры ко мне, мистер Дорнфорд, но алоэ цветет только раз в столетие.
- Я могу ждать. Для меня это был чудесный вечер.
- А где те двое?
- Мы их найдем в вестибюле.
- Как вы думаете, у Англии когда-нибудь были величие, достоинство и мир?
- Нет.
- Но "где-то есть зеленый холм, за городской стеной"... {Строка из религиозного гимна.}. Спасибо. Это пальто у меня уже три года.
- Оно прелестно.
- Вероятно, большинство этих людей отправятся сейчас в ночные клубы?
- Меньше пяти процентов.
- А мне хотелось бы сейчас подышать родным воздухом и посмотреть на звезды...
Клер отстранилась.
- Тони, нельзя!
- Почему?
- Мы и так были вместе целый вечер.
- Если бы только вы позволили проводить вас домой!
- Нельзя, милый. Пожмите мой мизинец и успокойтесь.
- Клер!
- Смотрите! Вон они идут впереди нас. А теперь исчезните! Пойдите в клуб, выпейте хорошего вина, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну вот! Теперь доволен? Спокойной ночи, милый Тони!
- О боже! Спокойной ночи.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Время сравнивают с потоком, но между ними есть разница: время нельзя пересечь, оно течет вечно, серое и широкое, как мир, в нем нет ни брода, ни моста, и хотя философы утверждают, что оно может течь и вперед и назад, но календарь следует за ним только в одном направлении.
Итак, Ноябрь сменился декабрем, но после декабри не наступил ноябрь. Если не считать двух-трех морозных дней, погода стояла мягкая. Безработица уменьшилась, пассивное сальдо торгового баланса еще увеличилось; одного зайца убили, семерых проворонили. Газеты трепетали от бурь в стакане воды; значительная часть подоходного налога была выплачена, еще более значительная часть выплачена не была. Вопрос о том, почему благосостоянию страны пришел конец, продолжал стоять перед каждым; фунт поднимался, фунт падал, - словом, время продолжало течь, но загадка человеческого существования оставалась нерешенной.
Владельцы Кондафорда отказались от плана построить пекарню. Каждое пенни следовало вкладывать в свиней, птицу и картофель. Сэр Лоренс и Майкл были поглощены планом "С. П. К" и заразили Динни. Она и генерал целыми днями готовились к золотому веку, который должен настать, как только осуществится этот план. Юстэс Дорнфорд выразил свое согласие защищать его в парламенте. Были подготовлены цифры, доказывавшие, что через десять лет Англия благодаря постепенному сокращению ввоза указанных трех пищевых продуктов будет экономить на импорте до ста миллионов в год, причем стоимость жизни от этого не повысится. Защитники плана были убеждены, что при правильной организации, небольшом изменении в нравах англичан и увеличении отхода пшеничных отрубей успех можно считать обеспеченным. А тем временем генерал призанял денег под страхование своей жизни и уплатил налоги.
Новый член парламента, объезжая свой избирательный округ, провел рождество в Кондафорде и говорил только о свиньях, чувствуя, что сейчас это вернейший путь к сердцу Динни. Клер также провела рождество у своих. Что она делала в часы, свободные от службы, об этом можно было только догадываться. Джерри Корвен не подавал признаков жизни, но Клер узнала из газет, что он уже вернулся на Цейлон. В дни между рождеством и Новым годом жилая часть старого дома в Кондафорде была полна; приехали Хилери с женой и дочерью Моникой, Адриан и Диана с Шейлой и Рональдом - корь у них уже прошла, словом, семья не бывала в таком полном сборе уже много лет. Даже сэр Лайонел и леди Алисой завтракали здесь под Новый год. Такое торжественное сборище всей достопочтенной родни явно было неспроста: 1932 год обещал быть знаменательным. Динни буквально сбилась с ног. Она ничего не говорила, но была теперь как будто менее погружена в свое прошлое. Она до такой степени была душою общества, что, казалось, совсем не живет для себя. Дорнфорд задумчиво наблюдал за нею. Что кроется под этой неутомимой и веселой самоотверженностью? Он даже рискнул заговорить о Динни с Адрианом, который был, как видно, ее любимцем.
- Весь дом держится на вашей племяннице, мистер Черрел.
- Безусловно. Динни - это просто чудо.
- Она думает когда-нибудь о себе?
Адриан искоса взглянул на собеседника. Этот смуглый темноволосый человек с худощавым лицом и карими глазами был ему симпатичен; он казался более мягким, чем можно было ожидать от юриста и политического деятеля. Однако, когда речь заходила о Динни, Адриан тотчас же занимал позицию сторожевого пса и поэтому сдержанно ответил:
- Нет, почему же, думает, но в меру; впрочем, не слишком много.
- Мне иногда кажется, что она пережила что-то очень тяжелое.
Адриан пожал плечами.
- Ей двадцать семь лет.
- Вам очень не хотелось бы рассказать мне, что именно произошло? Поверьте, я спрашиваю не из праздного любопытства... Я... Видите ли, я люблю ее и страшно боюсь из-за своего неведения случайно попасть впросак и причинить ей боль.
Минуту Адриан молча курил.
- Если вы говорите совершенно серьезно...
- Совершенно.
- Это в самом деле могло бы уберечь ее от ненужной боли... Так вот: в позапрошлом году она без памяти любила одного человека, и эта любовь окончилась трагически.
- Он умер?
- Нет. Я не вправе рассказывать вам подробности, но этот человек совершил нечто, из-за чего оказался изгнанным из общества, или по крайней мере он так решил. Они были помолвлены, но он порвал с ней, не желая запутывать ее, и уехал на Восток. На этом все кончилось. С тех пор Динни никогда о нем не говорит, но боюсь, что она его никогда не забудет.
- Понимаю. Большое спасибо. Вы оказали мне огромную услугу.
- Простите, если я причинил вам боль, - пробормотал Адриан, - но, может быть, лучше, когда человек знает.
- Безусловно.
Глубоко затянувшись, Адриан украдкой взглянул на своего умолкшего собеседника. В лице Дорнфорда не было печали или горечи, просто он казался погруженным в размышления о будущем. "Из всех, кого я знаю, - думал Адриан, - я больше всего желал бы для нее именно такого мужа - мягкого, спокойного, смелого. Но жизнь полна противоречий".
- Она совсем не похожа на свою сестру, - наконец сказал Адриан.
Дорнфорд улыбнулся.
- В одной прелесть старины, в другой - современности.
- Клер очень хорошенькая.
- О да, и у нее множество достоинств.
- У обеих большая выдержка. Как идет у Клер работа?
- Отлично, она быстро схватывает, у нее прекрасная память, масса savoir fair {Сноровка, деловитость (франц.). }.
- Как жаль, что произошла эта история! Я не знаю почему, но жизнь у них не удалась, и не вижу способов исправить дело.
- Я никогда не встречался с Корвеном.
- Как знакомый он очень приятен, но, если приглядеться, в нем есть что-то жестокое.
- Динни говорит, что он мстителен.
Адриан кивнул.
- Вероятно. Неприятная черта, особенно когда люди намерены разводиться. Но я надеюсь, что до развода не дойдет, - все-таки грязное дело, и довольно часто страдает невинная сторона. Не помню, чтобы в нашей семье был хоть один развод.
- В моей - тоже, но ведь мы - католики.
- Как вы находите, основываясь на вашем опыте юриста, падает нравственность англичан или нет?
- Нет, я бы сказал - скорее повышается.
- Но ведь требования теперь не такие высокие.
- Люди просто стали искреннее - это не одно и то же.
- Во всяком случае, - продолжал Адриан, - вы все, судьи и адвокаты, как видно, люди исключительно высокой нравственности.
- Почему вы так думаете?
- Сужу по газетам.
Дорнфорд рассмеялся.
- Что ж, - заметил Адриан, вставая, - сыграем партию на бильярде?
Новый год был в воскресенье, а в понедельник гости разъехались. После обеда Динни прилегла на кровать и заснула. Сумерки постепенно угасли, и в комнате стало темно. Ей приснилось, что она стоит на берегу реки. Уилфрид держит ее за руку, показывает на дальний берег и говорит: "Еще одну реку, еще одну реку надо переплыть!" Держась за руки, они сошли к воде, но тут ее окружил мрак. Она перестала ощущать руку Уилфрида и в ужасе вскрикнула. Почва ускользнула из-под ног; она поплыла по течению, тщетно стараясь ухватиться за что-нибудь руками, а его голос звучал все глуше: "Еще одну реку, еще одну реку надо переплыть" - и наконец замер, как вздох. Динни очнулась в смертельной тревоге. В окно она увидела темное небо, верхушка вяза как будто мела по звездам, ночь была без единого звука, без запаха, без цвета. Динни продолжала лежать неподвижно, глубоко дыша и стараясь победить свой страх. Она давно не ощущала Уилфрида так близко, не ощущала так мучительно своей утраты.
Наконец она встала, умылась холодной водой и падошла к окну, глядя в звездный мрак, все еще слегка вздрагивая от испытанной во сне острой душевной боли. Еще одну реку...
Кто-то постучал в дверь.
- Да?
- Мисс Динни, я насчет старой миссис Пьюрди. Говорят, она помирает. Там сейчас доктор, но...
- Бетти? Мама знает?
- Да, мисс, она сейчас туда собирается.
- Нет! Пойду я. Задержите ее, Энни!
- Хорошо, мисс. С ней удар. Сиделка прислала сказать, что ничего нельзя поделать... Зажечь вам свет, мисс?
- Да, зажгите.
Слава богу, наконец удалось хоть провести электричество!
- Налейте мне, пожалуйста, в эту фляжку коньяку и приготовьте в холле резиновые ботики. Я сойду вниз через две минуты.
- Хорошо, мисс.
Надев свитер и теплый капор, она схватила меховое пальто, сбежала вниз и задержалась лишь на мгновение у двери матери - сказать, что уходит. Затем надела ботики, взяла фляжку и вышла. Ее обступила темнота, однако для января ночь была не холодная. Земля обледенела, а Динни не взяла с собой фонаря, и она шла полмили чуть не четверть часа. Перед домиком стояла машина доктора с зажженными фарами. Тихонько открыв дверь, Динни вошла в первую комнату. Горел огонь в очаге и одна свеча. Обычно здесь было полно народу, тепло и уютно; а теперь комната опустела, остался только щегол в своей большой клетке. Затем Динни открыла дощатую дверку, ведущую на лестницу, и поднялась наверх. Тихонько толкнув ветхую дверь, она остановилась на пороге. Лампа стояла на подоконнике, и низкую спальню наполнял полумрак. В ногах двухспальной кровати стояли доктор и местная сиделка и шепотом разговаривали. В углу у окна Динни увидела скрючившегося на стуле человечка, мужа умирающей; его руки лежали на коленях, сморщенное личико с вишневыми щечками слегка подергивалось. Старая хозяйка этого домика лежала на старой кровати, лицо ее казалось восковым, и все морщины на нем как будто разгладились. С губ срывалось едва уловимое, прерывистое дыхание. Глаза были полуоткрыты, но взгляд ничего не выражал.
Доктор подошел к двери.
- Я ее усыпил, - сказал он. - Не думаю, чтобы сознание к ней вернулось. Что ж, для нее, бедняжки, так лучше. Если она очнется, сиделка даст ей еще лекарства. Сделать ничего нельзя, можно только облегчить конец.
- Я останусь тут, - сказала Динни.
Доктор взял ее руку.
- Смерть легкая. Не огорчайтесь, дорогая.
- Бедный старый Бенджи! - прошептала Динни.
Доктор пожал ей руку и спустился вниз.
Динни вошла в комнату. Воздух здесь был спертый, и она оставила дверь приоткрытой.
- Я посижу, сестра, если вам нужно сходить куда-нибудь.