Она подошла к окну мансарды, до нее доносилось воркованье голубей и внезапный всплеск их крыльев, когда они поднимались в воздух из-за тисовой изгороди сада. Заходящее солнце все еще светило сквозь вязы. И ее нервы отдыхали в этой безветренной голубиной тишине, пахнувшей совсем иначе, чем на Цейлоне. Это был воздух родины, восхитительно здоровый, свежий и домашний, с легким запахом горящих листьев. Среди деревьев подымался тонкий голубой дымок от небольшого костра, разложенного в фруктовом саду. И вдруг она закурила папиросу. Весь характер Клер сказался в этом простом движении. Она не умела отдаваться покою в тишине, она вечно стремилась к более полному наслаждению, которое для таких натур всегда остается недостижимым. Сидевший на желобе покатой черепичной крыши мохнатый голубь наблюдал за ней кротким темным глазом и чистил себе перья. Прекрасна была его белизна, и гордость была в его тельце; и такая же гордость была в круглом тутовом деревце, уронившем на землю кольцо из листьев, пестревших в траве. Последние лучи солнца пронизывали остатки желто-зеленой листвы, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад она стояла у этого окна и смотрела поверх тутового дерева на поля и зеленеющие рощи! А потом - семнадцать месяцев под чужим небом и чужими деревьями, среди чужих запахов, звуков и вод! И все это - новое, возбуждающее, мучительное, не дающее удовлетворения! Покоя нет! И уж, конечно, его не было и в белом доме с широкой верандой, который они занимали в Канди. Сначала ей там нравилось, потом она стала сомневаться, нравится ли ей, потом поняла, что не нравится, потом она все там возненавидела. А теперь это миновало, и она снова дома! Клер стряхнула пепел с папиросы, потянулась, и голубь взвился с легким шорохом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Динни "занялась" тетей Эм. Это было делом нелегким. В разговоре с обычными людьми вы задавали вопрос, следовал ответ - и все. Но с леди Монт слова как-то теряли свою закономерную связь. Старая дама стояла посреди комнаты, держа в руках вербеновое саше, и нюхала его, а Динни разбирала ее вещи.
- Чудный запах, Динни... Клер какая-то желтая. Она не беременна?
- Нет, дорогая.
- Жаль! Когда мы были на Цейлоне, там все обзаводились ребятами. А слонята - какая прелесть!.. - В этой комнате мы всегда играли в "кормление католического священника" из корзинки, которую спускали с крыши. Твой отец залезал на крышу, а я была священником, но обычно в корзинке не оказывалось никакой вкусноты. А твоя тетя Уилмет сидела на дереве и, когда появлялись протестанты, кричала: "Куи!" {Этим восклицанием туземцы Австралии предупреждают об опасности.}.
- Она кричала "Куи!" несколько преждевременно, тетя Эм. При Елизавете Первой Австралия еще не была открыта.
- Да. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были просто дьяволами. И католики тоже! И магометане!
Динни наморщила лоб, чтобы не рассмеяться, и закрыла лицо корсетом.
- Куда положить белье?
- Пока положи куда-нибудь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда дьяволами. С животными обращались ужасно. Клер понравилось на Цейлоне?
Динни выпрямилась, держа в руках целую охапку белья.
- Не особенно.
- Почему? Печень?
- Тетечка, ты никому не скажешь, кроме дяди Лоренса и Майкла? Они разошлись.
Леди Монт прижала к носу вербеновое саше.
- О, - отозвалась она, - я это сразу поняла, глядя на его мать. Ты веришь в пословицу: "Яблоко от яблони недалеко падает"?
- Не очень.
- Я всегда считала, что семнадцать лет - слишком большая разница. Лоренс говорит, люди всегда сначала говорят: "Ах, Джерри Корвен!" - а потом ничего не говорят. Ну так что же у них произошло?
Динни склонилась над ящиком комода и стала перекладывать в нем белье.
- Я не знаю подробностей, но, видимо, он просто какое-то животное.
Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:
- Бедняжка Клер...
- Так вот, тетечка, пусть все думают, что она приехала домой, "чтобы поправить здоровье".
Леди Монт уткнулась носом в букет цветов, стоявший в вазе.
- Босуэл и Джонсон называют эти цветы "год - ищи" {Неправильное произношение названия цветка "годиция".}. Они не пахнут. Какая же болезнь может быть у Клер - нервы?
- Влияние климата, тетечка.
- А ведь сколько индо-англичан возвращается, Динни!
- Знаю. Но пока пусть будет хоть эта причина. Долго так продолжаться не может. Итак, пожалуйста, не говори даже Флер.
- Флер все равно узнает, скажу я ей или нет. Уж она такая. У Клер кто-нибудь есть?
- Никого! - Динни вынула коричневый халат и при этом вспомнила лицо молодого человека, когда он прощался.
- А на пароходе?.. - недоверчиво пробормотала тетка.
Динни перевела разговор на другое.
- Дядя Лоренс сейчас много занимается политикой?
- Да, такая тоска! Когда долго говорят о чем-нибудь, это всегда тоска... Что ваш кандидат - надежный, как Майкл?
- Он человек новый, но думаю, что пройдет.
- Женат?
- Нет.
Леди Монт склонила голову набок и внимательно посмотрела на племянницу из-под полуопущенных век.
Динни вынула из чемодана последнюю вещь. Это был пузырек с жаропонижающим.
- Англичане не возят с собой таких лекарств, тетечка.
- Оно для груди. Делия всегда мне его кладет. Я много лет вожу его с собой. Ты уже говорила со своим кандидатом?
- Да.
- Сколько же ему лет?
- Около сорока, мне кажется.
- А чем еще он занимается?
- Он К. А. {Королевский адвокат.}.
- Как его фамилия?
- Дорнфорд.
- Когда я была девушкой, я слышала про каких-то Дорнфордов. Но где? Ах да, в Алхесирасе. Он был полковником в Гибралтаре.
- Вероятно, его отец. - Значит, у него ничего нет.
- Только то, что он зарабатывает в суде.
- Те, кому еще нет сорока, ничего там не зарабатывают.
- Ему, кажется, удается.
- Энергичный?
- Очень.
- Блондин?
- Нет, темный. Он своим трудом пробился в люди. Скажи, тетечка, у тебя затопить сейчас или потом, когда ты будешь одеваться к обеду?
- Потом. Я хочу поглядеть на малыша.
- Отлично. Он, наверно, только что вернулся с прогулки. Твоя ванная внизу около лестницы. Я подожду тебя в детской.
Детская, с окном из мелких стекол и низким потолком, была та самая, в которой и Динни и даже тетя Эм получили свои первые впечатления от головоломной загадки, называемой жизнью; теперь в этой детской малыш учился ходить. На кого он будет похож, когда вырастет, на Черрелов или на Тасборо, пока еще трудно было сказать. Няня, тетка и двоюродная бабушка образовали вокруг него восторженный треугольник и вытянули руки, чтобы он мог падать по очереди в их распростертые объятия.
- Он не гукает, - заметила Динни.
- Он гукает по утрам, мисс.
- Он падает! - сказала леди Монт,
- Не плачь, милый!
- Он никогда не плачет, мисс.
- Он - в Джин. Клер и я до семи лет ужасно много плакали.
- Я ревела до пятнадцати, - сообщила леди Монт, - и начала опять после сорока пяти. А вы плакали, няня?
- У нас слишком большая семья, миледи; негде было.
- У няни чудесная мать и пять сестер. Чистое золото!
Румяные щеки няни стали еще румянее; она потупилась, улыбаясь застенчиво, как девочка.
- Смотрите, чтобы у него ножки не стали кривыми, - заметила леди Монт, - довольно уж ему ковылять.
Няня забрала сопротивлявшегося младенца и посадила его в кроватку; важно нахмурясь, он уставился на Динни.
- Мама его обожает, - сказала Динни. - Она уверяет, что он будет похож на Хьюберта.
Леди Монт пощелкала языком, - по ее мнению, этот звук должен привлекать внимание детей.
- Когда вернется Джин?
- Не раньше, чем Хьюберт снова получит продолжительный отпуск.
Взгляд леди Монт остановился на племяннице.
- Священник говорит, что Алану придется провести в Китае еще год.
Динни помахивала бусами перед лицом ребенка. Она не обратила на слова тетки никакого внимания. С того летнего вечера, когда Динни в прошлом году вернулась домой после бегства Уилфрида, она и сама не говорила о своих чувствах и не допускала никаких напоминаний о них. Никто, может быть, даже она сама не знала, зажили раны ее сердца или нет. Динни его просто не чувствовала. Она так долго, так упорно боролась с болью, что сердце ее как бы ушло в сокровенные глубины ее существа, и она едва ощущала его биение.
- Что ты теперь собираешься делать, тетечка? Ему пора спать.
- Пройдемся по саду.
Они спустились вниз и вышли на террасу.
- О-о... - сказала Динни огорченно. - Гловер сбил все листья с тутового деревца. Они так чудесно трепетали на ветках и ложились кольцом на траву! Право, садовники лишены чувства красоты.
- Они не любят подметать. А где кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?
Обогнув угол старой стены, они подошли к кедру; это было раскидистое дерево лет шестидесяти, с плоскими ветвями, позолоченными заходящим солнцем.
- Знаешь, Динни, хорошо бы меня похоронить под ним. Но только они не захотят. Ведь от меня останется какая-то гниль.
- А я хочу, чтобы меня сожгли и пепел развеяли по ветру... Посмотри, вот там на поле пашут. Ужасно люблю смотреть, как лошади медленно движутся на фоне далеких деревьев.
- Мычащие стада... - ни с того ни с сего добавила леди Монт.
С востока, из овечьего стада, донесся слабый перезвон колокольчиков. Слышишь, тетечка?
Леди Монт взяла племянницу под руку.
- Мне очень часто хотелось быть козой, - сказала она.
- Только не в Англии, - отозвалась Динни, - тут коз привязывают к столбу, и они пасутся на крошечном клочке земли.
- Нет, с колокольчиком на шее, в горах. Лучше, я думаю, козлом, чтобы тебя не доили.
- Пойдем, я покажу тебе нашу новую клумбу, тетечка. На ней, конечно, сейчас почти ничего уже не осталось, только гортензии, георгины, хризантемы, маргаритки да несколько пентстемонов и космей!
- Динни, - начала леди Монт, выглядывая из-за георгинов, - а что Клер... Говорят, теперь развод получить очень легко...
- Да, пока не начнешь его добиваться...,
- А если человека бросают?
- Но ведь нужно, чтобы его действительно бросили.
- Ты же говорила, он вынудил ее уйти от него?
- Это не одно и то же, тетечка.
- Юристы так носятся со своими законами... Помнишь этого длинноносого судью в деле Хьюберта?
- Но он оказался очень человечным.
- В чем?
- Он же заявил министру внутренних дел, что Хьюберт говорит правду.
- Ужасная история, - пробормотала леди Монт, - но вспоминать приятно.
- Потому что все кончилось хорошо, - поспешно отозвалась Динни.
Леди Монт стояла перед ней, печально глядя на нее. И Динни, не поднимая головы, вдруг сказала:
- Тетя Эм, нужно, чтобы и для Клер все кончилось хорошо.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Предвыборная агитация, с ее странным обычаем уговаривать избирателей, была в самом разгаре. Одни внушали каждому местному жителю, что он поступит правильно лишь в том случае, если отдаст свой голос Дорнфорду, другие - что он поступит правильно, только голосуя за Стринджера. В общественных местах население многословно уговаривали дамы, не вылезавшие из автомобилей, и дамы, вылезавшие из них, а дома уговаривали голоса, вещавшие из репродукторов. Газеты и листовки всячески заверяли людей, что только они могут спасти страну. Избирателей просили голосовать поскорее и только не просили голосовать по нескольку раз. Им всячески внушали потрясающую мысль, что от того, кому они отдадут свои голоса, зависит спасение родины. Их убеждали люди, знавшие, кажется, решительно все на свете, кроме одного, каким способом можно спасти родину. Ни кандидаты, ни дамы, ни чьи-то таинственные голоса, звучавшие из громкоговорителей, ни еще более таинственные голоса в газетных статьях - никто не сделал ни малейшей попытки разъяснить им это. Так было лучше. Во-первых, никто этого и не знал; во-вторых, зачем говорить о частностях, когда достаточно и общего? Зачем привлекать внимание даже к тому факту, что общее состоит из частностей, или к тому, что в сфере политики дать обещание - еще не значит его выполнить? Лучше, гораздо лучше провозглашать широковещательные лозунги, оскорблять противников и называть избирателей самыми здравыми и разумными людьми в мире.