— Самолёт подготовить к вылету, сообщить дежурному по аэродрому, чтобы установили мишени на полигоне.
— Есть!
Один из техников убегает, остальные облепляют штурмовик и начинают хлопотать вокруг машины, словно цыплята вокруг наседки. Несколько минут у меня есть, можно перекурить. Отойдя немного в сторону, устраиваюсь под навесом, возле обреза с водой. Вытащив из портсигара папиросу, прикуриваю, лениво наблюдая, как оружейники торопливо заправляют в пулемёты снаряженные ленты. Привычно хлюпает альвеер, гоня в баки бензин, задом подгоняют пускач. Подбегает слегка запыхавшийся боец, перед этим отправленный к дежурному по аэродрому:
— Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант! Мишени сейчас поставят. При мне звонил.
— Хорошо. Свободны…
Механик убегает, присоединяется к бригаде, занимающейся самолётом. Я же наблюдаю, чтобы никто не трогал оружие. Пусть всё остается в точности так, как было у стажёра — надо же разобраться, виноват парень, или нет? А вдруг вредительство? Или оружейник по глупости сбил? Особисты-то долго разбираться не будут, у них на подобное один разговор — 58-я статья. Та самая — вредительство, троцкизм…
О, вот и старший технической группы идёт.
— Товарищ командир эскадрильи, докладывает старшина Сидорчук. Машина исправна и к вылету подготовлена. Двигатель прогрет.
— Отлично, старшина. Молодцы, быстро управились.
* * *
Мы шагаем к красавцу «И-15-тер». Это штурмовой вариант: четыре пулемёта калибром 12,7 мм, плюс бомбовая нагрузка — целых два центнера можно подвесить. Скорость — почти четыреста сорок. Хорошая машина, юркая, вираж — почти пять секунд. Да на таком самолете можно ювелирно работать — и как только молодой промазал? Ладно, разберемся…
На всякий случай обхожу машину, внимательно её осматривая. Может и бессмысленно — но привычка. Вторая натура, которая…
— На какой дистанции точка сведения?
— Двести метров, товарищ старший лейтенант.
— Ясно…
Натянув на голову шлем, тщательно затягиваю под подбородком ремешок. Механики помогают застегнуть парашют, и я залезаю в кабину. Спасательный прибор уложен хорошо, сидеть удобно. Тем временем подгоняют поближе пускач, сцепляют храповики.
— Контакт!
— Есть контакт!
Кручу рукоятку магнето. Мотор вначале чихает, затем схватывает и начинает работать ровно. Удерживая тормозами шасси, покачиваю элеронами, затем проверяю рули. Всё в норме. Пару раз газую. Тоже нормально.
Даю техникам отмашку и они разбегаются в стороны от самолёта, а я, прибавив газу, вывожу самолёт на взлётную полосу. Покрывающая поверхность аэродрома трава, волнами разбегается от воздушной струи. Так. Флажки. Взлёт разрешён! Полный газ!!!
Короткий разбег, машина уходит в небо, будто подброшенная в воздух гигантской катапультой. Покуда тупой нос вспарывает небо в крутой свече, шипит сжатый воздух уборки шасси. Когда колёса убраны — машина становится совсем другой. Путь до мишенного поля, где мне установлены белые круги, обозначающие цели, занимает меньше минуты. Вот и оно. Какая там, он говорил, дистанция? Двести метров? Даё-о-ошь!
Я с переворотом «сваливаю» послушный штурмовик вниз, нацеливая его на ближайшую мишень. Глаз выхватывает кучку крошечных фигурок на краю полигона, возле самого леса. Дистанция! Откидываю предохранительную чеку и жму гашетку грохот пулемётов перекрывает даже рёв форсируемого мотора, видно, как летят крашенные извёсткой доски. Выхватываю самолёт над самой землёй и ухожу на «горку» с разворотом влево. Редкий приём, но мне было, где учиться… Второй заход делаю из обратной «мёртвой петли», затем, дав очередь, ухожу резким переворотом и «иммельманом» вправо. Хорошо! Душа поёт! Ну, и напоследок — чтобы зрителей порадовать…
* * *
«Чайка» плавно притирается на три точки возле посадочного «Т». Короткая рулёжка — и винт, наконец, замирает. Впрочем, меня уже в кабине нет — с последним сизым выхлопом, я выпрыгиваю на перкалевое крыло.
Старший механик уже ждёт вердикт.
— Какие будут замечания, товарищ комэск?
— К машине претензий нет, всё отлично, товарищ старшина!
— Распишитесь.
Он подносит мне журнал и ручку. Я ставлю размашистый автограф в нужной графе и, наконец, стаскиваю успевший пропотеть шлем. Старшина же отчего-то не уходит. Ага, вот кажется и разгадка…
— Ну что ещё, Сидорчук?
— Я это, сказать хотел, товарищ старший лейтенант… когда молодой лейтенант на вылет пошёл, он даже не спросил на какую дистанцию оружие пристреляно…
Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых лётчиков такой грешок, есть — не считают нужным спрашивать, что положено. Вот как сейчас, например пулемёты выставлены на дистанцию двести метров, то есть, трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше — просто уйдут в разные стороны…
Всё ясно, вот только… что же теперь делать А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…
Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек — вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведётся — кипеть будет месяц, не меньше…
Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого — опозорился. Но наказать, всё-таки, нужно — для его же пользы. Пусть полетает недельку на «У-2», а там посмотрим…
С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка — сердито, остальное начальство — не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо — будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую — стрижка и бритьё всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлёкся я чего-то…
Поразмыслив мгновение, решаю блеснуть перед начальством за три шага перехожу на строевой, замираю и, вскинув ладонь к козырьку, четко рапортую:
— Товарищ полковник! Старший лейтенант Столяров из проверочного полёта вернулся!
Тот недовольно морщится, но марку приходится держать — тем более, зрители, едва рты не раскрыв, смотрят:
— Отличный полёт, товарищ старший лейтенант! Благодарю за службу!
— Служу Трудовому Народу! Разрешите идти?
Тут вмешивается замполит:
— Погодите, товарищ Столяров. У нас в гостях делегация колхозников из Саратовской области. Передовики производства, победители Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Знакомьтесь, товарищи, — оборачиваясь к зрителям, знакомит нас замполит, — это старший лейтенант Столяров, Владимир Николаевич. Герой Финской войны, награждён правительственными наградами, командир второй эскадрильи нашего полка. Вы ведь тоже из деревенских, товарищ Столяров?
По характерному говору чувствуется, что наш Розенбаум из одесситов. Эх, плакал, похоже, мой выходной…
— Так точно, товарищ батальонный комиссар!
— Вот и отлично. У вас найдётся, о чём поговорить с молодыми передовиками производства…
Вот тут комиссар ошибается. Колхозы на Мурмане и в Саратовской области — две очень большие разницы. Да что там «разницы» — общего у нас, практически, только два слова председатель и бригада. И — всё. Разве комсомольцам — животноводам объяснишь разницу между пикшей и палтусом? Особенно, если в их представлении большая рыба — это карась с ладошку величиной из местной речки, а у нас белокорая палтусина, бывает, и под пятнадцать пудов весит! В их колхозе так свиньи не весят, как у нас одна рыбка… Так что беседа не получается.
Тем паче, что расспросы о войне я пресекаю сразу, заявив, что такими вещами хвастаться не намерен, а врать — сызмальства не приучен. Комиссар мрачнеет, а вот «особист» с командиром отчего-то наоборот. Поэтому беседу сворачиваем быстро, тем более повод имеется: с молодым пополнением надо разобраться, и я убегаю в штаб. Но едва успеваю узнать у дежурного, где мой «молодой», как сзади окликает Забивалов:
— Владимир Николаевич, вы сказали, из проверочного полёта. Саботаж? Вредительство?
— Никак нет, товарищ лейтенант НКВД. Обыкновенная горячность. Пошёл на выполнение упражнения «стрельба по конусу» не уточнив точку сведения оружия. Поспешил, решил доказать, что стрелять умеет. Тем более, награда от командующего округом…
Внутренне, конечно, дёргаюсь немножко — как бы пацану жизнь не сломать… В таких делах, сами знаете, как бывает: иной раз не то, что слова — полувзгляда хватает, чтоб прицепиться. А там уж и до помянутой статьи рукой подать…
«Особняк» внимательно смотрит мне в глаза, затем переспрашивает:
— Вы уверены?
— Абсолютно, товарищ начальник особого отдела. Это подтвердил старший бригады обслуживания учебных полётов старшина Сидорчук. Правда, после проверки.
— А до этого он не мог?
— Не успел, товарищ лейтенант…
Чуткое ухо мгновенно улавливает крохотную заминку в моём ответе. Вот-вот, примерно это я и имел в виду…
— А если честно, товарищ Столяров?
— Испугался старшина… — нехотя выдавливаю из себя. И замираю от удивления — «особняк» негромко смеется в ответ на мои слова:
— Это точно, испугался. Вас, Владимир Николаевич, мы у штаба полка услышали, потому и повели делегацию на полигон. Но вы — молодец! Классное выступление устроили! Как по заказу! Сбитые есть?
— Один… Фоккер XXI…
— У меня два девяносто шестых…
Он разворачивается и уходит прочь, оставив меня с открытым от удивления ртом. Вот тебе и «особняк»…
* * *
— Значит так, лейтенант Чумаков. Промазали вы из-за собственного разгильдяйства и безалаберности. И, стало быть, полностью виноваты. Поэтому я принял решение перевести вас на связной «У-2», рапорт командованию я сейчас напишу…
Мать честная, ну и лицо у лейтехи становится! Как бы он сейчас, от меня выйдя, сразу пулю себе в лоб не пустил… Поэтому торопливо добавляю, четко интонируя срок «наказания»:
— Надеюсь, неделивам хватит понять, где вы допустили ошибку?
Ожил. Радостно кивает головой:
— Так точно, товарищ командир эскадрильи!
— Идите.
Тьфу ты! Да не бей ты так каблуками — пол провалится. И без того вижу, что рад. Ладно, пора писать рапорт…
На написание уходит минут десять, еще пять регистрирую бумагу у дежурного в штабе полка и, наконец, иду переодеваться, по дороге узнав насчёт попутки в город. Будет — повезло, значит. Ура, товарищи!
В ожидании «эмки» выкуриваю две папиросы, под конец второй из-за угла появляется машина. Опять замполит выпросил легковушку у командира и едет закупать принадлежности для Красного уголка. Тем не менее, Розенбаум без возражений берёт меня с собой, и даже не пристаёт по дороге с разговорами. Слишком поглощён думами о ватмане и ленинградской туши…