– Вилли – это малый в рождественском галстуке, – объяснил я. – Он же дядя Вилли из деревни. Он же Вилли Старк, учительский любимчик; я познакомился с ним месяца два назад в задней комнате у Слейда, и он мне сказал, что Люси не одобряет спиртного. А что она не одобряет воровства – это мое предположение.
– Она не одобряет Вилли Старка в роли окружного казначея, – заметил Джим Медисон, – если подбивает его на такое дело. Она что, не знает, какие у них там порядки, в округе Мейзон?
– У них там такие же порядки, как у нас тут, – ответил я.
– Да, – Джим Медисон вынул из угла рта слюнявый, изжеванный огрызок того, что некогда было двадцатицентовой сигарой, осмотрел его и, вытянув в сторону руку, уронил в большую латунную плевательницу, утопавшую в зеленом и буйном, как клевер, ковре, который цвел подобно оазису среди четырехэтажного запустения редакции «Кроникл» – Да, – сказал Джим Медисон, проследив за падением окурка, – но отправляйся-ка ты отсюда и поезжай туда.
И я поехал в Мейзон-Сити, стискивая зубы при въезде на щебенку и цепляясь за стойку руля, когда машину бросало юзом по пыли, – и было это очень давно.
Я прибыл в Мейзон-Сити в середине дня, посетил кафе «Мейзон-Сити», Домашние Обеды для Леди и Джентльменов, с видом на площадь, заказал жареной ветчины с картофельным пюре и зеленью и, держа стакан с разливным виски в одной руке, другой боролся с семью или восемью мухами за обладание пирогом с драченой.
Я вышел на улицу, где в тени под навесами из гофрированного железа спали собаки, и, пройдя квартал, очутился перед шорной мастерской. Одно место там было свободно, поэтому я сказал «здрасте» и присоединился к собравшимся. От младшего из них меня отделяло сорок лет, но я решил, что мои руки тоже успеют распухнуть, покрыться коричневыми пятнами и лечь на набалдашник старой ореховой палки, прежде чем кто-нибудь из них произнесет первое слово. В таком городе, как Мейзон-Сити, вернее, в таком, каким он был двадцать лет назад, до постройки нового бетонного шоссе, скамья перед шорной мастерской – это место, где у времени заплетаются ноги, где оно ложится на землю, как старая гончая, и затихает. Это место, где вы сидите, дожидаясь ночи и атеросклероза. Это – место, на которое гробовщик глядит уверенно, зная, что не останется без куска хлеба при таком заделе. Но если вы сидите на этой лавке днем, в конце августа, рядом со стариками, то кажется, что вы никогда ничего не дождетесь, даже собственных похорон, и солнце палит, и не движутся тени на яркой пыли, которая, если вглядеться получше, полна крупинок, блестящих как кварц. Старики сидят, положив свои веснушчатые руки на набалдашники ореховых палок, и выделяют некую метафизическую эманацию, под влиянием которой изменяются все ваши категории. Время и движение перестают существовать. Как в эфирном дурмане, все кажется приятным, грустным и далеким. Вы восседаете среди старших богов, в тишине, нарушаемой лишь легким rale того, у которого астма, и ждете, чтобы они сошли с олимпийских, прогретых солнышком высот и высказались, независтливые, насмешливые провидцы, о делах людей, бьющихся в тенетах суеты житейской.
– Смотрю я, Сим Сондерс новый сарай построил.
И в ответ: – Да, не иначе денег девать некуда. И третий:
– Да-а.
Так я сидел и ждал. И один из них сказал, а другой передвинул во рту жвачку и ответил, и последний сказал: «Да». Я подождал немного, потому что знал свое место, а затем сказал: «Я слышал, новую школу будут строить». И подождал еще немного, пока затихнут мои слова и всякое воспоминание о них улетучится из воздуха. Тогда один из них сплюнул янтарем на сухую землю, потрогал пятно концом палки и сказал: «Да, и, слыхать, с паровым отоплением».
И номер Второй:
– Легкими ребятишки хворают от этого отопления.
И номер Третий:
– Да.
И номер Четвертый:
– Пущай построют сперва.
Я посмотрел через площадь на часы, нарисованные на башне суда, – часы, по которым старики считали свое время, – и подождал. Потом спросил:
– А кто им мешает?
И номер Первый ответил:
– Старк. Все Старк этот.
И номер Второй:
– Да, все этот баламутит, Вилли Старк.
И номер Третий:
– Высоко взлетел, да как бы из порток не выпал. Начальством, видишь, сделался, да как бы из порток не выпал.
И номер Четвертый:
– Да-а.
Я подождал, а потом спросил:
– Говорили мне, что он подрядчика нашел подешевле.
И номер Первый:
– Да, нашел подрядчика, у которого негры работают.
И номер Второй:
– А наши пущай без работы погуляют. Это значит стройка.
И номер Третий:
– А ты с нами захочешь работать, с неграми? Тем паче с чужими неграми. Хоть школу, хоть сортир работать, это тебе понравится.
И номер Четвертый:
– Белые тоже работать хотят.
И номер Первый:
– Да-а. Да, сказал я себе, значит, вот какая история , потому что округ Мейзон – крестьянский округ и там не любят негров, по крайней мере чужих негров, а своих там не так уж много.
– И много они выгадают, – спросил я, – на дешевом подряде?
И номер Первый:
– Столько выгадают, что на дорогу не хватит, привезти этих негров.
И номер Второй:
– А наши пущай без работы погуляют.
Я подождал приличия ради, потом поднялся и сказал:
– Пора мне двигаться. Всего хорошего, джентльмены.
Один из стариков поднял на меня глаза, словно я только что подошел, и сказал:
– Ты сам-то по какой части будешь, сынок?
– Да я ни по какой, – ответил я.
– Стало быть, хвораешь? – спросил он.
– Да нет, не хвораю. Просто честолюбия маловато, – ответил я и, уже шагая по улице, подумал, что это святая правда.
Я подумал также, что достаточно убил времени и вполне могу отправиться в окружной суд и получить там тот материал, которого от меня ждут. Ни один порядочный газетчик не стал бы добывать материал, рассиживаясь перед шорной лавкой. Ничего подходящего для газеты там не узнаешь. И я отправился в окружной суд.
Вестибюль окружного суда был пуст и темен, черный линолеум на полу вытерт, покрыт бугорками и ложбинками, а в воздухе, сухом и пыльном, застоялась такая тишина, что, казалось, вместе с ней вы вдыхаете последние усохшие шепотки, остатки речей и разговоров, которые звучали здесь семьдесят пять лет; но вот в другом конце вестибюля я увидел комнату, где сидели люди. Над дверью была табличка с полустершимися буквами. Их еще можно было прочесть: «Шериф».
Я вошел в комнату, где на плетеных стульях, запрокинувшись, сидели трое мужчин, а на бюро бессильно гудел вентилятор. Я сказал лицам «здрасте», и самое большое из них, которое было красным и круглым и сидело, положив ноги на доску бюро, а-руки на живот, сказало «здрасте».
Я вытащил из кармана визитную карточку и отдал ему. С минуту он смотрел на нее, держа в вытянутой руке, словно опасаясь, что она плюнет ему в глаза, потом повернул обратной стороной и долго смотрел на обратную сторону, пока не утвердился в мысли, что она пуста. Тогда он положил руку с карточкой на живот и стал смотреть на меня.
– Большой конец вы отмахали, – сказал он.
– Это точно, – сказал я.
– Зачем пожаловали?
– Узнать, что тут происходит со школой.
– Отмахали такой конец, – сказал он, – чтобы совать нос не в свое дело.
– Это точно, – радостно согласился я, – но мой начальник смотрит на это по-другому.
– А ему какое дело?
– Никакого, – сказал я. – Но раз уж я отмахал такой конец, что там за волынка со школой?
– Это не мое дело. Я – шериф.
– Хорошо, шериф, – сказал я, – а чье это дело?
– Тех, кто им занимается. Когда не лезут всякие посторонние и не путаются под ногами.
– А кто это те?
– Совет, – ответил шериф, – окружной совет, который выбрали избиратели, чтобы он занимался своим делом и гнал в шею всяких посторонних.
– Ну да, конечно. Совет. А кто в совете?
Маленькие глазки шерифа мигнули раза два, и он сказал:
– Вас надо забрать в участок за бродяжничество.
– Идет, – сказал я. – А «Кроникл» пришлет другого, чтобы написать про мой арест, и, когда его тоже прихватят, «Кроникл» пошлет еще одного, и так далее, пока вы не пересажаете нас всех. Но это может попасть в газеты.
Шериф лежал, и глазки на его большом круглом лице мигали. Может быть, я ничего к не сказал. Может, меня и не было.
– Кто в совете? Или они скрываются?
– Один из них сидит вот тут, – сказал шериф и катнул свою большую круглую башку по плечам, чтобы указать на одного из соседей. Голова откатилась на место, пальцы выпустили мою карточку, которая упала на пол, кружась в слабой струе вентилятора, глазки снова мигнули, и он как будто погрузился на дно илистого водоема. Он сделал все, что мог, и отпасовал мяч партнеру.
– Вы член совета? – спросил я соседа, на которого было указано. Это был просто сосед, созданный богом по своему образу и подобию: в белой рубашке, черной бабочке на резинках и джинсах с плетеными подтяжками. Город – выше пояса, деревня – ниже пояса. Оба голоса наши.
– Ага, – сказал он.
– Он у нас главный, – почтительно заметил другой сосед, старый выскочка с лысым бугристым черепом и лицом, которого он сам не мог вспомнить от одного бритья до другого, – из тех сморчков, которые крутятся под ногами и садятся на стул, если большие люди оставят его свободным, и пытаются вылезти на таких вот замечаниях.
– Вы председатель? – спросил я первого соседа.
– Да, – ответил он.
– Не откажетесь сообщить мне свое имя?
– А чего скрывать? Дольф Пилсбери.
– Рад познакомиться, мистер Пилсбери, – сказал я и протянул ему руку. Не поднимаясь, он взял ее так, словно ему подали рабочий конец мокасиновой змеи в период линьки.
– Мистер Пилсбери, – сказал я, – в силу своего положения вы, безусловно, осведомлены о ситуации, связанной с заключением контракта на постройку школы. Вы, несомненно, заинтересованы в том, чтобы правда об этой ситуации стала достоянием общественности.
– Тут нет никакой ситуации, – ответил м-р Пилсбери.
– Ситуации, может, и нет, – сказал я, – зато жульничество налицо.
– Нет тут никакой ситуации. Совет собирается и принимает смету, которая ему представлена. Смету Д.Х.Мура.
– Смета этого Д.Х.Мура – низкая смета?
– Не совсем.
– Иначе говоря, не низкая?
– Ну, – сказал м-р Пилсбери, и по лицу его пробежала тень, которую можно было приписать рези в кишечнике. – Если хотите, можно и так сказать.
– Прекрасно, так и запишем.
– Извиняюсь, – тень исчезла с лица м-ра Пилсбери, и он выпрямился на стуле так порывисто, как будто его укололи булавкой. – Вы вот ведете такие разговоры, а у нас все делается по закону. Никто не может указывать совету, какую смету ему принять. Всякий может принести свою грошовую смету, но принимать ее совет не обязан. Нет, сэр. Совет договаривается с тем, кто может хорошо выполнить работы.
– А кто это приносил грошовую смету?
– Есть такой Джеферс, – проворчал м-р Пилсбери, словно это имя пробуждало у него неприятные воспоминания.
– Компания «Джеферс констракшн»? – спросил я.
– Да.
– Чем же не подошла вам «Джеферс констракшн»?
– Совет выбирает того подрядчика, который может хорошо выполнить работы, и всех остальных это не касается.
Я вынул карандаш и набросал кое-что в блокноте. Потом сказал м-ру Пилсбери: